Через два месяца наконец открылась школа. Преподаватели — Иосиф Андреевич Правдин и Г. Н. Федотова. Были назначены экзамены. Я выбрал то же трагическое стихотворение, но когда начал мрачно читать его, то вдруг всех рассмешил. Я читал, читал, да вдруг остановился и с какой-то невинной, детской улыбкой сказал: «Гликерия Николаевна, я лучше начну с половины, уж очень длинно». Все захохотали, и эксперты решили, что быть мне комиком-простаком, но я тянулся в трагики. Тотчас же после экзаменов назначены были отрывки из пьесы «Наш друг Неклюжев». Ученикам, выдержавшим экзамен, предоставлено было выбрать себе из этих отрывков роли. На первую роль Неклюжева, главного героя пьесы, заявили желание Константин Сергеевич Алексеев (будущий Станиславский)[6], вторым дублером — уже начинающий актер и желающий снова учиться в императорской школе А. М. Звездич, третьим — Лачинов и четвертым претендентом — Павел Орлов, то есть я, шестнадцатилетний. Когда Гликерия Николаевна узнала, что среди Неклюжевых предлагается Орлов, она нагнулась и начала под креслами, столами и даже стульями что-то искать, говоря: «Где же тут еще один Неклюжев?» Тогда все меня осмеяли и дали учить простака Капитошу. Учил меня этой роли, работая со мной над жестами, мимикой, тоном и интонацией, Осип Андреевич Правдин, сам игравший на императорской сцене эту же роль. Роль мне удалась, и когда, с назначением Александра Николаевича Островского инспектором школы и начальником репертуара[7], были разрешены дебюты провинциальным актерам, меня вызвали на императорскую сцену играть в дебют артистки Степановой, племянницы известной драматической артистки Рыкаловой, роль Капитоши, а до этих пор, приучая нас к сцене, занимали нас в Малом театре как учеников-экстернов «на выходах» — в «Грозе», «Побежденном Риме», «Орлеанской деве», «Ричарде III». Все эти поразительные спектакли запечатлелись у меня на всю жизнь. Я всегда стоял одетый и загримированный в выходной роли, изображая «народ». Всегда старался стоять возле Марии Николаевны Ермоловой, не сводя с нее полных преклонения глаз.

Александр Николаевич Островский присутствовал на всех дебютах и после спектакля «Наш друг Неклюжев», на котором я играл роль Капитоши, приказал привести меня к себе в директорскую ложу и сказал режиссеру Черневскому, указывая на меня: «Этого надо взять»[8]. Это меня окончательно укрепило, и я решил весь отдаться душой и телом театру. Островский хотел создать новую школу только для очень способных учеников. В это время появилась пьеса Сумбатова-Южина «Арказановы»[9], где была интересная нервная роль мальчика шестнадцати лет Бориса Арказанова. Мне удалось прочесть эту пьесу и переписать роль Бориса.

В ожидании будущего сезона и открытия школы, я отправился с товарищами в село Сабурово, в нескольких верстах от Сергиева посада (ныне Загорск). Там мы устроились в крестьянской избе и собирались ставить в большом сарае спектакль для местных и соседних крестьян, а пока питались рыбной ловлей и охотой. Я начал ездить в «ночное» с крестьянскими мальчиками и читал им стихи Некрасова и Никитина, которых знал множество. Услыхали об этом и старые и молодые крестьяне, а также бабы и девки, и почти каждую ночь отправлялись слушать мои стихи и рассказы. Я им читал также пьесы А. Островского: «Лес», «Женитьба Бальзаминова» и «Бедность не порок». Все эти пьесы и их заглавные роли сидели во мне глубоко еще с самых детских лет, когда мой отец приходил из Малого театра и на другой день читал и изображал всех действующих лиц этих комедий. Когда мне было всего двенадцать лет, я, после «Записок сумасшедшего», выучил, разыгрывая с компанией товарищей-гимназистов и их сестер в подвальной комнате нашей квартиры «Бедность не порок», роль Любима Торцова. В «ночном», когда я прочитал эту пьесу и рассказал, как я уже играл ее с гимназистами, крестьяне всей гурьбой стали упрашивать сыграть для них в сарае. Мы в деревне подружились с расстриженным попом, и оказалось, что он семинаристом играл в любительских спектаклях. Мы упросили его участвовать с нами. Помню, мы приготовили две сцены из пушкинского «Бориса Годунова»: сцену в келье монастыря, где Пимена играл поп-расстрига, сцену в корчме. В обеих сценах я играл Димитрия. Крестьяне, довольные и радостные, стали нам носить молока, яиц, хлеба, рыбы, творогу. Играли мы подряд три воскресенья и продолжали бы еще, но товарищ Бежин вдруг получил московское письмо с газетной заметкой о внезапной смерти Островского[10] и о том, что школа остается под вопросом.

Через месяц окончательно определилось, что школа навсегда закрылась. Положение мое было отчаянное. От отца ушел, мне негде было жить, в особенности трудно было ночи проводить. Пробовал дремать на бульварных скамейках, сторожа прогоняли. Однажды в шесть часов утра дремал я на Страстном бульваре. Откуда-то возвращался, вероятно, с кутежа, актер Жариков. Сел на лавку, где я дремал, и спросил: «Нет ли у тебя спичек? Орлов, это ты?» Он тоже был один из тех актеров, которые дебютировали при Островском. «Орлов, что ты тут делаешь? Почему ты не идешь домой». Я ответил: «Я ничего не делаю, мне некуда идти». — «Хочешь, я тебя устрою, я в Вологду главным режиссером приглашен». Я стал его очень просить об этом. Он дал мне адрес Пушкина-Чекрыгина. «Сходи к нему сегодня в три часа дня, скажи, что я тебя прислал». Ровно в три часа я вошел в маленькую гостиницу на Сретенке. Стучу. Оттуда хриплый крик: «Черт вас побери, только что лег спать. Кто там?» — «Да я от Жарикова к вам». Он закричал: «Никакого Жарикова я не знаю», — и, открыв дверь, впустил меня: «Чего тебе?» — «Хочу в актеры». Он посмотрел на мою маленькую фигурку и сказал: «Какой же ты актер, ты ничего не можешь делать». Я объяснил ему, что был в театральной школе и там при Островском играл. У меня, видимо, было очень печальное лицо. «Вы оперетки знаете? — спросил он: — Можете вы в хоре петь?» Я ему назвал подряд все оперетки, какие попадались на афишах и которые я тут вспомнил. Он мне предложил подписать контракт на 25 рублей в месяц и спросил: «Аванс нужен?» Я не понял. «Денег вперед за полмесяца и 6 рублей дорожных, распишитесь». Это был мой первый контракт и первые деньги. С ними, прижимая их к груди, я побежал в Каретный ряд к сестре и на углу Петровских ворот обнял столб, стоящий там, и поцеловал его среди белого дня. Мой друг Бежин, узнав, что я подписал контракт, решил мне сделать подарок.

Он служил в конторе громадного магазина Германа Корпуса, знаменитого мужского портного. Он переделал из своих костюмов на мой рост фрак и сюртук и приодел меня так хорошо, что, как говорится, получился актерик чистенький, сюртук приличный и брючки не обтрепанные.

1886 –1887 гг. — Сезон в Вологде. — Первое разочарование. — Роль Тереньки в «Лесе». — Первый каламбур. — Неприятное происшествие. — А. А. Шимановский. — Его влияние на Орленева. — Бенефисный обычай. — Смешной случай во время спектакля — Первое выступление в дивертисменте. — Первый сценический успех.

Не успел я сесть в вагон по взятому билету в Вологду, как появляется мой однокашник по школе Федотовой Григорий Молдавцев. Мы были с ним однолетки, обоим по семнадцати лет. Он мне сообщил, что Жариков его тоже устроил в Вологду. Приехав в город, вещи свои я оставил на хранение и пешком пошел искать убежища. Город почти без каменных домов. После Москвы просто деревней показался. Прошел мимо театра: большой старый деревянный ящик (он и до сих пор жив и невредим, хотя город подновился). Комнату нашел я очень скоро по билетику, наклеенному на окне. Пришел, смотрю — громадная комната, стоит деревянный стол, стул и табуретка и что-то вроде узенького диванчика без ручек, предназначенного по-видимому для постели, но без всяких тюфяков и подушек. Оказывается, отсюда только что выехал в Ярославль учитель танцев, которому мебели не требовалось. Я спросил у хозяйки про цену комнаты. Она ответила: 20 рублей в месяц. Я испугался такой суммы и пошел вниз по лестнице, она вслед мне говорит: «Господин, господин, послушайте, милый человек, за эти деньги обед-то вам давать, ужин давать, белье-то стирать, а теперь возьмите чай, сахар, да и молоко». Я обрадовался дешевизне, но все-таки выговорил себе к молоку еще толокно, — хотелось пополнеть, потому что я был очень худенький.