Перед домом капитана Якобсена вся наша группа разом останавливается, хотя некоторым из нас это дается с трудом, так сильно их качает. Я еще не видел Бэйквелла таким пьяным, как сегодня, когда он набрался крепкого норвежского пива. Уорди и Хуссей без конца хихикают, сбивают друг у друга с голов шапки и треплют друг другу волосы. Дом ярко освещен. Беззвездное ночное небо висит над ним, и вдали снова слышится звон глетчера.

Капитан Якобсен представляет нам свою молодую жену, единственную женщину на острове, да что уж там, единственную женщину в Южном Ледовитом океане, как он гордо объявляет. Фрау Якобсен протягивает каждому из нас руку и представляется каждому по имени, так что мы двадцать раз подряд слышим одни и те же два слова: «Стина. Привет», «Стина. Привет»…

Кажется, у Якобсена есть несомненная склонность ко всяким странностям, поэтому он показывает нам еще кое-что примечательное: в окне эркера висят цветочные ящики, в которых цветут герани. Это единственные цветы на острове, единственные цветы в Южном Ледовитом океане…

…«Стина. Привет», «Стина. Привет». Симпатичная, но уже немного увядшая Стина Якобсен поздоровалась с каждым из нас. Теперь мы должны прощаться.

Якобсены и небольшая группа китобоев, которые еще не спят, провожают нас до причала. Все норвежцы хотят нас всех обнять. На это нет времени: ребята, сейчас просто слишком холодно.

— Вы должны были бы побыть у нас в гостях подольше, — говорит капитан Якобсен Шеклтону и Уорсли. — Но мы поможем вам немного скоротать время!

Его смех напоминает треск глетчера, он бьет Сэра ладонью по руке.

Шеклтон благодарит в своем стиле:

— Я никогда не забуду широту вашей души и ваше гостеприимство, Фритьоф Якобсен!

Никакой торжественности, лишь такая потрясающая прямота и удивительная серьезность, которая явно трогает Якобсена и даже немного раздражает. Подавая на прощание руку Тому Крину, усатый легендарный китобой склоняется перед ним, как перед рыцарем, охраняющим святой Грааль.

Мы отчаливаем и медленно гребем через холодную бухту. Иногда я смотрю через плечо сидящего передо мной и вижу гирлянды и свет в доме Якобсена. На Южной Георгии темнеет. Безо всякой команды мы увеличиваем темп гребли, чтобы побыстрее избавиться от вони. Из-за того, что я не могу зажать себе нос, я стараюсь думать об опилках, о запахе опилок в отцовской мастерской в зимнем Пиллгвенлли.

Нам предстоит разделиться. Якобсен настоятельно советовал Сэру войти в зону льдов до начала декабря, и Шеклтон в конце концов с ним согласился. Мы, видимо, пробудем на острове целый месяц, поэтому надо перевести собак с борта на землю. Двенадцать человек во главе с Уайлдом уже занимаются строительством клеток на окраине селения, там собаки будут постоянно находиться под присмотром, а поскольку этих зверюг нужно наконец начать дрессировать, люди, которых Шеклтон назначил проводниками собак, тоже должны перебраться на остров. Один туманный день уходит на сооружение клеток и оград, погрузку и перевозку животных и наведение чистоты в собачьих клетках на палубе. Тем временем норвежцы с быстротой молнии освободили перевезенную из Стрёммена пожарную каланчу и поставили там походные кровати для своих гостей из экспедиции. «Боже, брани короля!»[6] — нацарапал кто-то мелом над входом. Сквозь туман доносилось их пение: Бэйквелл рассказывал, что они стоят, широко расставив ноги, привязавшись для страховки ремнями, на огромных тушах китов, которые приволокли на буксире в бухту, и прямыми, длиннющими ножами отрезают куски мяса.

Для нас — шестнадцати полярников, оставшихся на борту, начались более или менее спокойные недели. Сэр и шкипер проводят время в своих каютах за изучением навигационных карт и карт погоды. Ученые и художники уже ранним утром покидают судно и путешествуют по острову, исследуя его. Они измеряют скорость нисходящих ветров и температуру воды в горячих источниках, собирают образцы камней, мхов и лишайников. Марстон зарисовывает морских слонов, пучки травы и глетчеры. Хёрли втаскивает на горы, окружающие бухту, свою камеру, которая двигается у него на спине как огромный трехногий паук. Специалист по мотосаням Орд-Лис, которому за капризный нрав и высокопарность дали прозвище «Тетя Томас», сумел уговорить Шеклтона спустить на сушу трое мотосаней, которые были построены в Уэльсе и все это время простояли без дела. Орд-Лис решил проверить их на снежном поле над Гритвикеном. Когда он начинает на палубе извлекать их из деревянных ящиков, я подхожу к нему. Я не успеваю выговорить ни слова, как Тетя Томас разъясняет мне чудо, представшее моим глазам.

— Самые большие почти пять метров длиной и метр шириной. Двигатели шестьдесят лошадиных сил и авиационный пропеллер, кстати, двигатели Анзани. Это тебе что-нибудь говорит?

— Блерио летает с двигателями Анзани.

— Умненький парнишка. Этот мотор позволяет развивать скорость пятьдесят километров в час и тащить груз весом до тонны. — Он показывает на похожую на ящик надстройку в центре саней. — Сюда выходят выхлопные газы, получается своего рода теплый шкаф, — говорит он. — В случае необходимости внутри можно сушить спальные мешки и одежду.

Орд-Лис убежден, что его валлийские мотосани произведут революцию в полярных исследованиях. И он не одинок в своих взглядах. Я много раз слышал, как Шеклтон говорил, что собачьи упряжки в Антарктиде уйдут в прошлое так же скоро, как и пони, которые привели к гибели Скотта.

— Кстати, в девятьсот седьмом году, — говорит Орд-Лис, — сэр Эрнест стал первым, кто привез в Антарктику автомобиль.

Я не осмеливаюсь спросить его, знает ли он, что стало с этим автомобилем, но не сомневаюсь, что его пришлось бросить сразу в начале голодного перехода через ледник Бирд-мора и что он где-то стоит на глубине трех метров под снегом и льдом и ждет, когда его наконец вытащат. Тетя Томас гордо улыбается.

Я говорю:

— Вот бы прокатиться на этих санях.

И он:

— О чем речь! Берись за дело, чтобы они побыстрее оказались у меня в шлюпке.

— Н-да, а как же еда? Я ведь должен всех позвать в «Ритц».

И я удалился.

Я должен сказать судовому плотнику Чиппи Макнишу, который сколачивает в трюме дополнительный бункер для угля, и механику Рикенсону, занятому в недрах «Эндьюранса» обстукиванием и продуванием внутренностей паровой машины, что Грин и Блэк опять что-то наколдовали. Из тех, кто сейчас на борту, только эти двое работают целый день, не считая меня, вынужденного постоянно мотаться туда-сюда по кораблю. Не удивительно, что они захотят знать, что в меню. Согласно пожеланиям Шеклтона, сегодня приготовили ирландский броун[7]. Ни Макниш, ни Рикерсон не могли себе представить, что это такое.

Я объяснил, что это похоже на хлеб, но на самом деле это свиная голова в желе.

— Откуда свинья? — спрашивает кэп за столом. Никто не отвечает, поэтому Шеклтон дает пояснения лично:

— Боцман, Сонгстер и еще пара собак сбежали сегодня утром из клетки и загрызли одну из хрюшек Якобсена. Приятного аппетита, джентльмены.

В некоторые дни нам с Грином приходилось кормить не больше десяти голодных ртов, потому что остальные разбредались кто куда. Мы используем это время, чтобы навести порядок в старых запасах и заложить новые. Засаливается пингвинье и тюленье мясо, я закладываю в хлебную кладовую новые сухари. Тем временем Боцман, Сонгстер, Сью и Рой убивают еще трех норвежских свиней. Не проходит и трех часов, как они уже засолены. В охотничьих угодьях Миссис Чиппи — кладовых на нижней палубе — так же прохладно, как в семь утра зимой в спальне моих родителей, когда я спускался вниз, чтобы позавтракать и идти в школу. При этом на ящике со стеариновыми свечами от Белмонта написано «Специально для жаркого климата»; на упаковке красуется вождь племени, который готовит на костре на заросшем пальмами пляже какие-то яства. При взгляде на стоящие на полках банки и ящики меня охватывает ностальгия. Я вырос с оранжево-синими банками печенья «Хантли и Палмер», золотисто-зелеными банками сиропа «Лайлс» и бутылочками кетчупа «Хайнц». Моя мать знает про дрожжи с солнцем на упаковке: «Они всегда хорошо подходят».