- Ты видел Славуту? Как он там?
- Крепкий, здоровый… Вспоминал тебя, княже.
Лицо Игоря на миг просветлело.
- Добрым словом иль лихим?
Ждан замялся, потом выпрямился и глядя в глаза князю сказал:
- Да… И добрым… и лихим.
- За что же лихим?
- За Глебов, княже…
- За Глебов… Гм… Это ты ему разболтал?
- Карай или милуй - я, княже… Должен был правду сказать… Однако слухи и так дошли бы… Разные… Я же ему только правду… Как было…
Игорь насупился. В глазах вспыхнул холодный блеск.
- И князь Святослав знает?
- Знает, княже… И не только знает, а и письмо тебе со мной прислал.
Ждан достал из-за пазухи тугой свиток пергамента. Игорь торопливо сорвал восковую печатку, впился глазами в размашистое великокняжеское послание. И чем дальше читал, тем становился мрачнее.
Потом бросил свиток на стол, и разразился бранью:
- Проклятье! Он называет меня отступником, погубителем земли Русской. Будто не князь я, а холоп! Будто он святой, а я грешник!.. А кто у нас Чернигов отобрал? Кто в течение стольких лет поднимал меч на великого князя киевского Рюрика Ростиславича, пока не заставил его поделиться властью? Кто разжигал межусобицы между русскими князьями - я или он? И после всего этого он смеет бросать мне упрёк, что я-де отступник! Проклятье! - Тут Игорю в голову пришла какая-то новая мысль, и он вдруг странно взглянул на Ждана, схватил за грудки, тряхнул изо всех сил: - Это ты, холоп, оговорил меня перед Святославом? Ты наболтал ему лишнее про Глебов? Да ещё осмелился привезти сюда это неправедное письмо, будто не мог догадаться, что тут ждёт тебя! Иль, может, понадеялся, что заступничество Святослава от всего защитит? Ты - смерд, холоп, раб! Я вытащил тебя из грязи, а ты меня так отблагодарил?
- Княже, о чём ты говоришь? - воскликнул ошеломлённый Ждан. - Как бы я посмел тебя оговорить? И для чего? Разве правду о разорении Глебова можно скрыть? Неужто князь Святослав не узнал бы об этом и без меня? И разве я мог отблагодарить тебе злом за добро?!
Но Игорь уже и слышать ничего не желал - так сам себя распалил.
- Эй, люди! Взять этого негодника, да в поруб его! В путы железные! - кричал во весь голос.
Вбежали дежурящие за дверями два гридня. Как спущенные с цепи псы набросились на юношу, заломили руки, потащили во двор. Не успел Ждан опомниться, как его втолкнули в тёмный сырой подвал под крепостным валом. Быстро, со сноровкой прикрепили ногу к цепи, вмурованной в стену, и швырнули на кучу трухлявой, затхлой соломы. Стукнула дверь, заскрежетал засов - ив подземелье наступила тишина. Глухо, холодно, как в могиле.
Вот и случилось то, чего он опасался, когда сюда ехал. Несмотря ни на что - ни на правдивый рассказ, ни на напоминание о Славуте, ни на заступничество князя Святослава - Игорь расправился с ним, как с лютым ворогом. Что же дальше? Чего ждать в будущем? Неужели после стольких невзгод и опасностей встретит он свой конец в этой зловонной яме? Неужели суждено гнить заживо, пока не умрёт? Нет, не на такое он надеялся, когда бежал из половецкой неволи…
Сквозь узенькое - шириной с ладонь - оконце в подвал пробивался луч серого света, выхватывая на противоположной стене черные сырые бревна, покрытые плесенью. И этот лучик дневного света, напоминающий о воле, о широком, безграничном мире, что пропал для него, возможно, навсегда, причинял ему ещё большую душевную боль.
Ждан скрючился на холодной, осклизлой соломе. К горлу подкатил горький клубок, на глазах выступили слезы, а плечи помимо воли затряслись в едва сдерживаемом стоне-рыдании.
И вдруг неожиданно в тёмном углу звякнуло железо, зашуршала солома и кто-то невидимый, но живой, касаясь его плеча, произнёс басовитым, простуженным голосом:
- Не плачь, отрок! Слезами горю не поможешь…
Ждан вздрогнул. Перестал рыдать, рукавом вытер мокрое лицо, стыдясь своей минутной слабости.
Позвякивая цепью, незнакомец вышел из угла на свет. Он оказался ширококостным, сильно исхудалым мужчиной в старой свитке смерда.
Густая спутанная борода, буйные растрёпанные волосы, в которых торчали ржаные остюки, и пронизывающие горящие глаза под низкими лохматыми бровями придавали ему схожесть с домовым или лешим, а то и водяным…
Ждану стало жутко.
- Ты кто будешь?
Тот глухо закашлялся, затрясся всем телом, а отдышавшись, ответил:
- Кто я?.. Смерд есмь княжой… Будило… Коваль из Путивска… Что над Десной… Слыхал?
- Слыхал… За что же тебя сюда бросили?
- Хе-хе! За что… За веру нашу праотцову… За то, что поклонялся не Богу-Отцу, Богу-Сыну и Богу-Духу Святому, а солнцу и небу, ветру и грому, рощам и лесам, водам и пущам. За то ещё, что не давал десятины попу на церковь, а тайно носил требу в лес или в поле нашим богам и там поклонялся им и молился… Кто-то, оказалось, подглядел и донёс попу Маркелу. А тот, возымев на меня зло, донёс епископу Савватию. А Савватий, гречин хитрый и коварный, приказал черноризцам схватить меня, забить в кандалы и бросить к княжой поруб…
- Князю Игорю ведомо про это?
- Тут целую зиму просидел, но князя ни разу не видал.
- Так надо обратиться к нему!
- Обра-а-титься!.. Скажешь такое! К кому обратиться? К этим стенам? Иль, думаешь, стоит слово сказать, как тут же откроют пред тобою дверь, возьмут под белы руки и отведут прямёхонько к самому князю в хоромы?.. Нет, братец, князь видать, заодно с епископом. А тот гречин не одного из внуков Даждьбога сгноил в яме или сжёг на костре… И меня ведь такая доля ждёт…
- А бежать отсюда…
- Бе-е-жать!.. Я не раз каждое звено цепи ощупал - не перервать, не перетереть о камень! Не такими коваля она кована… Каждую щёлочку в стенах осмотрел - не расколупаешь, не пролезешь… Хоть головой о стену бейся - ничего не придумаешь!
- Что же делать?
Верить! Верить нашим богам стародавним!.. Они помогут!.. Всему на свете рано или поздно наступает конец - и зиме, и лету, и жизни, и славе, и богатству, и страданиям. Вот и нашей с тобой беде тоже будет когда-то край! Ударит Перун молнией в княжой хором, испепелит его - и мы выйдем из этого проклятого подземелья под ясные лучи солнца… Станем вольными людьми… А не ударит Перун - налетит черным смерчем Стрибог, закрутит, завертит над Игоревым градом, разрушит хоромы, разметёт валы, и мы тоже выйдем отсюда к живым людям… А не выйдем, тогда Марена приголубит нас своею могучей рукой, и заснём мы на веки вечные, а души наши переселятся в других людей, а может в зверей или в зелёные деревья…
- Значит, конец нашего заточения может оказаться разный…
- Конечно разный… Но страдания наши окончатся… Так что верь, и у тебя на сердце станет легче. А слезами горю не поможешь.
Будило зазвенел цепью, подошёл, обнял Ждана за плечи. Юноше стало от его крепких объятий теплее, в горле не стало горько-солоноватого комка, а на душе действительно посветлело, будто в мрачное подземелье вдруг заглянул солнечный лучик надежды… Общее горе было поделено пополам, и он почувствовал, что с его плеч будто снята часть тяжести.
Любава металась в горячке на широкой деревянной кровати в просторной хоромине боярина Славуты. Ей казалось, что из тёмных углов, куда не доходил свет от лампадки и свечек, вылетают, как черные вороны, призрачные чудовища с огромными клювами и когтистыми лапами. Они неистово набрасываются на неё, хватают за руки, ноги, за косы и тащат куда-то в страшные провалы. Дышала тяжело, прерывисто. Лицо её побледнело, осунулось, губы запеклись, а в прекрасных черных глазах затаилась смертельная тоска.
Возле неё сидели трое: Славута, его кухарка и Самуил. Все были сумрачны, встревожены. Когда рана начала заживать, девушку постигло новое лихо. Вдруг запылала горячка внутри груди, её жгло как огнём, жар охватил всю, и горит она в нём вот уже который день. А этой ночью ей стало совсем плохо: начала задыхаться, метаться на кровати, не находя себе места. Запёкшиеся губы непрерывно шептали: