Славута, Ждан и Янь тоже уснули.

Проснулись оттого, что кто-то громко спорил со стражей. Янь откинул полог, выглянул наружу. Солнце стояло уже высоко - приближалось к полудню. Из стойбища долетали крики, пенье - там продолжилось начатое вчера гулянье.

Перед входом в юрту два охранника - это уже были не пожилые воины, а молодые джигиты, судя по одежде и оружию из богатых родов - спорили с Настей. Ханша стояла румяная, красивая, разгневанная, с корзиночкой в руках. Перед ней молодые воины скрестили копья и не пускали в юрту, где находился пленённый князь урусов.

- Да пропустите ж меня, ироды! Там мой брат!

- горячилась Настя и напирала грудью на копья.

Головы воинов качались, как заводные:

- Нельзя! Не велено!

- Кто это не велел? Да я сейчас пожалуюсь самому хану Туглию, моему мужу, и он вас…

Но тут она увидела Яня и замерла, поражённая красотой молодого витязя-северянина. Гневное выражение мигом исчезло с её лица, а губы раскрылись в радостной улыбке, обнажив белые, как перламутр зубы. Огромные прекрасные глаза засияли голубизной весеннего неба.

Она была так хороша, эта Настя-ханша! Её славянская красота, пёстрая восточная одежда были так привлекательны, что Янь на время лишился дара речи.

Вчера, когда она, взволнованная, заплаканная, прижималась к колену Ждана и что-то невнятно говорила ему сквозь слезы, Янь не обратил на неё никакого внимания. Да не до того было и ему самому. Измученный, томимый жаждой, угнетённый страшным поражением, он тогда едва держался в седле… А ныне, отдохнувший, сильный, молодой, вновь ощущал неудержимую жажду жизни. Снова сияет солнце, поют птицы, звонко бьётся в груди сердце… Он был не из тех, кто долго печалится, кто обращается к воспоминаниям о вчерашнем дне, когда наступил день сегодняшний, несущий новые радости и новые чувства.

- Кто ты, краса-девица? - наконец вымолвил он.

Настя обрадовалась ему, как цветок солнцу:

- Я сестра Ждана - Настя… Я тут… у хана Туглия… Конечно, полонянка… А ты кто такой будешь?

- Я - Янь… То есть - Иван, сын новгород-северского тысяцкого Рагуила, если слышать доводилось…

Он подошёл к стражникам и уверенной рукой развёл в стороны их копья. Те, увидев богатую одежду пленника и подумав, что это сам князь Игорь, расступились, пропуская Настю.

Янь взял её за руку, повёл в юрту.

- Благодарствую, Янь, - шепнула Настя. - А то эти псы…

- Эх, будь у меня крылья, то я соколом взмыл бы в небо и вырвал бы тебя из когтей этих степных стервятников, красавица! - запальчиво воскликнул Янь. - Разве твоё место здесь?

- И я с радостью полетела бы с тобой, сокол ясный! - не менее горячо откликнулась Настя, пожав Яню руку. - Хоть на край света! От этих полынных степей, от этих табунов, от старого ненавистного хана…

Схожи, видимо, были их сердца, а души - родственные, чуткие, непосредственные, влюбчивые. Достаточно им было обменяться взглядами, трепетно коснуться друг друга и, как от удара кресала о кремень, вспыхнул внезапно огонь.

- Ждан, к тебе сестра! - придя в себя крикнул в глубину юрты Янь и шепнул Насте: - Будешь ещё приходить к нам? Приходи! Прошу!…

- Буду, но не часто… А если ты сможешь, то приди ко мне…

- А хан?

- Хан Туглий проговорился, что скоро в поход пойдёт…

- В поход? Куда?

- А куда ходят половцы? Известно, на Русь… Проклятые!…

К ним подошёл Ждан. Обрадовался сестре - обнял, поцеловал.

- Спасибо, что пришла.

- Принесла вам полакомиться. Неизвестно, чем ещё тут кормят, - и сунула в руки Ждану корзинку.

- С голоду не помрём. Кумыс и мясо дают.

Он отнёс корзинку и сразу же вернулся, чтобы расспросить сестру о её жизни, но Настя вдруг бросилась бежать.

- Кончак! - показала она в сторону стойбища и юркнула в густо разросшиеся по берегу кусты.

Из юрты вышли Игорь и Славута, от яркого солнца прищурились.

К ним приближался отряд всадников. Впереди на гнедом жеребце Кончак. От его могучей фигуры веяло необузданной, дикой и хищной силой. Он был похож на степного беркута: острый взгляд узких глаз, крючковатый, слегка приплюснутый на кончике нос, цепкие руки… Охранники склонились пред ним в почтительном поклоне.

Не сходя с коня, Кончак поздоровался:

- Здоров будь, князь! Привёз я тебе твоего тысяцкого, как ты просил. Вот он! - и указал на Рагуила.

Тот слез с коня, поклонился князю, а Кончак повёл речь дальше:

- Я забираю от тебя боярина Славуту, которого выкупил его племянник Самуил, киевский купец и мой знакомец… Они сегодня же немедля уезжают домой… Думаю, что это пригодный случай для тебя, князь, оповестить кого следует, чтобы готовили выкуп… За тебя - две тысячи гривен, за князей - по тысяче, за думных бояр - по двести, за воевод - по сто, а дружинников и простых воинов обменяем на наших пленных, которых на Руси тоже для того достаточно… Чем быстрее прибудет выкуп, тем раньше поедешь, князь, к своей Ярославне… Что хочешь передать домой, говори, ибо я тороплюсь и Славуту сейчас возьму с собой. Самуил в дорогу уже собрался…

Игорь обнял боярина, заглянул в глаза:

- Учитель, я каюсь, что не послушал тебя, - глухо произнёс с болью душевной. - Но покаянием ничего не изменишь… В том, что случилось, только я виноват - и больше никто! Так на Руси и скажи - один я!… Единственное для меня оправдание то, что бился на поле боя сколько сил было! Все князья, бояре, воеводы и воины бились ещё лучше… Отсюда скачи прямо в Путивль к княгине Ярославне, расскажи, как всё было… Ну, сам знаешь… Скажи, что велю отслужить заупокойную молитву по убиенным, а молебен за живых… Знаю, что такого выкупа, какой требуют ханы, не только моё княжество, но и Черниговское не наберёт. Потому пусть просит отца, князя Ярослава Галицкого да Святослава Киевского… Хотя на Святослава надежды мало, не друг он мне, не друг…

- Как и ты ему, Игорь, - тихо вставил Славута.

- Должно, что и так, - согласился князь. - Ну, поезжай! И пусть берегут тебя все святые!

Он обнял Славуту, поцеловал в лоб.

Растроганный Славута поцеловал князю раненую руку.

- Там в моей торбинке осталась мазь - прикладывай к ране, Игорь… Храни тебя Бог!…

Он ещё раз поцеловал князя, обнял Ждана, Яня и только что присоединившегося к ним Рагуила, сел на коня, на котором приехал тысяцкий. Помахал рукой.

- Прощевайте! И да поможет вам Бог всё пережить!

В тот же день, в обеденную пору, к Кончаку на курултай[104] собрались ханы, те, кто участвовал в битве на Каяле. Большой ханский шатёр едва их всех вместил.

Уселись кружком вдоль стен на шёлковых подушках, набитых промытой шерстью. Через открытый верх юрты золотистым потоком врывались солнечные лучи, радугой играя на дорогих ханских саблях.

Перед каждым на льняных русских скатертях стояли изысканные яства и напитки, на которые ради победы не поскупился Кончак, - плов с изюмом, политый топлёным маслом, плов с бараниной, приправленный шафраном, зажаренные лебеди и гуси, жареная баранина и молодая конина, русские коржи с мёдом и пшеничные пироги с мясом и изюмом, солёный овечий сыр, кумыс, ромейские вина, хмельной берёзовый сок, русский варёный мёд, заправленный хмелем, холодная просяная буза, тоже хмельная.

Ханы ели вволю, пили сколько хотели. Хвастались своими подвигами на поле боя, распевали песни. Их слух услаждали акыны, игравшие на двуструнных домрах и прославлявшие победы ханов. Потом снова пили и ели…

Когда миски и кувшинчики опустели, а ханы начали распускать шёлковые пояса, Кончак поднял руку, требуя внимания.

Акыны и прислужницы-полонянки, низко кланяясь, тут же вышли из шатра, а ханы, вытирая жирные губы русскими рушниками, замолкли.

- Преславные и достойные ханы! - громкий голос Кончака прозвучал торжественно. - Ныне мы одержали великую победу - наголову разбили дружины северских князей, которые, зазнавшись, ворвались в самое сердце Дешт-и-Кипчака. Такой победы кипчаки, с тех пор как поселились между Волгой и Дунаем, никогда не одерживали!…