Кза с криком кинулся к носилкам, прижался щекой к сыновьей щеке, гладил дрожащей рукой его черные волосы, заглядывал в тусклые глаза, рыдал над ним, как малый ребёнок.
Все вокруг стояли молча, знали, что утешить старого хана нечем.
А Кза приговаривал:
- Чугайчик, Чугайчик, сердце моё, что же с тобой случилось? О, вай-пай! Ясный сокол степной, почему так рано сложил свои крылья? А я-то надеялся баюкать внуков, а теперь вот тебя баюкаю на смертном одре! Что я скажу твоей старой матери и твоим сёстрам и братьям, всему роду? Чугайчик, Чугайчик! О, вай-пай! Горе мне!
Он бил себя кулаками в грудь, царапал ногтями лицо так, что кровь выступала на нём, воздевал руки к небу, словно умоляя вернуть ему сына, которого так неожиданно утратил. Вновь и вновь наклонялся над мёртвым и тихо, по-стариковски плакал.
- Как это случилось? - спросил наконец. - Почему вы не уберегли мне сына, батыры?
Байток и Суюм ещё ниже опустили головы. Потом Байток тихо, сквозь сжатые губы едва произнёс:
- Мы все были возле него, хан… Ни одно копье и ни одна сабля не могли его достать… Но достала проклятая стрела - попала хану прямо в шею… Что мы могли поделать? Как после такого спасти?
Байток приподнял шёлковый платок, которым был накрыт покойный, и Кза увидел на шее, под нижней челюстью, где она круто поднимается вверх, небольшую рану. Как раз там, где расположена жила жизни и смерти. Стрела попала прямо в неё, и смерть наступила мгновенно, неотвратимо… Вместе с кровью, что струйкой брызнула из-под острия стрелы, вылетела из юношеского тела и его молодая душа…
Кза долго и бездумно смотрел на эту небольшую круглую ранку, будто ожидая чуда, что ранка затянется живой плотью. Но и на этот раз, как и с Костуком, чуда не произошло: сын не отозвался ни единым словом, ни единым жестом на горячие заклинания отца.
- Хан, что будем делать? Здесь похороним или повезём домой? - нарушил молчание Суют.
Кза поднял голову, тихо ответил:
- Домой… Конечно, домой… Я хочу похоронить его на нашей земле, по обычаям наших предков. Мы насыплем над ним высокий курган и поставим обатас - каменную матерь-прародительницу, чтобы вечно плакала она над своим сыном… Там же похороним и хана Костука…
- Далеко, однако… А дни такие жаркие! Довезём ли?
- Найдите меду!… В лесу… у пчёл, или у воинов заберите - они всякого добра немало в кладовых урусов забрали, так наверное у них и мёд найдётся!… В меду довезём…
И мёд нашли.
Обоих покойников раздели догола, распороли животы, вынули внутренности, на их место натолкали полыни, чабреца и зверобоя. Затем залили растопленным на солнце мёдом. Потом, густо смазав и снаружи, завернули в плотные попоны.
За всё это время Кза не проронил ни слова - только ещё больше почернело его лицо. А когда набальзамированные таким способом тела ханов положили на седла и привязали верёвками под животами коней, вдруг поднял вверх руки и завыл, как волк, на всю степь, да так, что всем стало жутко.
- У-у-у-у!… У-у-у-уа-а!… Сыны мои, сыны мои, теперь айда домой!… И клянусь небом, клянусь степью нашей Половецкой, я устрою вам такие похороны, каких не знал и не видал Дешт-и-Кипчак! И полетят с плеч головы урусов, и прежде всего - головы князя Игоря и его братии! И вымощу я вам из тех голов кровавое надгробие, чтобы вы вечно чувствовали, что ваша смерть отомщена!… У-у-у-у! У-у-у-у!
Потом он вскочил в седло и пришпорил коня.
Высокие берега Днепра от Триполья до Киева в грозные, напряжённые дни конца мая и начала июня 1185 года были полны военным людом. Дружины Святослава и Рюрика, а также черные клобуки заняли все переправы и были готовы с оружием в руках встретить Кончака на дальних подступах к Киеву.
Ярослав Черниговский не присоединился к князьям, но не мог уже пренебречь огромной опасностью, нависшей над Русью. Он со своими дружинами и ковуями стал по Десне и Остру - на тот случай, если половцы двинутся на Чернигов.
Таким образом ни Киев, ни Чернигов не остались без защиты, и Кончак, зная об этом от своих лазутчиков и не имея поддержки хана Кзы, не рискнул бы на них напасть и ему оставалось ограничиться грабежами и разорением Переяславской земли.
Великие князья киевские прекрасно понимали, что они обязаны не только не допустить ворога к Киеву, но и помочь Переяславлю. Ведь они слышали, знали, что из самой глубины сердца князя Владимира вырвался отчаянный крик: «Уже половцы у меня, так помогите же мне!» Но и у них сил для решительного наступления было недостаточно. Потому оставалось надеяться на приход Давида Ростиславича, князя Смоленского.
Князь Давид со смолянами приплыл на челнах и стал табором в Триполье. Был он не в духе. Зело не в духе. Думал, что встретят его пышно, но ни Святослав, ни брат Рюрик Ростиславич не прибыли. И хотя Давид знал, что оба великих князя не пируют и не на соколиных ловах, а каждый день ждут нападения Кончака, своенравная, капризная душа его оскорбилась. Приплыть с войском за семьсот вёрст и удостоиться такой чести… Чтобы его, Рюриковича, встречал только какой-то воевода?
Он хотел было в тот же день поднять ветрила на челнах и отправиться в обратный путь. Но тут прискакал от Святослава боярин Славута. Низко поклонился и передал два письма: полное отчаяния от Владимира с просьбой немедленной помощи и строго деловое от Святослава с наказом идти на Зарубинский брод и переправиться на переяславскую сторону.
Давид вскипел.
- Об этом речи не было! Святослав звал меня Киев спасать, а теперь хочет непонятно куда загнать!
- Не непонятно куда, а лишь до Переяславля, княже, - спокойно и твёрдо возразил Славута. - Разве не всё равно, где бить Кончака - под Переяславлем или на Днепре? Этим мы обороняем и Киев, и Чернигов. Да и Смоленск тоже…
- Нет, не всё равно! - горячился Давид. - Мои люди устали за такую дальнюю дорогу, набили кровавые мозоли на руках: день и ночь сидели на вёслах! Наконец, где мы возьмём коней? А пешими идти в степь смоляне не привыкли!
Смоленские бояре поддержали князя:
- Мы плыли к Киеву! Без коней в степь не пойдём! Если бы тут была рать с Кончаком, то бились бы, а непонятно где искать встречи с ворогом не можем: и без того изнемогли!
Славута поскакал к Святославу. Что делать?
Святослав позвал Рюрика - вместе составили письмо. Уговаривали Давида не отступать от всеобщего русского дела и сообща ударить на врага. А Рюрик от себя написал отдельно: «Брат, положение у Владимира Глебовича на переяславской стороне крайне тяжёлое. Если мы не перейдём на ту сторону, вина за тысячи загубленных душ ляжет на нас. Помоги, брат! Не осрами род Ростиславичей! Не повтори так, как ты сделал девять лет назад, когда не помог мне и брату Роману в битве с половцами возле Ростовца, и поганые поэтому захватили шесть берендейских городов, победили нас, а многих воинов и бояр полонили».
Однако Давид оперся.
- На ту сторону не пойду! Придёт Кончак на сей бок - буду биться! А на ту сторону не пойду! Воины изнемогли в походе!
Несколько дней продолжались эти переговоры, несколько раз Славута, не жалея ни себя, ни коней, скакал то сюда, то назад. Наконец в один из дней, прибыв в Триполье с новыми письмами от великих князей, увидел с кручи удалявшиеся Давидовы челны, которые под порывами попутного ветра направлялись вверх по Днепру… Давид увёл свои полки назад, сбежал, не пожелав даже издали увидать противника.
Горестный стон вырвался из груди старого боярина.
- Давид, Давид, неразумно поступаешь! Поганые, как стервятники рвут живое тело Русской земли, а ты им помогаешь, крамолу чинишь, межусобицы княжеские зачинаешь, как некогда делал Олег Святославич! Тот же Олег крамолу ковал и стрелы по земле рассеивал! Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалась и прорастала усобицами Русская земля, погибали жизни Даждьбоговых внуков. В княжьих крамолах век людской укорачивался! Тогда, в те времена по всей Русской земле редко ратаи перекликались, зато часто вороны кричали, падаль меж собою деля, и воронье галдело, на прокорм летя! О, стонать Русской земле, вспоминая прежние времена и прежних князей!… Один-единственный князь был, что водил свои хоробрые полки на поганых за землю Русскую - Владимир Мономах, сын Всеволода! Половцы им детей своих пугали! Литва из болот и на свет не высовывалась. Угры-венгры заперли каменные города железными воротами, только бы в них Владимир Великий не въехал! А немцы радовались, что далеко проживают, аж за синим морем!… Жаль, что старого Владимира нельзя было навеки оставить на горах киевских! Ныне одни его стяги стали Рюриковы, а иные - Давидовы! И теперь их полотнища в разные стороны реют, в разные стороны их копья летят!