_______________________________________________

АЛЕКСАНДР БАЙКЕЕВ

лето 1942

Саша пришел в детский дом на костылях. У него не было ноги. Он не хотел рассказывать, как это случилось, мы поняли и не расспрашивали. Кто-то сказал, что Саша попал под развалины разрушенного дома, спасая ребенка, кто-то настаивал, что его ранило на передовой, куда он самовольно проник, скрыв свой подростковый возраст. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Так или иначе, но мы считали Сашу настоящим героем и гордились им. Он не только не плакал и не жаловался, но старался подбодрить унылых «дистрофиков», рассказывая всякие забавные истории и волшебные сказки. А ведь ему было больно, культя не могла не болеть, но мальчик терпел и даже улыбался малышам, и они переставали хныкать. Хныкать рядом с Сашей было неприлично. Сам того не сознавая, он стал душой нашего общества и по силе своего влияния превзошел наших педагогов. Повсюду слышалось: «Саша велел…», «Саша сказал …» И говорил-то он негромким, спокойным голосом, а слушались его безоговорочно.

Саша не выглядел истощенным, должно быть, в госпитале его неплохо подкормили. Он уверенно ходил на взрослых костылях, недостаточно приспособленных к его невысокому росту, и шутил, что костыли сделаны «на вырост». Его сразу зачислили в группу детей, которых усиленно готовили к эвакуации. Саша хорошо справлялся с физической тренировкой, передвигаясь по длинному-предлинному коридору быстрее многих детдомовцев, которые и на двух ногах еле поспевали за ним. А он подбадривал отстающих, и все старались не опозориться в его глазах.

Детям этой группы полагалось усиленное питание в течение какого-то времени перед эвакуацией. Счастливчики съедали дополнительные порции и все-таки не наедались досыта. А Саша делился своим пайком то с одним, то с другим малышом, выбирая наиболее слабых из группы дистрофиков, непригодных для эвакуации в ближайшее время.

Мучительное ожидание Ладожской переправы под бомбами поселилось в каждом из нас. Тревожились даже безнадежные дистрофики, которые и мечтать не могли об эвакуации. Детдомовские старожилы знали, что далеко не все дети добирались до Большой земли.

Много малышей погибало и на Большой земле, на том берегу Ладоги, по пешеходному пути в село Лаврово, где начинался железнодорожный путь. Много эшелонов разбомбили и сожгли дотла. Но все-таки большинство эвакуированных детей как-то добирались до безопасных мест, и многие из них дождались Победы.

Накануне отъезда Саша не спал. Он сидел у окна и о чем-то сосредоточенно думал. Может быть, о том, что ему придется труднее всех? Как войти в машину, как спрыгнуть с подножки? Как пройти по трапу парохода и не упасть в воду? И наконец, как попасть в вагон эшелона, который повезет в глубокий тыл? Мы уговаривали его не беспокоиться ни о чем, ведь ему помогут, но все-таки тревожились вместе с ним. Но, как оказалось позже, наш Саша думал совсем не об этом.

Утром пришел крытый грузовик. Шофер и воспитатели подняли малышей в кузов. Саше помогли войти в кабину шофера. Сидя на подоконниках, мы провожали счастливчиков и долго махали руками им вслед.

Поздно вечером возвратился Саша, один, на костылях. Что случилось? А ничего не случилось. Он не отстал от своей группы, не потерялся. Он решил остаться в Ленинграде. Он так и объяснил, что не может покинуть свой город. Его уговаривали поехать с очередной группой детей, но напрасно! В своем решении Саша был непреклонен. Вскоре он ушел из детского дома, попрощавшись с каждым из нас. Почему ушел? Он хотел работать. В годы блокады на заводах работали подростки Сашиного возраста, но ведь у них был ноги, а наш Саша…

Саша, Александр Байкеев, рано повзрослевший ленинградец с обостренным чувством гражданской совести и тревоги за судьбу своего города.

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

РИТОЧКА ЛОСЕВА 23

весна 1942

Риточка вихрем ворвалась в нашу хрупкую детдомовскую жизнь, со своей неуемной энергией, неведомо как сохранившейся после первой блокадной зимы. Она казалась нам девочкой из довоенной поры, хотя и была истощена голодом и тоже страдала от цинги. Но это было как-то само по себе и не увязывалось с резвостью ее речи и смехом душевно здорового ребенка и прирожденного оптимиста.

В детском доме Риточка была самой приветливой и привлекательной среди нас. Ореол золотистых волос окружал ее головку. Легкие прядки завивались в забавные колечки, которые изящно раскинулись по вискам. Тонкие пряди, наполненные воздухом, создавали образ золотистого сияния. Все это золотое приволье тщательно заплеталось в резвые косички, радостно взлетавшие над плечами при малейшем движении их великолепной хозяйки. Чуть кокетливая, открытая белозубая улыбка приветливо приглашала познакомиться и, может быть (кто знает?), подружиться.

Ровный нрав при выраженной независимости и самостоятельности обнаруживал недюжинную натуру. Так оно и было: Риточка была лучше всех, умнее всех и добрее всех — эти пленительные качества были ее визитной карточкой, впрочем как и сейчас.

Она могла бы стать нашим лидером, но не стала, потому что не захотела. А зачем? Наша Риточка была свободолюбива, как никто из нас. Она не переносила ни малейших посягательств на свою независимость, ей нельзя было навязать ни заботу, ни тем более дружбу, она жила сама по себе и не спешила сблизиться с кем-нибудь из нас. И тем не менее она была душой нашего детдомовского союза и поныне остается ею.

Трезвость суждений и быстрота реакции принесли ей всеобщее признание. Природный артистизм и эмоциональность надежно обеспечивали дар поэта. В свои десять лет Риточка великолепно читала и даже писала стихи. Ее стихи были звонкими и лиричными.

У нас были две поэтессы: оптимистичная Риточка Лосева и печальная Тамара Гладьева. Риточкины стихи о детском доме были веселыми и радостными:

С Новым годом поздравляю

Всех детдомовских ребят,

Ленинградцев поздравляю

И любимый Ленинград!

Стихи Тамары, написанные неизвестным бойцам на фронт, просили:

Не забывайте нас, ребяток,

Тех, у которых мамы нет…

Риточкины стихи мы встречали бурным восторгом, а Тамарины — слезами…

Одним словом, Риточка была оптимисткой! Всем своим существом она утверждала, что жить можно и в детском доме. Она надеялась, что мама скоро возвратится с фронта и возьмет ее домой, поправится бабуничка и возобновится восхитительная жизнь, правда уже без папы, который погиб в начале войны, испытывая в ленинградском небе новый истребитель. Риточка была дочерью легендарного летчика Леона Лося.

Она тяжело переживала гибель отца, но природный оптимизм и душевное здоровье пересилили горе и уберегли ее от нервного расстройства. Она могла смеяться и шутить, писать стихи и радоваться всему, что только могло радовать: стихам, робкой зелени блокадной весны, затишью после очередного обстрела,— да мало ли поводов находилось для солнечной ее улыбки?! Легкие прядки золотистых волос так и плясали от заразительного смеха, и все мы смеялись вместе с ней, а многие из нас учились смеяться заново, слушая серебряный колокольчик Риточкиного смеха. Мы смеялись просто так, от радости, что злая, голодная зима уже позади, что мы выжили и, может быть, будем жить дальше. И мало кто из нашей доверчивой компании знал, что Риточка плачет перед сном, вспоминая папу и представляя, как он падал со своим самолетом с высокого неба и как больно ударился о жесткую землю.