Емеле Пугачёву молодую казачку Софью. Много всякой воды

утекло с времён Пугачёвского восстания, но народная память

намертво закрепила в своём арсенале героику казачьего бунта.

В бесконечно перелицованной книжной истории нашего бес-покойного Отечества это наверняка одна из самых скупо запол-ненных страниц. Прежде всего потому, что на Пугачёвский мятеж накладывалось жестокое табу всей чередой коронованных

российских властителей. В своё время великий русский поэт

коснулся запретной пугачёвской темы в «Капитанской дочке»

– и немедленно отведал свинца, поощрительным приветом от

дома Романовых. Дабы никто не сомневался, каков он русский

дух и чем всё это может пахнуть. Потому как зловеще неистре-106

бимы глубинные мотивы той стихийной крестьянской войны.

В середине восемнадцатого века на российский престол, в результате дворцового переворота, взошла несравненная Екатерина Великая. Прусского происхождения, императрица решительным образом продолжила реформы, начатые ещё Петром, на европеизацию страны, разумеется, милого её сердцу германского разлива. Екатерина правила страной беспощадно и рас-точительно, не церемонясь с подопечным народом и опираясь

только на избранных фаворитов.

По существу, все екатерининские преобразования несли на

себе черты оголтелого глумления над русским миром. При дворе с особой доблестью состязались в показном презрении всего

исконно русского – начиная от родного языка и заканчивая православным исповеданием. Многие чада известных придворных

особ вообще не умели изъясняться на русском. А чего стоила

одна только секуляризация, которой императрица поставила

православную церковь по всей Святой Руси на крайнюю степень

нужды и унижения? И, как знать, не выступи тогда Пугачёв в

защиту русского мира, не подымись казачество на Яике, ещё неизвестно каким бы духом сегодня животворилась великая Русь.

Многим намерениям Екатерины не суждено было уже после

этого сбыться.

Стихия византийского бунта была подавлена ревнителями

римского запада жесточайшим образом, и прежде всего потому, что православному духовенству недостало гражданского мужества поддержать свой богоносный народ. Это преступное мало-душие возымело необратимый характер и потянулось гнилой

нитью через всю дальнейшую жизнь православной Руси.

Далекие предки Алексея Игнатьевича после пугачёвских событий оказались отлучёнными от казачьего сословия и вынуждены были осваивать мирную профессию. Лучшим по всему

течению батюшки Урала сделался кузнечный уже род бывших

ратников. Большой удачей считалось для яицкого казака заполучить шашку, сработанную в кузнице знаменитых Недюжевых.

И порода, и кровь, текущая в жилах этих мастеров огненных

107

дел, вызывали к себе уважение и являлись порукой непререкае-мого авторитета на долгие годы.

Вот почему зажиточные хлеборобы собрались на малый сход

именно в горнице Алексея Игнатьевича, вот почему терпеливо

дожидались его последнего слова относительно бесплатной землицы от большевистских щедрот.

– Что я вам скажу, мужики, – начал глуховатым голосом отпрыск старинного казачьего рода, положив бессильно на стол

руку с непомерно тонкими для кузнеца благородными пальцами

и обручальным, ещё от предков, кольцом. – Каторга страшна не

страданием, не в этом её главное зло. Каторга навсегда убивает в

человеке уважение к добросовестному труду. Все эти комиссары

в кожаных куртках никогда уже, до конца своих дней, не смогут, не станут распахивать землю, ни до горизонта, ни по-за горизонт, любезный кум мой Михей. Поэтому Фурманова с сохой ты

никогда на земле не увидишь, а вот закалку тюремную, со всей

её мерзостью и убийственной беспощадностью, повстречаешь

ещё не раз на житейском пути.

Долгая пауза повисла в избе, только слышно было мерное

тиканье ходиков да пыхтение стоящего у сосновых филёночных

дверей самовара.

– А тебе, Петька, отдельно скажу. Рано вам гвоздь забивать, рано шашки тупить и на стену вешать. Вот прикончите огрызаю-щихся беляков, за нас обязательно приметесь, а потом ещё друг

за дружкой гоняться с револьверами станете. В череде грядущих

от большевиков преступлений не положишь предела, это как с

горы – если уж покатился, остановиться никак не получится.

Думаю, не требуется нам Чапая о чём-либо просить, но и землю

от большевиков брать бесплатно не станем. Разговора не было, и это моё последнее слово.

С тяжёлым сердцем выслушал сход приговор почтенного

предводителя. Все понимали, что это будет прямой вызов большевистской власти, за которым последуют жестокие ответные

меры. Но растоптать в себе право на Богом данную жизнь, с элементарной возможностью полагаться на собственный труд, зна-108

ющие себе цену хлеборобы ни за что не могли.

– Ульяна, – возвысив повелительный голос, обратился к су-пруге кузнец Алексей. – Подавай самовар, заканчивать будем.

Заверни каждому гостю пирогов для детишек, пускай от нашего дома гостинцев отведают. Новая власть ещё не успела вкус

к пирогам у детишек отбить, а вот внукам едва ли придётся ла-комиться начинкой с судаком и капустою.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В Разливе между тем полным ходом разворачивалась, не

уступающая общевойсковой, операция по приготовлению к вечернему сабантую. Принимая во внимание, что Василий Иванович лично ходил с денщиком на озеро и собственноручно драл

в норах раков, учитывая, как он придирчиво отбирал для ухи

каждую вытрушенную из трёхперстной сети рыбёшку, бывалый

Кашкет безошибочно установил, что гости на вечер ожидаются исключительно важные. Безо всяких дополнительных на то

распоряжений, он по собственной инициативе пару часов исступлённо драил на прибрежном песке кухонную утварь. Миски, кружки, казан, самовар – всё было доведено до состояния собачьих прелестей, даже вилки с ложками были тщательно перемыты и перечищены, да ещё вдобавок развешены на ближайших

кустах для просушки, словно новогодние ёлочные украшения.

Расспрашивать командира, кого ожидаем на ужин, не полагалось по чину, за это недолго было и затрещину схлопотать.

Собственные блуждающие догадки упрямо выводили на фигуру

товарища Фрунзе. Только тот мог так серьёзно, так ответственно озадачить Чапая. Кашкету ещё не доводилось оказываться с

109

командующим армией за общим столом, поэтому предстоящую

встречу он рассматривал как счастливую возможность блес-нуть умением быть полезным начальству. Прежде всего продемонстрировать свои несравненные музыкальные качества и, как знать, быть может, даже получить повышение. Признаться, комдив порядком осточертел со своими капризами, особенно в

последнее время сделался абсолютно невыносимым. Мог в течение дня по нескольку раз отменять свои же распоряжения, мог

нагрубить, рассмеяться без всяких видимых причин или, зам-кнувшись, молчать до посинения.

Уже были тщательно перемыты и отобраны малые раки для

предварительного навара царской ухи, отобраны большие раки

для подачи закуской к столу после бурного кипячения в укроп-ной воде. Примерно такие же продавались на одесском привозе

– по пять и по три. Уже от старой золы было тщательно очищено

постоянное место кострища и с запасом нарубана кладка сухого

валежника. Уже принесены из ближайшей деревни свежий хлеб, огурцы и четвертина казённой отборной водочки с пробкой под

красным гербовым сургучом. Но ещё не была обыграна и тонко

настроена Кашкетова зазноба, трёхструнная балалаечка.

Управившись со всеми стряпчими приготовлениями, начи-сто вымыв и обтерев полотенцем натруженные руки, он бережно, как младенца, вынес из глубины шалаша старинный, в самом

деле, концертный инструмент. Так же тщательно обтерев полотенцем, осмотрел со всех сторон балалайку и принялся, внимательно вглядываясь куда-то под кроны старых деревьев, настра-ивать свою неразлучницу.

По молодости лет, – не поленитесь приподнять для почестей

шляпу, – Кашкет прилежно учился в консерватории по классу

скрипки у известнейшего петербургского профессора. И хотя не

являлся представителем традиционной скрипичной национальности, считался одним из лучших студентов, подающих блестя-щие артистические надежды. Никто не знает, что произошло

на самом деле, как случилось, что многообещающий ученик не

явился однажды к профессору в класс, но это произошло. Он не

110

явился ни к этому, ни к другому профессору и больше никогда в

своей жизни не взял в руки скрипку. Однако зачем-то приобрел

себе дорогую концертную балалайку и страстно сосредоточил

на ней свое щедрое музыкальное дарование. Даже лишившись

на фронте двух пальцев правой руки, он не забросил игру, а настойчиво переложился на трёхпалое исполнение и полностью

восстановил былую виртуозность и весь необъятный репертуар.

Художественный вкус и музыкальные запросы Чапая, надо

прямо сказать, не отличались особым изыском, а в Кашкетовой

игре его подкупало не столько феерическое мастерство, сколько

необъяснимая серьёзность исполнения, не очень соответству-ющая как самому инструменту, так и окружающей действительности. Балалаечные наигрыши Василий Иванович мог слушать часами, без отдыха, случалось, что и бессонными ночами

напролет. При этом он забывал обо всех неотложных делах и

фронтовых неурядицах, а мыслями уносился в какие-то дивные, фантастические обстоятельства. Так однажды, поддавшись не-знакомой волшебной мелодии, комдив оказался в томных объятиях жгучей цыганки, после которых долго не мог оклематься,

– всё никак не мог разлучиться с посетившим его наваждением.

Уважительно, не нарушая сосредоточенности музыканта, легендарный комдив подсел краешком к центральному пеньку и