— Если только он выгодно не женится? Столько людей разбогатели во время войны!

— Это не в характере шевалье.

— Элизабет не даст ему много. Я не могу лишиться всего, хотя наша жизнь в Сурди достаточно скромна… Нельзя допустить, чтобы Юбер продал земли. Имение, конечно, живописно и дом прекрасен, но в нем еще надо и жить.

— Вы одобрили бы этот брак?

— По крайней мере, в принципе. Честно признаться, я думала об этом потому, что привыкла видеть их вместе! Но не знаю, что они сами думают. Элизабет не делала никаких намеков. Юбер — вообще могила. Сейчас рано об этом говорить. Дети столько пережили, что их сознание не соответствует их возрасту. Они только на пороге юности. Я их вижу такими счастливыми, что даже не думала о возможных, более интимных радостях.

— Вы совершенно правы. Не надо спешить. Шевалье не из той породы людей, что срывают плоды, не дав им созреть. Элизабет — это воплощение добродетели, ангел разумности, как говорит аббат Гудон.

— А что говорит аббат Гишто?

— Ничего особенного, мадам. Аббат часто грешит чрезмерной раскованностью, я не очень прислушиваюсь к его предсказаниям, но он из наших, и уже за одно это я его уважаю. Но вернемся к нашему делу. Я думаю, пока не о чем волноваться: Юбер еще мал, он не может ничего ни продать, ни пустить в дело без моего ведома. Поэтому не беспокойтесь. Кроме того, я познакомил его со статьями гражданского кодекса, касающимися его. Я ему все объяснил и растолковал.

— И он дослушал вас до конца?

— Не очень внимательно, но я вбил напоследок свой гвоздь… Мадам, раз уж разговор зашел об этом, раскроем карты и посмотрим, что получается. Вы знаете, каково состояние шевалье. Что бы вы могли дать за вашей дочерью в виде ежегодной ренты или собственно имуществом?

— Какой странный оборот принимают дела, — запричитала мадам Сурди, — когда нотариусами становятся бывшие кавалерийские генералы.

— Генералы по случаю, мадам. Если быть искренним, я предпочел бы республиканским ядрам свои цифры и бумаги.

— Обманщик! Но прежде, чем решать такой серьезный вопрос, надо отдохнуть.

— Я согласен. Я уже давно неважно себя чувствую, и сейчас слишком поздно, чтобы быть в форме.

В конечном счете, это были только домыслы взрослых, логика опытных, проживших жизнь людей, пустые слова и напрасные расчеты. Несколько дней спустя шевалье поведал своему попечителю:

— Я не знаю, захочу ли я жениться, пока не смогу убедиться в прочности связывающих меня с избранницей чувств. Но только предположив подобное, я решил, что, приняв во внимание ваши наставления, буду жить в Ублоньер. Ферма не так представительна, как Нуайе, но я не считаю, что должен отдать последние силы, лишить себя самого необходимого, чтобы выкупить этот величественный сарай.

Форестьер был ошеломлен, прежде всего этим необычным для молодого человека красноречием. Он спрашивал себя: откуда такое воодушевление, не мадам ли Сурди приложила здесь руку? А молодой человек пылко продолжал:

— Это решение доставило бы моему отцу огромную радость. Ублоньер достойное место. Там крепкий большой дом, есть своя башня и флигель. Я его дострою.

— Когда? Прямо сейчас?

— Конечно, нет! Но теперь, когда вы знаете о моих намерениях, позаботьтесь об этом специально.

Форестьер горел желанием спросить: «А почему тебе не остаться в Сурди? Разве ты уверен, что Элизабет понравится в Ублоньер?» Но он промолчал, отчасти из скромности, отчасти из-за своего полнейшего изумления.

Это случилось в тот период, когда он перестал понимать поведение Юбера. Форестьер стал подумывать: очевидно, дело в том, что он стареет и ум его становится неспособным понимать молодых. Когда шевалье отправился вместе со сверстниками «тянуть жребий», он не на шутку разволновался: «О! Как я ошибся в этих тихих водах! Он может броситься сломя голову в армию, чтобы испытать себя, может быть, даже от скуки. Я заметил, что с некоторых пор он отказывается от приглашений, меньше охотится, забросил лошадей. Непредсказуемый человек!»

— Все! — объявил радостно Юбер, вернувшись. — Родившись под несчастливой звездой, я вытащил самый неудачный жребий во всем кантоне!

— Что?

— Заплатил полную цену, а мне выпала замена. Скажите мне — разве это справедливо?

— Если бы на троне сидел король, я бы сказал, что нет, но Францией правит этот кот в сапогах, этот желтушный Буонапарте с приклеенной челкой…

— Теперь за пять тысяч франков другому продырявят шкуру вместо меня! По большому счету, есть только жизнь и смерть, остальное — политика, грязные руки и подлые сердца.

— Ты хорошо соображаешь. Я думал так же, когда был твоего возраста. Но поверь моему опыту. Буонапарте — это кошмар, от которого надо как можно быстрее избавиться.

В 1808 году император посетил Вандею в сопровождении императрицы Жозефины, в окружении пышной свиты из своего штаба, генералов в плюмажах и офицеров для поручений. Взволнованные префекты — Наполеон приехал в Вандею! — предписали мэрам организовать торжественные встречи по маршруту движения императорского поезда и особо подчеркнули, что к этому необходимо привлечь дворянскую молодежь, набрать из детей аристократов почетный кавалерийский эскорт. Для этого специально пошить парадную форму и вообще дать волю фантазии, чтобы не ударить в грязь лицом. Шевалье тоже получил записку от мэра, но не удосужился даже ответить на нее. Товарищи уговаривали его присоединиться к ним. То ли повинуясь властям, то ли из любопытства, но почти все согласились участвовать во встрече императора. Они примеряли красивую форму, павлинами прохаживались перед барышнями. Многие по этому случаю даже купили новых лошадей.

— Ты ничего не потеряешь, Юбер! — говорили они. — Подумай, деревянная твоя душа! Речь не идет о службе Наполеону. Всего два дня!

— Возможно.

— Мы должны сопроводить его до ворот Нанта, а там бретонцы заменят нас: это будет просто приятная прогулка. Развлечемся!

Юбер ответил своим характерным ржанием, которое заменяло ему смех:

— Мои поздравления! Неплохо для детей шуанов! Действительно, в наших краях не могут жить без монарха. Нам нужна рука для лобзаний.

Некоторые считали, что это Форестьер не дал ему денег. Другие — что он не хотел быть призванным по принуждению или боялся попасть под обаяние узурпатора. Форестьер отреагировал по своему обыкновению, то есть заявил:

— Теперь не может быть никакого сомнения: он теряет позиции. Ясно, что «твой» Буонапарте начал заигрывать с аристократами.

— Поэтому я туда и не пойду!

— Хорошо. Мадам Сурди приглашена в префектуру. С ней поедет Элизабет. Они польщены приглашением, для них это предел мечтаний!

— Мадам Сурди думает о будущем своей дочери. Это естественно!

Форестьер налил стакан вина и залпом выпил его, чтобы придать себе уверенности:

— Я одобряю тебя в том, что ты не пошел в их пресловутую гвардию. Но ты должен сопровождать женщин в префектуру. Ты там будешь в качестве кавалера при Элизабет, иначе твое отсутствие будет замечено.

— Меня это мало интересует, мой дорогой наставник. Кроме того, я не единственный кавалер у Элизабет.

— Поговорим серьезно. Ты с ней говорил?

— Я повторяю, в мои планы не входит связывать себя сейчас брачными узами.

— Ах! Я устал от твоих доводов, ты все отрицаешь…

— Правда? А если дело в том, что я ее люблю, достаточно для того, чтобы не проявлять эгоизма?

— Что значит «достаточно»?

— Она приятная девушка, даже прелестная, хорошо воспитанная, пользуется успехом в обществе, и я не хочу ей мешать, оставлять только для себя.

— Что ты говоришь? Как это «для себя»?

— Короче, я не буду сопровождать ее на прием к префекту. Может, на этом благородном собрании она встретит родственную душу?

— Юбер!

— В любви женщины часто торопливее, чем мы, но так же быстро и охладевают.

Перед глазами Форестьера открылась пропасть, но, верный своей тактике, он не стал торопить события. Старик не понимал, что это очередной поворот в отношении шевалье к Элизабет, как недавно к Нуайе. Очевидное непостоянство его характера совершенно не принималось в расчет. Но и сам Форестьер поспешил «изменить» себе или, если хотите, обуздал свою непреклонность.