Казарму, как и прежде, заволакивала мутная дымка от звезд, прилипших к широким заиндевевшим окнам. Слышится монотонный храп с легким присвистом. Кто-то сердито бормочет во сне. Повернувшись на другой бок, Саввушкин вздыхает всей грудью и заматывает голову одеялом, чтобы ничего не видеть и не слышать...

Утром, когда он снова стоял в проходной, перебрасываясь острыми словечками с пробегавшими мимо солдатами, Коробов показал ему, но тут же спрятал за спину синий конверт с зелеными березками. Саввушкина будто по сердцу кто погладил тепло и ласково.

— Из училища? — спросил он улыбаясь.

— Угадал, — ответил Коробов.

— Ну давай скорей, чего мучаешь.

— А ты петушком, петушком, — сказал Коробов мальчишеским дразнящим тоном.

Саввушкин не вытерпел, бросился за ним вдогонку и, как нарочно, лицом к лицу столкнулся с капитаном Ремешковым.

— Та-а-ак, — сердито протянул капитан. — Несем службу, значит? Боевую задачу выполняем? Чудесно!

Саввушкин и Коробов, растерявшись, не знали, что ответить. Они только виновато косились друг на друга и бессмысленно хлопали глазами.

— После дежурства оба явитесь ко мне, — коротко приказал Ремешков. — Сразу же, как только сменитесь.

«Ну, все пропало, — с грустью подумал Саввушкин. — Теперь опять полгода придется киснуть в кинобудке. Это уж — как пить дать».

— На, держи свое письмо, — сердито пробурчал Коробов, когда Ремешков исчез за дверью проходной. — Шуток не понимаешь.

Саввушкин ничего не ответил, лишь сердито посмотрел на Коробова, на конверт и вдруг расстроился еще больше, даже губу закусил от злости.

— Чего ты? — забеспокоился Коробов.

— Того, — буркнул Саввушкин. — Пристал... «петушком», «петушком»...

— А что, не из училища разве?

— Из училища, — махнул рукой Саввушкин. — Только не от того, от кого нужно.

— Придет еще и от кого нужно, — попытался успокоить его расчувствовавшийся Коробов. — Куда же оно денется...

— Нет уж, не придет, как видно. — Саввушкин тяжело вздохнул, посмотрел Коробову в глаза: — Ты знаешь, что такое подлость?

— Ну?

— Чего «ну»? Знаешь или нет?

— Ну, знаю.

— Вот я и сделал подлость командиру своему, старшему лейтенанту Крупенину. Он меня, как человека, спасти хотел, а я...

— Чего сделал-то? — не понял Коробов.

— Ничего! — Саввушкин сердито засопел и вытянулся, как положено на дежурстве, не сказав больше Коробову ни единого слова.

Полковник Осадчий сидел за столом в своем длинном, но довольно уютном, хорошо освещенном кабинете. Перед ним лежала толстая ученическая тетрадь в коричневой коленкоровой обложке с чуть помятыми уголками. На обложке — белая самодельная наклейка, на ней выведено пером что-то вроде бушующего моря. Несколько ниже — контур человеческой головы с большим карикатурным лбом и широкими, как локаторы, ушами. Под рисунком необычная загадочная надпись жирными чернилами: «Наедине с собой». На страницах тетради мелкий, торопливый, но довольно разборчивый почерк:

«19 июня

Вчера нас похвалили. Сам командир полка сказал: «Молодец, Крупенин, ваш расчет на уровне». А сегодня все полетело к дьяволу. Недаром говорят: «Выше заберешься, больнее падать». Вот уж точно. В 5.40 приняли команду: обнаружить цель. За последние полтора месяца таких случаев было четыре. Правда, до нарушения границы не доходило. Самолеты появлялись со стороны моря и, не доходя до рокового квадрата, поворачивали назад. А нынче... Ох это «нынче», Словом, чехарда вышла полная. Иностранный самолет подошел незаметно, почти на бреющем, вдоль гористого берега. И тут еще масса помех: скалы в море, маяк на каменистом мысу и низкие грозовые разряды. На экране индикатора не сразу поймешь, где помехи, а где цель настоящая. Но главное — большая скорость самолета. При такой ситуации нужно быть настоящим виртуозом. А мы то схватываем цель, то роняем. Самолет, как и прежде, перед нашей зоной повернул обратно. Конечно, пересеки он границу, мы бы его шлепнули. Но... в этом злополучном «но» и все дело. Оказались мы, конечно, не на уровне. Пришлось бы стрелять вдогонку. Конфуз! Командование в тревоге. Целый день сочиняем докладные, объяснительные. А что толку? Со злости решил писать дневник. Надо же где-нибудь выплеснуться. В докладных и объяснительных не разойдешься».

«20 июня

В небе спокойно. У нас — как после пожара: комиссия, акты, протоколы, рапорты. Устал больше, чем от работы в кабине. Никогда не курил, а теперь гоню одну за другой — окурки вываливаются из пепельницы. Эх, Крупенин, Крупенин! А впрочем, чего я эхаю, как старый дед на пригорке. Всем же ясно, что цель обнаружили поздно. И вообще, факт неприятный, о нем наверняка уже знают в генштабе. Интересно, что теперь скажут в отношении моего перевода? Задержат, конечно. Да я и сам не хочу никуда с такой аттестацией. Нет, неправда, хочу на Волгу. Хотя бы на пару дней, еще меньше — на полдня. Там теперь солнце, песок и белые-белые облака. Они похожи на старинные каравеллы. И не понять, где плывут: в небе или в Волге. Отец почему-то всегда следит за погодой, глядя в Волгу. Прищурится и скажет: «Идет гроза». И в самом деле — через час-два начинает погромыхивать. Хорошо бы сейчас постоять под грозой, под ливнем, промокнуть до нитки, послушать кипящую Волгу. Только послушать».

«21 июня

Видел сон. Чужой черный самолет кружился над крышей нашего домика. Я силился крикнуть: «Тревога!», но не мог. Все во мне словно онемело. Проснулся весь в поту, до рассвета не сомкнул глаз. В десять вызвали в комиссию. Одни и те же вопросы: «Как оцениваете событие?», «О чем сейчас думаете?». Странно, о чем же я могу думать после такого случая? А впрочем, надо было ответить: жду с нетерпением, когда уедут комиссии и дадут работать. В середине дня пришли газеты. Американцы бомбят демократический Вьетнам. В Москве и Ленинграде прошли митинги. Рабочие требуют оказать помощь вьетнамским братьям. А у нас такая история. Командир полка сказал: «Из прорыва нужно вырываться». Понятно. Сейчас медлить — врагов тешить».

«27 июня

В кабине полутемно и тихо. Монотонно гудят агрегаты. Экраны индикаторов залиты таинственным зеленым светом. Уже в который раз тренируемся в зоне низких высот с имитированной целью. Команды самые короткие, однословные. Движения рассчитаны до предела. Потеряй каждый из нас по секунде, и цель при современных скоростях уйдет на десятки километров. Легко сказать: сократить время подготовки исходных данных. А как? Нужно драться за каждую делю секунды. Поворот головы, взгляд, дыхание — все должно быть рассчитано, ничего лишнего. Наивные люди думают, что ракетная техника — это только кнопки».

«5 июля

Попали в заколдованный круг: усложняем обстановку — теряем цель. У операторов от напряжения дрожат руки. Кто-то со злостью сказал: «Лбом стену прошибить захотели». А хотя бы и лбом... Решил нажать на гимнастику. А мозг? Как заставить мозг работать быстро, без ошибок? Лупим в шахматы. Говорят, помогает. Но все слабаки. Интереса нет. Принесли шашки. Играем в «зеваки»; и еще кто скорей проведет пешку в «дамки». Однообразие. Для операторов сделали новые тренажеры со всеми поправками на сложность обстановки. Погода отвратительная. Хлещет дождь. Иногда со снегом. Явление в июле редкое».

«8 июля

В журнале «Наука и жизнь» напал на «Психологический практикум». Это, пожалуй, то, что нужно: тренировка внимания, сообразительности и прочее. Главное — в каждом номере новые упражнения. Вцепились. Погода исправляется. Потеплело, выглянуло солнце. С переводом молчат. И очень хорошо. Получил письмо от родителей. Не знаю, что ответить. Боюсь, угадают настроение. Опять думал о Волге».