— Да будет вечен и славен властитель Турана, султан султанов!

Крупное лицо владыки, побитое оспой, нахмурилось.

— Велик и могуч Туран — краса и гордость сельджукидов! — сквозь стиснутые зубы процедил Санджар, блеснув черным огнем глаз, — А что сделали вы, чтобы ваш повелитель спокойно спал ночью? Разве я… мы мало платим вам? Не жалуем своим вниманием? — голос султана крепчал.

И вдруг его перебили удары барабана. На широкую, мощеную белым камнем возвышенность выводили шестерых, приговоренных к казни. Серые, помятые лица, изодранная одежда и отросшие волосы несчастных говорили о том, что они успели познакомиться с дворцовым зинданом.

Высокий, костлявый палач с толстой дергающейся губой бережно стер шерстяной тряпочкой с длинного меча баранье сало и, разминая плечи, прошелся около плахи из столетнего гуджума. Остановился, примерился и легким движением огромных рук глубоко вогнал меч в красноватое дерево.

Санджар, опершись о выступ бойницы, задумался. Черные брови сошлись у переносицы. В больших, глубоко посаженных глазах разгорался огонь мести. Он был страшен. И даже самые близкие к повелителю согнули спины в низком поклоне, не зная, на кого может обрушиться гнев повелителя.

Султан медленно повернулся к царедворцам.

— Знаете ли вы, за что сейчас отделят этим людям головы от туловища?

Придворные молчали.

— Огузы Балха отказались платить нам подати и кормить воинов, закрепленных за городом… Омар! — громко позвал султан.

Человек со связанными руками, согнувшийся крючком, оторвал голову от земли.

— Омар, нам известно, что ты присвоил половину податей и хотел еще собирать с огузов, Так?

Понимая, куда клонится разговор, другие чиновники стали разгибать спины и только один белый тюрбан все еще крепко прижимался к узорчатому ковру. Сборщик податей пополз к ногам султана.

— Взять! — кивнул Санджар страже, даже не взглянув на побелевшего подчиненного. Воины так заломили руки сборщика податей, что у того затрещали сухожилия.

— Обезглавить вместе с этими, — султан кивнул в сторону площади.

Для придворных гроза миновала. Плотным кольцом они окружили Санджара, облегченно зашептались.

А там — на придворцовой площади, звонкий голос извещал собравшихся:

— Именем султана!.. Сейчас на площади великого Мерва будут казнены те, кто возмутил покой нашего единственного и неповторимого… Именем Султана!.. И каждый, кто посмеет нарушить величайший покой солнца и щита нашего, каждого, кто нечестивыми поступками заставит волноваться опору священного престола, будет казнен так же, как этот недостойный житель Турана!

На широкой, боковой улице показалась вереница слонов. За ними, волоча толстое волосатое тело, измазанное в глине, перьях и коровьем навозе, стражники тащили по пыли Омара. У подмостей палачи сдернули со сборщика податей шаровары и ловкой подножкой свалили его на землю. Слоны, перебирая толстыми култышками, остановились на площади, тихо трубя. Палачи раскачали тело, перехлестнутое веревками, и бросили под ноги африканских великанов. Погонщики вонзили острые жезлы в толстую кожу на черепах животных. Задрав бивни, слоны затрубили, В тот же миг над площадью пронесся хриплый голос глашатая:

— Вечно живи, наш мудрый и единственный султан султанов!

— Живи сто и один год, наш светлый луч, украшение вселенной! — подхватывал нестройный хор молодых писцов.

— Пошли тебе аллах здоровье крепкое, как меч в твоих руках, наводящий страх на наших врагов! — доносилось с площади

Но не к ним прислушивался Санджар. Хотелось знать, что думают те, кто пополняет казну: кузнецы, горшечники, сундучники, пастухи… Вечером начальник стражи расскажет ему об этом люде. Лазутчики многое принесут с базаров, из чайхан и терьячных притонов…

Но как трудно выловить в чаше с водой растворившуюся крупинку соли, так же трудно было выбрать крупинки правды из блевотных сплетен доносчиков. Санджар поморщился, выхватил платок и махнул палачу.

Условный знак заметили. Длиннорукий палач, выхватил Омара из-под ног слонов и подтянул к плахе. Тычком в спину поставил на колени, всунул волосатые пальцы в ноздри и запрокинул ему голову к спине. Взглянув на небо, погладил Омару шею, ножом ударил по натянутым жилам…

Под вечер к Фарабу, небольшому селению, расположенному у величественной Джейхун, подходил караван. Он шел из Самарканда в Мерв. В середине длинной вереницы верблюдов виднелся высокий паланкин.

Около дородного, высокого драмодера бодро цокал арабский жеребец. У молодого всадника потели от напряжения ладони, сжимавшие поводья, а конь прядал ушами и мотал головой, требуя воли.

Юноше и самому хотелось лететь вперед быстрее ветра, но он давил в бока жеребцу ногами, обутыми в византийские сандалии, звонким голосом распевая старинную песню бродячих артистов:

Испуганные человеческим голосом, из зарослей вылетали фазаны и утки… А юноша самозабвенно пел, перекинув через седло тяжелое копье. Пел и любовался красотою мира.

— О, уважаемая, скоро ваш дом. Славный Мерв! — сказал он громко девушке, выглянувшей из паланкина. Но тут же всадник встрепенулся, выхватил стрелу и, почти не целясь, выстрелил в кусты на вершине бархана. Послышался жалобный писк и к ногам верблюда по песку скатился заяц…

— О, небо! — промолвил воин, натягивая удила. — Само небо приказывает совершить жертвоприношение перед тем, как переплыть Джейхун и вступить в Кара-Кумы.

— Да будет так! — задумчиво и тихо ответила девушка и послала кормилицу к караван-баши, чтобы тот приказал сделать привал.

Путники расположились на отдых. На ковре разложили чурек, сыр, несколько горстей сухого гороха. Молодой огуз через перерезанную шею выломал у заячьей тушки кости, набил ее диким луком, пряностями и… камнями, раскаленными в огне. Потом зайца уложили в костер. Все спорилось в руках молодого, красивого воина. Ловко орудуя у костра, Ягмур негромко запел:

— Джигит! — окликнула девушка.

— Ой, джан! — встрепенулся Ягмур.

— Послушай, джигит, какое затмение нашло на храбрейшего?

— Если болит душа — все проклянешь! Что ждет меня по ту сторону этой бешеной реки?..

— Будь храбр и смел, джигит! В стране, где царствует всесильный лев, ты найдешь свое счастье.

— Да сбудутся ваши слова, Аджап-джан! Славный мастер Айтак не раз говорил мне о справедливости владыки, которому я хочу предложить свой меч и сердце. Ведь он по справедливости, такой же огуз, как и я. Его величие и слава — слава нашего народа.

— Сердечные речи. И мне так хотелось бы воспевать ту славу в стихах! — Аджап взяла чанг, провела по струнам нежными пальцами и нараспев проговорила:

— Постой, ханум! — притих Ягмур. — Не о тебе ли говорили в Самарканде? Ты не дочь ли хранителя библиотеки султана султанов?

Девушка согласно кивнула.

— О, будь я проклят! Как я посмел разделить тепло этого костра с достопочтенной красавицей!..

Аджап смутилась.

— О, достойный воин! Искренность — дорогой товар, не расточай его в пустыне. А право быть достойным ты завоевал, когда один дрался с пятью разбойниками… Смотри, заяц, кажется, подгорает.