— Что еще у вас?

Старый сыщик как-то странно поглядел на своего начальника и молча откланялся. Мезенцев только пожал плечами.

В ближайшие месяцы все подтвердилось: Засулич не изловили, от судейства Кони избавились, а в начале августа шеф жандармов Мезенцев был среди бела дня убит ударом кинжала на людной улице столицы. Того, кто убил, не удалось схватить, но скоро стало известно — удар нанес ярый революционер-народник Кравчинский, и он же в листовке «Смерть за смерть» объяснил: его поступок есть ответ на жестокости царской власти и жандармерии.

Не это ли событие предчувствовал старый Кириллов, когда странно посмотрел на своего шефа, тогда еще живого?

На должность шефа жандармов и начальника III отделения вступил генерал-адъютант Дрентельн, закаленный войсковой служака пятидесяти восьми лет. Нам, собственно, не было бы никакого дела до этого нового преследователя свободы в Российской империи, если бы судьба Якова Потапова не оказалась связанной с этим генералом.

В солнечный апрельский день уже наступившего 1879 года у нового шефа жандармов сидел обер-прокурор святейшего Синода — старик, донельзя худощавый, с лисьим личиком и слезящимися глазами. Он принес… Но не обойтись здесь без справки о Синоде. Это было в те времена учреждение особое и весьма влиятельное в делах государства. Все дела церковные и монастырские решались в Синоде, и была при нем своя прокуратура с обер-прокурором во главе. И вот на его имя недавно поступило от Вологодского епископа Феодосия тревожное сообщение о Потапове.

— В Сибирь его, в Сибирь, и подальше, — сказал Дрентельн, прочитав принесенное обер-прокурором письменное сообщение. — Другого выхода нет. В Сибирь, с содержанием в крепости, с работой в рудниках. Сегодня же буду докладывать государю.

— Вполне разделяю ваше мнение, уважаемый Александр Романович, и от лица Синода могу заверить — возражений против Сибири не будет. Случай вопиющий! Сему Потапову не место в святой обители, это видно из всего указанного в бумаге. Случай из ряда вон!

Голос у синодального старца дрожал — до того он негодовал, говоря о дерзостном поведении непокорного Потапова. Тотчас после его ухода Дрентельн вызвал к себе Кириллова.

— Прочтите это, Павел Антонович. Сейчас у меня был обер-прокурор Синода и оставил. Дело действительно из ряда вон.

— Опять Потапов? — усмехнулся Кириллов. — Ну знаете, действительно!

Над Кирилловым, казалось, время не властно: вид у него был по-прежнему цветущий, он заметно пополнел, но причину этого некоторые объясняли тем, что после убийства Мезенцева стал носить под мундиром особый железный панцирь в виде жилета.

Вот что прочел предусмотрительный начальник жандармской канцелярии:

«Ныне, — сообщал в бумаге Вологодский владыка, — строитель[2] Белавинской пустыни иеромонах Афанасий рапортом от 14 марта сего года донес мне, что крестьянин Потапов:

1. Из обители почасту делает самовольные отлучки, неизвестно куда и зачем, и на справедливые со стороны строителя замечания отвечает только грубостью и даже не скрывает своего намерения уйти из-под надзора монастырского.

2. Нередко получаются им, Потаповым, неизвестно откуда и от кого письма и посылки деньгами и вещами, и сам он ведет переписку неизвестно с кем.

3. Являясь к строителю часто безвременно, почти насильственно требует того, в чем удовлетворить нет ни малейшей возможности, а получив просимое, он почти всегда остается недоволен и недовольство свое выражает не одними только оскорбительными для строителя словами, но неоднократно высказывал свое намерение, при представившемся удобном случае, нанести ему побои.

4. Главное же, он нарушает спокойствие братии, стараясь между ней посеять раздоры и ссоры. Почему строитель просит моего ходатайства перед святейшим Синодом об удалении его, Потапова, из Белавинской пустыни, так как в обители нет ни удобного помещения для удержания от побегов Потапова, ни лица для надзора за ним, между тем как присмотр за ним, по его буйному характеру, требуется не монастырский, а строгий полицейский».

— Однако! — произнес Кириллов и причмокнул языком, словно бы даже с чувством восхищения. — Смелый забияка, ничего не скажешь!

Кириллов не пользовался у нового начальника таким благоволением, как у прежнего шефа, и долгих бесед у них не бывало. Не присаживаясь, он выслушал приказ нового шефа:

— Павел Антонович! Распорядитесь, пожалуйста, чтоб с этим Потаповым было покончено. Его следует отправить в Сибирь на работы в рудниках, с содержанием в крепости.

— Будет исполнено, — ответил Кириллов. — Сегодня же прикажу составить соответствующие бумаги. Но советую предварительно поговорить с его императорским величеством.

— Вы думаете?

— Убежден вполне. Дело такое.

— Но пустячок же, дорогой мой! Мошка какая-то, муравей из кучи.

— Да, ваше высокопревосходительство, и тем не менее должен напомнить, что государь высочайше соизволил сам участвовать в решении участи этого муравья из кучи. Так что лучше доложить.

— Я предложу Якутию, и ничего другого, — сказал Дрентельн. — Туда его!..

— Якутию? — переспросил Кириллов. — Видите ли, Александр Романович, должен сказать…

— Ничего не надо говорить. Я спешу на прием к государю. Кстати, граф Пален подал в отставку.

— Уже знаю, — ответил Кириллов. — Это нетрудно было предвидеть. Но…

Дрентельн уехал в Царскосельский дворец, так и не дослушав Кириллова. И зря — Павел Антонович намеревался высказать веское соображение насчет Потапова. Предложение о переправке строптивого юнца из монастыря в Сибирь вряд ли будет одобрено царем. Его величество уже раз соизволил сказать, что не следует смешивать крестьянского сына с крамольниками из интеллигентной молодежи, и потому государь не станет отменять прежнее свое решение.

Единственный выход, подсказал бы Кириллов шефу, — это просто перевести Потапова в Соловки.

Тамошний монастырь тоже стоит на острове, но это не просто монастырь, а крепость, где есть особые «чуланы» — камеры с более надежными железными решетками, чем в иной тюрьме. Да Соловки и есть тюрьма — государева и с давних пор. Там перебывали в заключении многие сотни людей за всякие провинности, там и в цепях держат кого надо. И вместе с тем это богатейшая обитель, куда валом валят паломники-богомольцы, иные и живут там подолгу, и работают на братию. При Соловецкой обители есть и рота солдат для охраны узников. И Белое море, где находится этот монастырь, не Кубенское озеро.

Все эти соображения Кириллов и собирался изложить шефу, если бы тот захотел выслушать.

В конце дня Дрентельн снова вызвал к себе Кириллова и сообщил:

— Его величество посоветовал Соловки, на исправление, с содержанием в тюремном режиме. Таково решение!

Кириллов только крепко сжал зубы и склонил голову в знак благоговейного одобрения воли государя.

И немедленно заскрипели перья; писало III отделение, писал святейший Синод, писала Вологодская епархия — и все по поводу крамольного юнца.

В Соловки Яша попал в июле того же 1879 года, но уже не постояльцем, а узником, подлежащим строжайшему надзору. Там его сразу поместили в одиночную камеру-«чулан» и стали содержать как арестанта, а таких здесь в «чуланах» — каменных клетушках — было немало и кроме Яши. Обслуживала и охраняла узников особая караульная команда. Под присмотром караульных солдат арестантов водили и на работы и в церковь. И благовест колоколов смешивался нередко со звоном цепей.

Не оставляя надежд на «исправление» Потапова, императорская и синодальная власть поручала настоятелю Соловецкой обители архимандриту Мелетию приложить особое старание «к исправлению испорченной нравственности оного», то есть Потапова.

И еще предписывалось его высокопреподобию Мелетию приставить к Потапову такого монаха, который, говорилось в бумаге, «наиболее способен строгостью своей жизни и сознательной твердостью своих убеждений и правил послужить Потапову примером к исправлению».