— Да, тяжелые люди, трудно с ними ладить. Ну, хорошо, Иван, иди-ка, распорядись насчет байдарок, снаряди там. Пусть сегодня и выезжают. Может, в два-три месяца вернутся обратно, привезут новости…

Проводил глазами Кускова, который, лавируя между грязными весенними лужами и перепрыгивая с камня на камень, исчез среди алеутских жилищ.

Задумался Александр Андреевич, вытянул свою больную ногу, временами ее растирая. Ушел мыслями в прошлое. Вспомнил трудные, тяжелые годы в Сибири, вспомнил свои первые шаги на островах — как нелегко было бороться не только с суровой природой севера, но и с косностью, невежеством и враждебностью людей, окружающих его. Много трудов положено в это предприятие, а еще почти ничего не сделано. Хватит ли сил продолжать дело, которым он руководил с таким упорством и настойчивостью? Кляузы, жалобы на правителя со стороны монахов, со стороны моряков, посланных ему «в помощь» — все это мешало ему в работе, тормозило дело, которому он отдал лучшие годы своей жизни.

Не стерпел раз Баранов, невыносимы ему стали условия работы, без помощников, без людей искренне желающих ему помочь, — написал письмо Шелихову с просьбой прислать на его место другого человека. Порядочность и честность не позволили ему бросить начатое и уехать, не передав бразды правления наскоро сколоченной администрации заместителю.

Результат оказался совершенно неожиданным. Вместо заместителя получил Баранов письмо от Шелиховой, где она писала, что муж ее умер, оставив дела в плачевном состоянии, что иркутские купцы объединились против Шелиховской компании, что вся их колониальная империя висит на волоске. Слезно просила его Наталья Алексеевна остаться на посту и своей суровой рукой, железной волей поддержать разваливавшийся остов организации. Остался Александр Андреевич, не дал пропасть делу, хотя только Бог да подневольные ему люди знали, каких невероятных трудов это ему стоило, сколько жизней было положено для упрочения дела Шелиховых.

Суров и властен Баранов, крутой рукой ломает спины непокорным, но дело делает. Видно такова была судьба русского народа в трудные моменты и в далеком прошлом. Сильной, жесткой рукой слепил, склеил из лоскутьев разнородное, разноцветное московское царство грозный царь Иван; вздыбил, батогами и бичами подстегнул хиреющее государство и создал молодую, смотрящую вперед империю Великий Петр; и такими же суровыми мерами, с неменьшим напряжением, а может быть, и большим, при скудости средств и людей, создавал Баранов новую русскую колониальную империю.

Стонут алеуты от тяжкого, непосильного труда, тянут непривычную, почти крепостную лямку, сотни их, по команде Баранова, выходят в море на утлых байдарках бить тюленя. Многие гибнут в бурных ледяных водах океана, но идут, не смея ослушаться грозного Баранова. Плачут и рвут волосы на берегу осиротевшие алеутки, оплакивая своих мужей, которые уже никогда не вернутся с охоты.

Потом и кровью достаются богатства для Шелиховской компании, трудно и русским «промышленным», в большинстве закабаленным неоплатимыми долгами, но, все же, страшась Баранова и сгибаясь под его властной рукой, они тем не менее испытывали к нему чувство уважения и даже более того — любви, как это не кажется странным.

Люди, не знающие страха, не колеблющиеся перед любой опасностью, прошедшие «огонь и воду», ежедневно смотрящие в глаза смерти или в грозных: водах океана, или от руки свирепых индейцев, испытывали горделивое чувство, что их начальником был прославленный Баранов.

Баранов, всегда первый в утлой байдарке, всегда, первый в опасности, первый в атаке на индейцев, импонировал своей смелостью и бесстрашием даже таким сорвиголовам. Им до сих пор памятен легендарный барановский переход из Уналашки на Кадьяк почти одиннадцать лет тому назад. Корабль «Три Святителя», который должен был доставить правителя Баранова на его новый пост на острове Кадьяк в 1790 году, разбился на камнях у Уналашки. 700 морских миль оставалось до Кадьяка. Просидев шесть месяцев на Уналашке, Баранов увидел, что помощи ему ждать неоткуда. Нужно действовать. И в мае следующего, 1791 года с помощью своих людей и алеутов он построил пять парусных лодок. На одном из этих суденышек Баранов смело ринулся в океан, решив, во что бы то ни стало добраться до Кадьяка

С 21 мая по 8 июля — более полутора месяцев — провел он в море, борясь с бурными водами. Недостаток питания, злая лихорадка, силы природы почти скосили его в пути, но тем не менее он преодолел все, а главное, — добрался!

Сметка, находчивость и бесстрашие не раз выручали Баранова и небольшие группы его сподвижников при встречах с враждебными племенами индейцев. Особенно вероломными и опасными были индейцы племени тлинкитов на острове Ситке. Русские называли их колошами, или колюжами. Это племя беспокоило Баранова больше всего.

Человек большого государственного ума, Баранов смотрел далеко вперед, опережая в этом своих современников. Он, конечно, понимал, что держаться за цепь Алеутских островов, сидеть, на Уналашке и Кадьяке — не было разрешением задачи, поставленной перед ним Шелиховым и его компанией. Думая о будущем, он видел далекий Американский материк. Как только освоение островов было закончено, он ринулся вперед. Остров Ситка, находившийся у самого материка, был логическим звеном в этом его продвижении.

Летом 1799 года Баранов с группой своих единомышленников и алеутов высадился на Ситке, решив построить там форт Михайловский — в честь архангела Михаила. Там ему пришлось встретиться с колошами, часто пытающимися или захватить отставшего промышленного и предать его мучительной смерти, или пустить стрелу, спалить постройки. Только присутствие Баранова, никогда никому не доверявшего, бывшего всегда начеку, и его способного помощника Ивана Кускова не давало возможности индейцам вырезать пришельцев.

К Пасхе 1800 года постройка форта, довольно солидного сооружения, с массивными бревенчатыми стенами и двухъярусными постройками, была закончена. Баранов теперь мог вздохнуть спокойно и уделить больше времени другим, не терпящим отлагательства делам.

Церемония открытия форта прошла с большой помпой. Подобные события Баранов всегда отмечал достойным образом. Перед воротами форта был воздвигнут громадный крест из тяжелых бревен. Кусков, единственный грамотный: человек из барановских сподвижников, прочел несколько молить, приличествующих случаю, небольшие пушки дали залп — на устрашение колошам, и с этого момента форт Михайловский стал формально узаконенным.

После церемонии Баранов с Кусковым отправились обратно на Кадьяк, оставив в Михайловском гарнизон из 30 русских и 450 алеутов с двадцатью алеутками. И хотя начальником форта был поставлен старший промышленный Медведников, Баранов более всего доверял Тараканову. Спокойный, степенный, медлительный в движениях, медлительный в речи Тараканов, несмотря на молодость, внушал доверие своей основательностью. Видно было, что на него можно было положиться, как на гранитную скалу! Даже товарищи Тараканова невольно признавали в нем превосходство, какую-то особую духовную силу, которой им самим недоставало, и часто обращались к нему, зная, что всегда смогут получить от него дельный совет.

Тимофей Петрович — именно так все звали Тараканова, и никто не посмел бы назвать его иначе, никто и никогда не называл его просто Тимофеем.

— Смотри, брат, Тимофей Петрович, — на прощанье приказал ему Баранов, — будь начеку, не верь этим краснокожим. Следи, чтобы часовые все время следили за лесом. Не дай Бог, не доглядите, и как саранча налетят на вас нечистые. Костей не соберем!

— Не извольте беспокоиться, Александр Андреевич. Не проштрафимся. А если уж кости положим, так не наша вина будет. На то будет воля Божья!

Так-то оно так, да у Бога других дел немало без вас. Вы уж лучше сами за собой присмотрите!

В своих беспрерывных плаваниях по обширным владениям Шелиховской компании, в поездках на утлых байдарках по бурному океану с острова на остров Баранов несколько раз побывал на Американском материке. Еще до того как он построил Михайловский форт на Ситке, Баранов посетил большое индейское селение на Аляске и подружился с вождем племени особенно свирепых индейцев. Приглянулась ему молоденькая черноглазая дочь вождя. Прошло немного времени и дружба обоих «вождей» — индейца и русского — была скреплена тем, что индеец отдал свою дочь в дом Баранова.