И на сей раз желание Танела взяло верх.

Саале сидела судорожно-напряженно, распахнув ресницы и держа коробку с туфлями на коленях. Когда акробат совершал прыжок под купол, Саале вскрикнула так громко, что люди посмотрели на нее.

— Не бойся, он не сорвется, он подстрахован тросиком, видишь? — успокаивал ее Танел.

Но Саале заламывала пальцы, и лицо ее было совершенно бескровно.

Совсем другое дело танцующие лошади и веселые маленькие собачки, которые старательно изображали школу, решая задачки на сложение и вычитание. Затем на арену вышли Пом и Помидор, и Саале пришла в замешательство.

— Кто они? — спросила она испуганно, но сразу же рассмеялась.

Пом с известково-белым лицом и трагическими бровями был большим всезнайкой и любил командовать, а Помидор оказался деловитым, ужасно шумным, добросердечным и веселым. Он говорил слишком громко, все время изумлялся и проявлял неуемное любопытство. У него были ярко-рыжие волосы, встававшие дыбом от ужаса или горя, толстый красный нос, маленькие глазки, огромный бант под подбородком, рваные перчатки, туфли с такими длинными носами, что он то и дело спотыкался, нелепый, клетчатый пиджак, балахоном обвисавший на плечах, и брюки с бездонными карманами.

Бледный Пом в безграничном отчаянии жаловался другу на свои житейские неприятности: работа не ладится, денег мало, жена злюка и жизнь дала трещину.

— Уезжай! — посоветовал Помидор.

— Куда?

— На запад.

— Ты так думаешь? — спросил Пом.

— Ну конечно!

Помидор вынул из кармана громадные часы и сказал:

— Через двадцать минут отправится поезд… до Хаапсалу[3]!

В другой раз с громким плачем на арену выбежал Помидор.

— Что с тобой? — спросил Пом.

— Я ходил на выставку абстрактного искусства! — выл Помидор, и из глаз его фонтаном лилась вода, вся одежда промокла от слез.

— И это искусство так тебя растрогало? — удивился Пом.

— Да нет! — плакал Помидор и тер глаза.

— А что же?

— Одна картина сорвалась со стены мне на голову!

Саале скрутило смехом, когда Помидор разбил в свою шляпу сырые яйца, насыпал муки и налил воды, чтобы испечь пирожные. Руки его были все в тесте, шляпа протекала, поля шляпы намокли и отвалились от тульи. В придачу ко всему Помидор поссорился с Помом, и тот сердито стукнул палкой об землю. Помидор завыл во всю глотку.

— Что ты вопишь? — удивился Пом. — Я же бил об землю.

Тут Помидор вылупил глаза от удивления.

— Ах, так вот почему мне не было больно? — сказал он.

Саале и Танел хлопали до боли в ладошах.

— Понравилось? — спросил Танел, когда они уже стояли на улице в ночной темноте, и Саале кивнула.

Цирк позади них еще сверкал всеми огнями, и публика выходила, сопровождаемая звуками марша. Луна висела над безлюдной улицей, и в конце этой улицы ждал крытый брезентом грузовик.

Водитель, заметив спешащих к нему ездоков, завел мотор, прежде чем они приблизились, и, высунув голову из кабины, крикнул:

— Лезьте быстрее наверх!

Бухгалтер уже сидел в кабине рядом с водителем, крепко держа портфель. Танел прыгнул в кузов, протянул Саале руку и помог ей взобраться.

Вскоре город с его спящими узкими улицами остался позади; машина шла среди ночных полей. В кузове на лавке сидели Танел и Саале. Саале держала на коленях коробку с туфлями и время от времени неожиданно прыскала, и Танел смеялся вместе с нею, хотя они не сказали друг другу ни слова.

Гораздо позже Саале охватил страх перед богом за этот день. Она потрясенно плакала, долго стояла на коленях и просила простить ее прегрешение. В груди ныло от стонов, глаза набухли, все тело мучительно ломило. И когда после этих телесных и душевных болей она успокоилась, ей казалось, что бог и на сей раз простил ее.

— Господи, ты хороший, — шептала Саале с пылкой благодарностью. Но в то же время она чувствовала, что милость божья изменчива.

Иногда случаются злые дни, предвидеть которые невозможно.

Хельви была в плохом настроении, потому что Артур пропил половину зарплаты, и у Хельви вышло объяснение с Клавкой Ивановой. Хельви упрекала ее в неряшливости, что она свои половые тряпки разбрасывает по двору. Да и разве может случиться ссора, если обе стороны не правы?

Опять-таки Клавка шагнула прямо в кастрюлю с горячим киселем, которую Мамаша-Египет вынесла остудить на крыльцо, и Клавка кричала полдня, правда, больше от злости, чем от боли.

Но тут же в доме снова наступил мир. Клавка сама пришла дать Хельви денег в долг, а Мамаша-Египет врачевала обожженную Клавкину ногу и вымыла ей пол.

Под окном Паулы цвели ноготки, но девушка не догадывалась полить их. Она безрадостно делала мережку на сорочке и прислушивалась к свисту Танела, удаляющегося в вечер.

Хельви, уходя, остановилась у двери, держалась за дверную ручку и говорила с сочувствием:

— Брось ты это кружево. Танелу твои старания до лампочки. Человек ведь не животное, которое надо одомашнивать.

Паула наклонилась над работой и слушала хмуро.

— Ты это потому говоришь, что сама несчастна! — И Паула провела рукой по глазам.

— Я не несчастна! — воскликнула Хельви. — У меня ведь дети и…

— И муж пьяница! — выпалила Паула.

От жестоких слов Паулы Хельви онемела, затем сказала тихо:

— Артур хороший. Правда, иногда он не знает меры.

И в глазах Хельви появилось большое огорчение.

Паула сделала бы что угодно, лишь бы то, что она сказала Хельви, осталось не сказанным. Хельви очень раздалась, и ходить ей стало трудно, но лицо ее было все таким же длинным и худым, как у лошади с грустными глазами. На этот раз она надеялась родить дочь и уже купила розовое одеяльце. А Паула еще держала в секрете распашоночки и слюнявчики, которые она сшила для дочери Хельви.

Этим же вечером Танел в своей шапочке лежал на постели Саале, положив ноги на спинку кровати. А Саале сидела свернувшись, подобрав под себя ноги и держа во рту прядь волос.

— Моя мама никогда не ругалась, если я получала в школе двойку, — говорила Саале. — Скажи, а ты был хорошим учеником?

— На второй год ни разу не остался, — ответил Танел,

— Что тебе нравилось в школе больше всего?

— Перемены.

Саале рассмеялась.

Танел приподнялся и потянулся к девушке, но Саале, вскрикнув, неловко соскочила с кровати, потеряла равновесие и столкнула с комода свой стеклянный шарик.

Совершенно невероятно, как вещь из такого толстого стекла могла разлететься на кусочки. Саале опустилась на пол, подняла декорацию эдемского сада и изумленно держала ее кончиками пальцев. Она словно не верила своим глазам.

Танел опустился рядом, смотрел через плечо девушки на эдемский сад, затем взял его в свои руки и стал изучать.

— Он раскрашен, — сказал Танел деловито.

Танел повертел его со всех сторон и сокрушенно покачал головой, что это теперь разбито.

Но Саале все еще не могла взять в толк, как вещь из такого толстого стекла может разбиться. Она хотя и знала, что мир, светившийся сквозь стекло, — сделанный, символический, все же была потрясена; оказалось, это всего лишь жалкая раскрашенная картинка, обман.

И Саале смотрела на Танела ничего не понимающим взглядом.

Но гибель запаянного в стекло призрачного мира была ничто по сравнению с настоящим несчастьем, потрясшим всю деревню.

Мартти разбился на мотоцикле.

Если бы еще его взяло море… а такая смерть казалась просто глупой. Он не был пьян — его выбросило на крутом повороте, головой прямо на камни, и смерть наступила мгновенно. Его нашли у дороги только утром. Мать еще раньше заметила, что парень не ночевал дома, но думала, что он остался у своей девушки Анне, и не особенно беспокоилась.