- Кроме того, товарищи, мы не вправе забывать о задании Центрального Комитета согреть искусственным Солнцем хотя бы один квадратный метр почвы, вырастить на нем хотя бы один колос.

И тогда неожиданно для всех слово попросил Игорь Стогов. Михаил Павлович, не скрывая удивления, взглянул на сына. Еще не было случая, чтобы Игорь не посоветовался с отцом, не поверил ему свои мысли. А сегодня, отправляясь на заседание, сын не высказывал намерения выступать. Так о чем же он будет говорить?

И действительно, то, что сказал Игорь, сначала показалось слишком фантастическим.

- Чтобы выяснить возможности и пороки искусственного Солнца, - говорил младший Стогов, - нам надо поставить эксперимент в условиях, которые позволили бы полностью исключить воздействие солнца естественного. Мне думается, что для этого опыта лабораторию придется создать где-то под землей.

- Шахты, что ли, прикажете бить? - иронически спросил один из членов совета.

- Зачем же шахты, - спокойно отпарировал Игорь, - на первых порах, мне кажется, можно будет обойтись пещерой на ближних отрогах пика Мечты. Она достаточно обширна. Геологи говорят, что площадь ее - сотни гектаров… А в будущем, - Игорь сделал паузу, - в будущем, я полагаю, нам придется пробить не одну шахту, а прокладывать целые подземные галереи и осваивать подземным земледелием площади в тысячи, а возможно, и в десятки тысяч гектаров.

Михаил Павлович, внутренне уже готовый согласиться с Игорем, вопросительно взглянул на Булавина. Легкая улыбка, игравшая на губах академика, энергично перекатывавшего в пальцах толстую авторучку, убеждала, что Виктор Васильевич доволен.

Когда Игорь, посетовав, что не может, к сожалению, представить детальный проект подземного сооружения, так как по образованию не является инженером-шахтостроителем, кончил свою короткую речь, Булавин ободряюще забасил:

- Вы, Игорь Михайлович, не извиняйтесь. Всего знать и все уметь ни одному человеку не дано. А вот думать, заботиться обо всем - это обязанность человека, особенно в наше время. За смелую мысль спасибо. Я с вашего позволения, попробую еще с одной стороны ее аргументировать.

Булавин встал и продолжил:

- Сегодня мы уже говорили, что нам предстоит еще много раз проверять и оптимальные режимы работы, и конструктивные решения самих реакторов Эго может потребовать продолжительного времени. Так неужели все это время реакторы, точнее их варианты, будут работать вхолостую? Думаю, что уже сейчас им надо дать полезную нагрузку. Игорь Михайлович предлагает нам отличный путь. Именно так: под землей, на искусственной почве, под искусственным Солнцем… Пусть там зашумят сады и дубравы, - мечтательно проговорил Булавин и подытожил деловым тоном:

- А что касается проекта сооружения, войдем в правительство с ходатайством о создании в институте специальных отделов и лабораторий. На это пойдут в Москве. Институт у нас комплексный.

Так рождалось то удивительное подземное царство, что позднее получило мировую известность под именем испытательной биологической секции № 1 Сибирского комплексного института ядерных проблем.

Почти два года миновало с тех дней. И хотя здесь давно уже привыкли к чудесам, все же сегодняшний знойный июньский день стал для Михаила Павловича днем приятных сюрпризов.

Было это несколько часов назад. Он сидел в своем кабинете, разбирая скопившуюся за два дня корреспонденцию. В этом кабинете, расположенном на восьмом этаже здания, похожего на усеченный конус и оттого напоминавшего древнюю сторожевую башню, совсем не было привычных окон. Да здесь они были и не нужны. Потолок и стены были сделаны из особых сортов пластмассы, вытеснившей в строительстве бетон, кирпич и, порой, даже стекло.

Пластмасса защищала обитателя помещения от нескромного постороннего взгляда и в то же время беспрепятственно пропускала солнечный свет. Солнечные лучи заливали просторную комнату, и от этого вся она казалась пронизанной легкими золотыми нитями.

Все убранство кабинета состояло из обширного письменного стола, сделанного из белой, напоминавшей отшлифованный мрамор пластмассы, и такого же цвета пластмассовых стульев.

Перед сидевшим за столом Михаилом Павловичем лежала пачка писем в разноцветных конвертах. Черные, нанесенные тушью иероглифы, четкие латинские буквы, затейливая вязь арабского письма и, конечно же, множество русских писем. С разных концов земли, на самолетах и на океанских кораблях, на поездах и автомобилях прибывали эти письма в сибирский город Обручевск.

Марки на конвертах пестрели экзотическими изображениями, которые порадовали бы самого взыскательного филателиста На этих марках шумели ветвями пышные яванские пальмы, двигались через пески караваны верблюдов, крошечные, раскрашенные в радужные краски квадратики и прямоугольники переносили на улицы Неаполя и Хельсинки, площади Москвы и Пекина, к утесам Нью-Йоркских небоскребов.

Казалось, весь мир слал эти конверты с неизменным адресом: Советский Союз, Крутогорская область, город Обручевск, Сибирский комплексный институт ядерных проблем, профессору Михаилу Павловичу Стогову

Стогов бережно разрезал конверты, быстро пробегал глазами строки писем. И хотя многие из них были на незнакомых Стогову языках, он и без помощи переводчика мог бы пересказать их содержание. Китайцы и англичане, индонезийцы и итальянцы, американцы и арабы и, конечно же, прежде всего, его соотечественники - все они писали Стогову об одном.

Внимание Михаила Павловича привлекло письмо из Джакарты. Неизвестный ему корреспондент писал: «Я незнаком с Вами, мой дорогой русский друг, но я много читал и слышал о Ваших удивительных опытах. В нашей стране много солнца, порой даже слишком много. Солнце сушит наши поля и наполняет воздух тяжелыми испарениями тропических болот. Эти злые испарения губят, убивают людей. Но я знаю, что у Вас, в Сибири, да и во многих других странах солнечного тепла и света очень и очень мало. Я знаю, что миллионы и миллионы людей ждут Вашего детища… Оно согреет холодную Сибирь, оно принесет тепло и свет многим странам.

Я верю, что теплом Вашего большого сердца согреете Вы, мой русский друг, нашу бедную теплом планету. Да благословит Вас небо в Ваших благородных делах на благо всей земли!»

Взволнованный этим искренним письмом из далекой страны, Стогов не расслышал как открылась дверь кабинета, и оторвался от бумаг, лишь когда услышал слова:

- Победа, отец! Большая победа!

У стола стоял Игорь. В руках у него пестрел огромный букет цветов. Махровые крупные олеандры, нежные, только что распустившиеся розы, алые, бархатистые гладиолусы.

Точно жарким дыханием далекого знойного Черноморья повеяло вдруг в кабинете. Эти капризные питомцы южного солнца были так непривычны и так великолепны в середине июня в Северной Сибири, что старший Стогов даже зажмурился от неожиданности, И хотя он отлично догадывался в чем дело, но, все еще отказываясь верить, спросил:

- Где ты их взял, Игорек? Неужели…

- Да, да, - быстро перебил его Игорь. - Они расцвели. Они расцвели пару часов назад в третьем секторе нашей испытательной секции.

- В открытом грунте!

- Да. Без единого лучика естественного солнца и не за месяцы, как в природе. Всего лишь часы потребны для развития растений под нашим Земным Солнцем…

… Это была победа, большая, заслуженная, венчающая годы поисков и тревог. Вспоминая о разговоре с сыном, о букете диковинных цветов, оставшемся на столе в кабинете, Стогов вновь переживал радость этих волнующих минут.

Еще раз оглядев лесную поляну, Стогов задумчиво проговорил:

- Что ж, цветите, набирайте сил. Вы очень нужны людям в этих суровых местах. А со временем мы улучшим вас, породним с вашими южными собратьями, и вы станете еще прекраснее, наши северные скромники.

И тотчас же многолетняя привычка увела мысль Михаила Павловича в иную сторону.

«Ах, Ирэн, Ирэн, - думал он. - Почему ты не рядом, почему мы не можем делить нашу общую радость?!»

Он так живо представил себе смеющееся лицо женщины, шапку непокорных светлых волос, так явственно увидел любимую, друга, коллегу на этой поляне, что даже отступил назад. Мыслями об этой женщине жил он долгие годы, но сам боялся этих мыслей, не позволял им владеть собой. Вот и сейчас усилием воли Стогов отогнал это всегда желанное видение, круто повернулся и раскрыл дверцу машины, а в мозгу против воли все же пронеслось: «Сегодня я должен услышать вести от тебя, родная. Пусть этот день станет днем двойной радости».