Проехали Курск… Теперь до Москвы оставалось уже немного пути, но ведь из Москвы нашим героям предстоит еще добираться до Питера. Тоже не сахар, поди, та дорога. Но скорее бы уж хотя бы до Москвы добраться, увидеть ее!

С каждым днем Орлик и Ласочка все больше теряли терпение и просто не знали, куда себя девать и что делать. Мало ели, почти не разговаривали. Со своих нар слезали редко, лежали с сумрачными лицами и думали каждый о своем или дремали. Порой то Катя, то Орлик бросят взгляд на аккуратно уложенные в углу теплушки бородатые фигурки гномиков и при этом тепло улыбнутся. А отведут глаза и опять нахмурятся.

Чем ближе к Москве, тем чаще встречались березовые рощи — те самые, которые так мечтала увидеть Катя; но теперь, глядя на них, она испытывала не радость, а боль: всюду бросались в глаза свежие пни. Березы вырубались на дрова для паровозных топок.

Все чаще и чаще попадались на станциях плакаты:

Больше воров и пройдох
Бойся вшей, клопов и блох!

Из этих плакатов можно было узнать, что прошлая неделя была в Москве «санитарной», а вот следующая будет «банной», и каждый получит возможность даром вымыться в бане, каждому будет выдан кусочек мыла. Попадались на станциях и такие плакаты: нарисованы парень с лихим чубом и девушка в красной косынке, а внизу стихи:

Он. Полюби, красотка, Ваню,
Разговоры коротки.
Она. Ты сходил бы прежде в баню
Да заштопал бы портки.

Орлик и Катя читали все это и только переглядывались; смеяться тут, казалось им, не над чем.

На ночь Катя обсыпалась нафталином из мешочка. Орлик никакого нафталина не признавал. Черт не возьмет!

Уже совсем недалеко от Москвы по эшелону поползла недобрая весть, будто Врангель вырвался из Крыма и его войска распространяются по Таврии. Орлик только рукой махнул — чепуха, слухам нельзя верить, мало ли что говорят!

Но потемнели и посерьезнели оба. Нехорошо стало на душе, тревожно, грустно.

Впрочем, в этот же день им выпала и минута радости, осветившая их лица. Пока эшелон стоял в Серпухове у закрытого семафора, со станции принесли прямо в теплушку телеграмму на имя Кати и Орлика. Телеграмма была от матроса Прохорова, срочная, и в ней сообщалось, что команда бронепоезда «Красный Интернационал» приветствует великое дело заботы о подрастающем поколении пролетариата и единодушно берет обязательство помочь созданию детских колоний в Таврии, для чего будет отчислять в фонд колоний часть своих пайков и направлять туда людей из личного состава для строительства каруселей, фонтанов, игрушечных кораблей и прочего.

«От себя лично обязуюсь помочь вам зпт дружки зпт и по части истории, — говорилось в конце телеграммы. — Дело общее зпт тоже для потомства необходимо тчк».

Растрогало все это наших героев донельзя.

— Жаль, матрос наш не успел, видно, прочесть то место в дневнике, где тайна твоя раскрывается, — сказала Катя. — А то бы он за тобою приударил.

— Брось, — отозвался Орлик. — Меня к этому не влечет. Ты знаешь.

В дневнике Катя записала:

«Поймут ли потом, какие хорошие люди жили в наше время?..»

Но вот семафор загорелся зеленым огоньком. Эшелон заскрипел, тронулся. Чем ближе к Москве, тем веселее звучали в теплушках песни.

Увы, в Москве недобрый слух о Врангеле подтвердился.

Часть вторая

ЗАГАДКА «СФИНКСА»

Последний рубеж i_004.png

1

Справка о Таврии и ее богатствах. — Десант на Кирилловку. — «Цветные» войска черного барона. — Необходимые пояснения к прорыву врангелевских войск из Крыма. — Генерал Слащев. — Где брать живые силы? — Некоторые факты и эпизоды, заслуживающие внимания. — «Вразуми и помоги, заступница!»

Начнем эту часть нашего повествования не совсем обычно: короткой справкой. Таврия, точнее Северная Таврия, — это большая территория, примыкающая с севера вплотную к Крыму. Богатейшая плодородная степь без конца и края, с разбросанными там и сям многочисленными древними курганами. Пролегают по этой степи старые чумацкие шляхи, и, когда едешь по ней, воображение поражает какая-то особая величавая тишина; и даже однообразие безбрежной равнины волнует, трогает за сердце. И шелестят по обе стороны пыльных дорог, и стоят густой стеной золотистые поля пшеницы, той самой, о которой, если помните, говорил Врангелю английский комиссар де Робек, когда оба завтракали на многопушечном дредноуте «Аякс».

Такова была Таврия в то лето, когда Врангель вознамерился ее захватить. Путь у него был один — через Перекоп или Чонгар, а барон придумал нечто иное.

…Июньская ночь коротка. Скоро рассвет. В Феодосийском порту готовится десант в тыл красных.

План Врангеля хитер: целый корпус отборных войск должен скрытно высадиться с кораблей у Кирилловки на Азовском побережье, захватить крупнейший пункт Северной Таврии город Мелитополь и перерезать железную дорогу на север. А в то же время с Перекопа ринутся на красных другие крупные силы барона. А красные того не ждут.

И вот идет в ночи у причалов Феодосии погрузка десанта.

— Живо! Марш-марш! Поворачивайся! — кричат офицеры, мечась по берегу. — Ну, чего тут застряли? Ох, народ, ох, народ!

Сами офицеры называют своих солдат «цветными». Впрочем, всю армию Врангеля называют «цветные войска». Это потому, что в полки и эскадроны вошли самые разные остатки былых деникинских частей. Дроздовцы, марковцы, корниловцы, донцы, кубанцы, астраханцы. «Всякой твари по паре», — шутят остряки.

Но вооружены хорошо: все доставлено из запасов Антанты, обмундирование тоже — французское, английское; пехота вся обута в «танки», так называют английские ботинки, подошвы и каблуки которых подбиты шипами.

Топ… Топ… Топ… Стучат сотни, тысячи ног по брусчатке набережной.

— Сюда идите! Господин поручик! Куда ведете свою роту? Не туда вы!

Путаница на берегу, шум, толкотня.

Гремят лебедки, в разверстые люки кораблей опускают ящики со снарядами и патронами. Грузят в корабельные трюмы и лошадей, а орудия вкатывают по широким мосткам прямо на палубу и закрепляют их там, чтобы не свалились при качке за борт.

Делают все это привычные к труду солдатские руки. Делают сноровисто, аккуратно, хотя и неторопливо, ну просто раздражающе неторопливо, и офицеры, ежась в своих легких плащах от ночной свежести и сырости, сердито покрикивают, суетятся, звенят шпорами и часто отлучаются в ближайший кабачок, где и сейчас, несмотря на предутренний глухой час, пиликают скрипки, звенят бокалы и звучат веселые голоса и песни.

Вот донеслось разгульное, хором мужских пьяных басов исполняемое:

У нас теперь одно желание:
Скорей добраться до Москвы,
Увидеть вновь коронование,
Спеть у Кремля «Алла-верды»…

Но то, что одних спьяну воодушевляет, других заставляет морщиться от досады. У причалов слышны и такие разговоры среди офицеров:

— Дурачье! Опять эти пошлые песенки. Опять, как в опере: «Все прошлое я вновь переживаю». О господи боже, накажи дураков, от них все беды на свете!

— А у меня, господа, все вертится на уме одна фраза из Гёте. Он говорил, что не следует никогда приступать ни к какому делу с излишней торжественностью. Торжественно праздновать следует лишь окончание дела. А мы, господа, заранее уже шумим, трубим, звеним бокалами. И то же самое было при Деникине.

— Типун вам на язык!

— А что, не прав я? С Деникиным мы тоже так начинали поход на Москву. А что вышло?

— Ну-ну, без критики, господа! Делайте свое дело.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: