Но в этот раз он разговорился.

— Смотрите сюда, — пригласил командарм участников беседы пригнуться поближе к начертанному им рисунку. — Вот это, ясно, Днепр, а это Берислав, где мы стоим, а на той стороне Каховка, где мы хотим быть. И будем.

Эйдеман в нужный момент закивал. Уборевич, конечно, заметил это и удовлетворенно тоже покивал.

— Наносим удар здесь вашей группой войск, — продолжал Уборевич, окидывая молниеносным взглядом теперь уже всех троих. — Такова директива свыше. В помощь вам придет еще одна дивизия, — все вы, я думаю, знаете Блюхера.

— О! — воскликнул Солодухин. — Дело! На душе легчает.

— Хороший начдив Блюхер, — отозвался деловито и Кирилл Стуцка. — Воевать умеет. Урал, Сибирь… Там он себя показал толково.

Эйдеман уже знал, конечно, какие силы ему будут приданы, и поэтому ничего не сказал, даже не изменил выражения лица, а продолжал с той же задумчивой сосредоточенностью глядеть в листок Уборевича. От последнего, однако, не укрылось, что Эйдеман доволен приданной ему новой дивизией, только не хочет этого показывать.

— Дивизия у Блюхера отличная, что говорить! — выразительно посмотрел Уборевич на Эйдемана. — Но вот что, товарищи! Продолжим. Я не зря заговорил сегодня о том новом, которое может от нас потребоваться. Смотрите на схему. Вот здесь, на вражеском берегу, вы видите Каховку. Отсюда ровно восемьдесят километров до Перекопа. Если с ходу не прорвемся к нему, возникнет ситуация, с которой мы, кажется, еще не встречались.

Уборевич очертил большой полукруг, оставив в центре Каховку.

— В этом случае мы столкнемся с тем, что на военном языке называется плацдармом. Удержав его, мы сохранили бы за собой возможность сосредоточить здесь силы и затем произвести массированный удар в глубокий тыл противника. В конце прошлого года мы этот метод «глубокой операции» пробовали применить на фронте против Деникина. Я говорю о рейде червонных конников Примакова. Но здесь обстановка будет другая, и действовать потребуется по-новому. Захват плацдарма, глубокий рейд в белый тыл, разгром белых войск в Таврии и штурм укреплений Врангеля на Перекопе и Чонгаре. Тут все будет не так, как до сих пор у нас бывало, вот вы что учтите, товарищи!

Все то, что Уборевич до сих пор сказал, требовало напряжения мысли от него самого, а он, излагая план дальнейших операций, успевал еще в то же время наносить новые линии и стрелы на листке своего блокнота.

Одна стрела протянулась от Берислава через Днепр к Каховке; оттуда, раздваиваясь, уходила прямой линией к Перекопу и другой — на восток, к Мелитополю. Вот и еще одна стрела вонзилась в занятый врагом Мелитополь, в глубокий тыл врангелевских войск. Эта стрела шла от Александровска, близко от которого стояли белые. Понятно было, что отсюда, из-под Александровска, удар будет наносить сам Уборевич. Причем удар от Берислава и Александровска будет одновременным и концентрическим.

— Ясно вам? — спросил Уборевич и, не ожидая ответа, встал, потянулся всей тонкой и еще почти по-мальчишески тощей фигурой, но при этом успел непостижимым образом еще и засунуть свой блокнот в свисавшую у него на ремешке через плечо кожаную офицерскую планшетку.

Он застегнул френч и еще произнес:

— Все! Есть вопросы?

Никто не ответил вслух командарму: ясно было, беседу командарм закончил, он сам учел все возможные вопросы и постарался ответить на них как мог. А теперь пора расходиться, на дворе ночь, луна, звезды, поспать бы хоть часок.

— Нет, — сказал Солодухин в ответ на приглашение Уборевича заночевать в штабе, — я поеду, у меня тачанка, добрые кони. Мигом доберусь.

— Подамся и я к себе, — ответил на то же приглашение и Стуцка. — У меня тоже тачанка и добрые кони. Мигом доберусь домой.

У Эйдемана слегка затряслись плечи от смеха. «Домой» — вот что его рассмешило.

— Домой, на передовую, а? — проговорил он, дружески хлопая Стуцку по плечу. — Образно и точно.

— А я во всем точный человек, — заметил сам о себе Стуцка. — А вот насчет образности это ты хватил. Я не поэт.

Уборевич еще был здесь, ходил взад и вперед по комнате, но, казалось, его здесь уже нет и мыслями он витает где-то далеко и решает в эту минуту какие-то другие вопросы. И по-прежнему блескучие искорки проносились по стеклышкам его пенсне, словно то были отсветы мыслей, роившихся сейчас в его гордо посаженной молодой голове.

То, о чем он говорил сегодня, что излагал и что рисовал, было планом командования Юго-Западного фронта, которое доверило ему, Уборевичу, все операции против Врангеля. Но это был и его план, его, нового командарма. И он уже жил этим планом и в быстрых проблесках мысли шел уже и дальше, намечал что-то и новое, чего ни в каком плане заранее не предусмотришь.

Вот это живое биение мысли ощутили и остальные трое. И это было, пожалуй, главным, что они увезут с собой, разъехавшись по своим штабам.

Катя и не заметила, как ночь прошла, а утром, на ранней заре, дрожа от сыростного холода, залезла в фургон, укрылась шинелькой и задремала.

Проснулась, когда фургон уже вез ее в Апостолово. Пока добрались туда, пыльная и тряская дорога вымотала всю душу у Кати.

А там, в Апостолове, произойдут новые события, и одним из них будет встреча с Орликом, но это, к сожалению, произойдет не так скоро, как хотелось бы.

Ведь Орлик-то знаете в какую переделку попал? О разгроме корпуса Жлобы вы уже читали, а ведь как раз в этот корпус и попал Орлик, когда расстался с Катей после возвращения из Москвы и ринулся на передовую. А там такое творилось в те дни, что страшно и рассказывать.

А все же придется рассказать.

Что произошло с корпусом Жлобы. — Орлик в разведке. — Что пели белоказаки. — Сверкали клинки. — Еще одна девушка из Каховки. — Разговор по душам. — Трудные дни скитаний. — Несчастье на рассвете.

С конным корпусом Жлобы случилась беда. В неравном бою с врангелевцами он был окружен и разбит.

По-разному описано это сражение в мемуарах и трудах историков. И, поскольку в записях Кати и Орлика мы подробностей не найдем, обратимся к тем свидетельствам, которые есть.

Тут вот что произошло.

Несмотря на страшную усталость, слабое вооружение (танков в 13-й армии не было, аэропланов было всего несколько) и немногочисленность красных войск, их упорное сопротивление дорого обошлось белым. Слащев и Кутепов понесли огромные потери, пока дорвались до Днепра. А уже вскоре их контратаковали конный корпус Жлобы и другие части 13-й армии. На всем фронте, изогнутом дугою по Таврии, завязались опять упорные кровопролитные бои.

Белых сперва основательно было потрепали и потеснили кое-где назад.

В Мелитополе, по признанию Врангеля, державшего там свой полевой штаб, стала слышна артиллерийская стрельба, и в городе поднялась паника: красные близко! «К вокзалу, — пишет Врангель, — потянулись толпы обывателей с пожитками, справляясь, не пора ли оставлять город. Работа в штабе шла своим порядком, однако чувствовалось, что нервы у всех напряжены до крайности. В моем резерве для прикрытия города оставался всего один юнкерский полк.

К полудню напряжение достигло предела. Корпуса находились в движении, и непосредственной связи с ними не было. Явственно доносился беспрерывный гул стрельбы. Наконец приближающийся звук пропеллера. Над поездом, низко снизившись, пронесся аппарат, дал сигнальную ракету и выбросил донесение: противник разбит наголову»…

Врангель, по утверждению очевидцев, кричал на весь штабной вагон, размахивая донесением:

— Господа! Нам открылась дорога на Донбасс! На Кубань! На запад Малороссии! Во все концы империи! Ура!

В тот день в самом деле могло показаться: теперь он, Врангель, уже «на коне» и куда захочет, туда и поведет свои полки. Контратаки красных не удались, надо признать.

Дело обстояло так (по утверждению одного из наших же историков): «Сводный конный корпус Жлобы, атакуемый с фронта, флангов и тыла и понесший большие потери в личном составе и оружии, отдельными группами, никем не управляемый, прорвался на северо-восток и восток. Некоторые его части вышли на север… Менее пострадала и почти целиком сохранила свою боеспособность 2-я кавалерийская дивизия Блинова. Она вышла из угрожавшего ей окружения в полном боевом составе и совместно с другими частями конного корпуса сосредоточилась в районе Черниговки».