Задыхаясь в припадке водянки, в ясный осенний день умирал царь Александр III[4] в Крыму, в своём Ливадийском дворце. Лжесвятой «старец» Иван Кронштадтский[5], исступлённо выкрикивая, возлагая руки на умирающего, провожал его в «лучшую жизнь». А у кресла царя стоял невзрачный, с бледным лицом человек в полковничьем мундире[6], с красными, заплаканными глазами, скрашивающими незначительное, маловыразительное лицо с мелкими, женственными чертами…

Это был наследник трона, Николай. Тут же стояла высокая стройная женщина, немецкая принцесса Алиса Гессенская, на которой умирающий отец приказал жениться старшему сыну.

Хотя и странное, малообъяснимое, но всё же искреннее чувство питал наследник к некрасивой, развратной, но умной танцовщице, с которою жил много лет, имел детей…[7] Но — приказ был дан… Полковник подчинился ему беспрекословно, взял в жёны «гессенскую муху»[8], как уже успели прозвать в народе Алису… Гражданская жена как бы по наследству была передана другому великому князю из многочисленной семьи Романовых…

И Николай, бледный и безмолвный, стоял у кресла, в котором умирал царь, метавшийся и от предсмертной муки, и от сознания того, в какие ненадёжные руки переходят после него власть над огромным царством и судьба рода, участь всей династии.

Если и раньше Николай Александрович не проявлял блестящих способностей, не отличался силой воли и твёрдостью характера, то после удара саблей по голове, полученного в Японии, юноша окончательно утратил душевное равновесие, не говоря об умственной ясности. Где остался рубец от удара, там кости черепа разрослись, стали утолщаться и вечно давили на мозговую оболочку, вызывая этим неправильность, расстройство деятельности в левой половине мозга. А это неизбежно отразилось на всей духовной деятельности Николая.

И только одно осталось незыблемым в будущем повелителе России: безукоризненная дрессировка, усугублённая влиянием властного, беспощадно требовательного отца, который порою не брезгал расправляться «собственноручно» с виновными…

Окружающие, даже самые близкие люди, порою дивились: каким спокойным на вид остаётся будущий царь в минуты самых острых переживаний.

Вечной улыбкой и ласковым, словно заискивающим выражением своих красивых «газельих» глаз юный полковник — царь в грядущем — подкупал людей недальновидных, пугал тех, кто умеет под внешней личиной нащупать душу человека.

— Это второй Александр Благословенный![9] Такой же prince-charmeur[10]! — лепетали придворные красавицы, кандидатки на фавориток.

— В тихом омуте черти водятся!

Так можно было резюмировать соображения более дальновидных, наблюдательных людей…

А события шли своим чередом…

Алкоголика-царя не стало. Его грузное, налитое водой и вином тело стало разлагаться чуть ли не сейчас же после кончины… Не помогло и бальзамирование…

Над великой империей воцарился маленький человечек в мундире полковника, с глазами газели, с умом штык-юнкера[11], с душою обывателя.

Пришло время прибыть в Москву, осенить шапкой Мономаха свой проломленный сталью череп, возложить священные бармы Мономаха на плечи, где тесно было даже полковничьим эполетам…

Но после гнёта, испытанного в годы царствования Александра III, народ ещё не предвидел, что наследник будет хуже отца.

Россия ждала чего-то, на что-то надеялась…

Правда, надеялись только широкие тёмные массы, полагавшие, что молодой, кроткий на вид новый царь будет лучше старого.

Сознательные круги, даже военные, знающие близко полковника, только покачивали головами.

По Москве, задолго до прибытия сюда на коронацию царя, ходило крылатое слово:

Этого не случилось в полном объёме, но вовсе не по вине нового царя. Насколько он духом, волею и умом оказался мельче своего тёзки, настолько и последующие годы власти этого «Последнего» только в карикатурном виде напоминали крутое царствование прадеда.

Но в одном сходна их судьба: рядом несчастий всенародных отмечено царение того и другого с самых первых дней…

Тёмная смерть Александра I[12]… Декабрьская резня…[13] Казни и расправа с теми, кто считался цветом армии и русского общества в 20-х годах прошлого столетия, — широкая прелюдия к симфонии произвола, разыгранной в России царём-палачом Николаем I и спустя тридцать лет закончившейся крымским позором и самоотравлением…[14]

У Николая II было почти всё то же, но в более мелких размерах, подходящих к его мелкому облику…

Помню Москву в дни «священной коронации»[15]… Первый День, въезд императора в древнюю столицу. Перед этим весь город был тщательно очищен от «подозрительных» людей… Не было почти дома, где не нашлось бы арестованных… Тысячами высылали людей, совершенно безвинных, из Москвы… Все арестные дома были переполнены… Из охотнорядцев была навербована целая дружина, и вместе с тысячной толпой постоянных и временных членов «охраны» потянулась эта дружина вдоль Тверской улицы и дальше, к самой заставе, откуда должен был появиться новый царь…

А впереди этой охраны, заменяющей настоящий народ, протянулись ещё шпалерами войска…

День был чудный, солнце грело… Но никто не смел раскрыть окна на пути царя и царицы…

Николаю внушили, что составлен против него заговор. Сразу постарались создать стену между Россией и её юным, безвольным, недомыслящим царём…

И я видел, как он ехал, бледный, испуганный, между рядами войск… Я слышал эти «громовые клики радости», которые испускали наёмные охранники из своих широких грудей…

Левой рукой держа поводья коня, правой царь-полковник то и дело салютовал народу… А сам старался не глядеть по сторонам, откуда ждал смертельного удара — анархистской бомбы…

Как зачарованный глядел он вперёд, не правя конём, который был выдрессирован, чтобы не пугаться кликов толпы…

В золочёной карете, немного позади, ехали две женщины в парчовых белых платьях: вдовствующая императрица и жена нового царя, «благоверная царица Александра», из немецких принцесс…

Царица-мать, маленькая, стройная, с лицом более моложавым, чем у её невестки, с красными пятнами на щеках, тоже боялась, волновалась, но владела собою и старалась как можно приветливее кланяться народу московскому.

Алиса сидела бледна как смерть, неподвижна и пряма, как изваяние, едва кивая головой в ответ на приветственные клики войска и охранников…

Толпы, стоящие совсем вдали, глядели… и безмолвствовали!.. Всех обидело, что настоящего московского народа не пускают вперёд — приветствовать нового царя…

Вдруг шествие остановилось…

Вдали, где высилась казённая жёлтая громада генерал-губернаторского дворца, началось какое-то смятение… Прозвучали резкие призывы рожков.