«Стоило мне перед осколком прошлого изливаться! — разозлилась на себя Казакова. — Стариков стыдно беспокоить, изработались они, на войне израненные и не выдюжить им на отгонном пастбище. А этот быка оборет…»

— С удовольствием бы пошел, если бы скинуть мне годков пятнадцать! — Пожалел о своем возрасте лесополеобъездчик Никита Григорьевич Сычугов. — Ладно, трясусь пока на ходке полями и лесами, однако какой из меня пастух на восьмом десятке?!

— Я бы со своим мужиком хоть слонов согласна пасти, — бойко заговорила доярка Галина Черепанова, но зоотехник лишь махнула рукой. Как можно лишиться самой лучшей доярки! А муж у нее на «Кировце», и такую махину-трактор разве не преступление даже на день остановить.

С бригадирами, заведующими фермами и старожилами — со всеми успела Анна Ивановна поделиться неудачами в поиске пастухов, сама мысленно у ермаковцев, у понькинцев в домах побывала, а что толку! Того нельзя трогать, тому — нельзя, третьему доверить скотину нельзя… Хоть в город езжай и каждого встречного-поперечного агитируй в пастухи. И тут повстречался нежданно-негаданно Александр Сергеевич Пайвин.

— Смотрю и думаю, чего это Анна Ивановна подворный обход делает? Уж не хозяйских ли коровушек переписываете, уж не на ферму ли их хотите свести? — насмешливо крикнул он.

— А-а, брось-ка ты, Александр! Не до шуток мне, — поморщилась Казакова и грубовато закончила: — Мужиков гулящих на учет беру.

— В производители, что ли? Так я за элиту сойду.

— Ты-то, отеребок?! Да кому ты кроме Серафимьи нужон? — и совсем было прошла мимо Пайвина, да вовремя вспомнила и остановилась: — Слушай, Александр, тебя куда на лето определили?

— Меня-то? В шаталтрест.

— Нет, я серьезно спрашиваю.

— Если серьезно, то куда пошлют, а поближе сам сбегаю. А вам-то зачем знать, по какой нужде?

— Очень простая нужда: пастухи требуются на отгонное пастбище.

— К Замараево?

— Ага, туда.

— Не, не пойдет. Лавочки рядом нету.

— Лучше деньги сохранятся.

— А их еще заробить надо.

— И заробишь, если захочешь.

— Я дорого запрошу.

— Поди, не дороже денег?

— Мотоцикл «Урал»! — бухнул Пайвин и сам удивился нечаянной идее.

— У-ра-ал! — с расстановкой повторила Анна Ивановна и посуровела: — Я с тобой, Пайвин, серьезно разговариваю, а не от безделья лясы точу.

— И я серьезно: вырешит мне правление «Урал», хоть чертей на том свете пасти стану!

— Пайвин, да ведь ты без году неделя работаешь в колхозе и за что тебе мотоцикл вырешать?

— Не хотите, как хотите. Вот и пускай заслуженные ветераны пасут молодняк, а мне в Понькино хорошо! — повернулся спиной Пайвин.

«Уйдет, стервец! — подумала Казакова. — Попивает он, конечно, не без этого, и в колхозе живет третий год. Какая уж он кандидатура на «Урал»! Желающих купить мотоцикл — пруд пруди, пусть и на моде теперь «Жигули» и «Москвич». Но где, где желающие пасти телят? И чем они, животные, виноваты, что нет пастухов? А коли решится Пайвин, стало быть, в рюмочку наплюет, стараться будет и за привесы биться…»

— Знаешь, Александр, такие вопросы середь улицы не решают. Это раз! А главное — я не председатель и не правление в целом. Однако если ты на полном серьезе, то слово даю — буду стоять за тебя. Договорились?

— Вы для меня не Сима, чтоб шутить. Я согласен, но при условии.

— Ну, значит, условились! — облегченно улыбнулась Анна Ивановна, улыбнулась впервые за весь сегодняшний день.

— Постойте, Анна Ивановна! На второй-то гурт кого наметили? Слыхал я, будто нынче к Замараево два гурта погонят.

Казакова снова нахмурилась и с горечью, откровенно призналась Пайвину:

— Не подобрала еще, Александр, никого еще не нашла…

Пайвин, роняя пепел на телогрейку, машинально затягивался сигаретой и что-то молча соображал. Анна Ивановна терпеливо ждала, когда он заговорит.

— Лучшего напарника, чем Молоков, не найти! — сказал Александр и придавил окурок подошвой кирзового сапога.

— Молоков, Молоков… Это Алексей, что ли, на кормокухне который работал?

— Он самый!

— Не боишься? Он, скажи-ка, сколько уж дней кряду пьет?

— А зимой Молоков пировал?

— Не припомню, вроде бы, всегда на смену выходит трезвый.

— То-то и оно! Мужик смирный и работящий, а гулянку можно в любое время приостановить.

— Попробуем, Александр! И сегодня же вечером я заведу разговор в конторе о вас с Молоковым.

— И о мотоцикле! — веско добавил Пайвин.

На том и разошлись они с Пайвиным — он домой, а Казакова на ферму. И хотя хлопот и расстройств было полно до самого позднего вечера — опять Зойка Никитина и Марьяна Шуплецова заявились на дойку пьяные, — Анна Ивановна все равно не забывала о кандидатах в пастухи, как она окрестила Пайвина с Молоковым. Еще не остыла от ругани с «хозяйками пьяного корпуса», а на уме снова пастухи. Поделилась своей «находкой» с дояркой Варварой Федотовной Волковой — самой старшей по возрасту на ферме, рассудительной и немногословной женщиной. С другими нельзя: они вон как разгорячились на Зойку и Марьяну, выгнали тех из корпуса и, поминая на чем свет стоит пьяниц, подоили беспризорных коров.

Волкова не меньше, а больше, чем другие, устала, однако и виду не подавала. Она выслушала Анну Ивановну и не спешила советовать что-либо. Казалось, думала Варвара Федотовна о чем-то своем, а вовсе не о словах главного зоотехника. Потом, словно мать на дочку, посмотрела на Казакову и ободрила-успокоила:

— Не мучай себя, Анна Ивановна! Никого на пастухов, окромя Пайвина и Молокова, тебе и не сыскать. Моли бога, ежели они не отдумают. Чего и говорить, попивают оба, и ничем я их не оправдываю. Но куда хуже и срамнее, когда бабы запиваются. А еще что скажу. Ежели тыкать в глаза: мол, пьяницы вы отпетые, то чего им остается делать? Надо же и верить в человека, помогать ему в люди снова выйти! Конечно, разговоров опосля не оберешься. Но судить-рядить легче всего, а кто пасти-то будет телят? Небось никто из говорливых не кинулся, а?

В конторе Казакова не пошла сразу к председателю, а заглянула сперва в кабинет секретаря парткома. Николай Иванович Осинцев, покусывая красный колпачок шариковой ручки, задумчиво смотрел на исписанные листы бумаги. Очевидно, составлял какой-то отчет для райкома партии или готовился к беседе с колхозниками. Анна Ивановна попыталась остаться незамеченной, однако Осинцев заслышал ее присутствие и кивнул светло-русыми кудрями на стул возле своего стола.

— С чем пришла, Анна Ивановна? Чего там, давай! А бумага, она всегда обождет.

Немолодое, пухлое лицо «комиссара» — так за глаза уважительно называли в колхозе Осинцева, оживилось, но вскоре голубые глаза стали серьезными и даже грустными. Он с полуслова понимал зоотехника, ибо знал, как говорится, наизусть всех жителей села, всех колхозников. Знал о хождениях Казаковой в поисках пастухов. Слыхал и о том, как в колхозе, где она более двадцати лет после института работала зоотехником и управляющим отделением, ее, Казакову, нередко упрекали за чрезмерное доверие к самым пропащим людям.

Когда Анна Ивановна выговорилась, Осинцев запустил пятерню в непокорные кудри и быстро спросил:

— Значит, веришь им или страхуешься поддержкой?

Однако, не ожидая ответа, сам же и подтвердил:

— Без веры нам, разумеется, никак нельзя жить. Ну где их взять, хороших работников, кто их нам даст? А воспитание — штука сложная и прыти да желаниям не поддается. Отстаивать надо человека от всего дурного в нем же самом. Да ведь признаться: всегда и все ли знаем мы о человеке? Судим по работе, а вся его остальная жизнь проходит мимо нас. И даже когда он запнется, мы опять-таки наказываем человека за ошибку, не думая о том, как он раньше жил, в чем нуждался и почему споткнулся.

Ты вот говорила, а я вспомнил одного невезучего мужика. Не склеилась у него семья и… пошло-поехало. Ему и без того тяжко, но во всем обвинили только его. Короче говоря, запил человек и забросила его судьба к нам в колхоз.