— Я это не для контроля говорю. То есть будто бы я или мать тебя проверять хотим и тому подобное. Ты знаешь, нет у нас такой моды.

Лиза, глядя в зеркало, отозвалась:

— Ещё бы!

— А ты сядь-ка. Я тебе отец и за тебя ответчик. Командовать тобой не хочу, а должен я дать твоей жизни направление и тому подобное. Мы с матерью всю жизнь в дружбе прожили, по-хорошему. Ты это учти. Совет, значит, можем дать. И не таись ты от нас ни в каком деле.

— Да ты о чём? — спросила Лиза, подходя к столику, за которым сидел отец. — Мне таить нечего…

Она осторожно, чтобы не помять платье, бочком села против отца и положила остренькие локти на столик. Ни тени замешательства не было в её глазах. Только какое-то хитроватое любопытство и та особенная весёлая лихость, которой он сам Наградил весь род Гурьевых, искрились в чёрных расширенных зрачках.

В замешательстве Василий Васильевич проговорил:

— Давеча вечером кого ждала, когда я в окошко стукнул?

Рассмеявшись, Лиза ответила:

— Так это я Игоря ждала. А ты уж и подумал. Ах, папка!

— Вот видишь — Игорь. А нам с матерью бессонница.

— Да почему же? — удивилась Лиза. — Я не понимаю…

Василий Васильевич жёстко сказал:

— А пора бы понять. Игорь, Игорь! Бросить это надо. Не маленькие. Сиди, не вскакивай, — отец говорит! Он тебе не пара. Сама подумай: двадцатый год парню, а он только с мамкиной шеи слез. Благо шея толстая. С каких доходов — подумай.

— Ты не смеешь так, не смеешь! — прошептала Лиза, поднимаясь с места.

— А вот и смею! — крикнул Василий Васильевич, но тут же тоже поднялся и, перегнувшись через стол, просительно произнёс:

— Лизавета, как отец прошу. Я вот этими руками семью поднял, нитки чужой не взял, крошки незаработанной не съел!..

— Я это знаю всё, — перебила его Лиза, — и не понимаю даже, зачем ты говоришь. Дружить буду с кем хочу.

Она повернулась и ушла, а он стоял, схватившись за тонкую крышку столика онемевшими пальцами. Вот и дождался от самой младшенькой, с любовью вынянченной

Заглянула жена из столовой:

— Убежала наша красавица, — вздохнула. — Тишина в нашем доме, тишина… \

Да, тишина. Столик на тонких ножках зыбко дрожал под руками. Противно. Никогда не терпел ничего непрочного ни в руках, ни под ногами. И вещи и люди, и чувства людей должны быть основательны, крепки, непоколебимы. Тишина. Скоро совсем затихнет никому ненужный старый дом. Дети вырастают и уходят. Это закон, и против этого ничего не возразишь.

В красном уголке танцевали под радиолу. Игорь танцевал плохо, он стоял в углу и через плечи товарищей смотрел, как мелькает Лизино голубое платье. Ему казалось, что все замечают его взгляд и тоже смотрят только на неё. Он старался не смотреть в её сторону, но почему-то смотрел.

Он не понимал причины этого. Впрочем, и вообще всё, что было связано с Лизой, было непонятно и не подчинялось его воле.

Он не хотел смотреть, он старался не смотреть — и не мог.

Когда умолкала музыка, становился слышен перебиваемый ритмичным грохотом печатных машин могучий плавный гул ротации, от которого подрагивали массивные стены типографии.

Вот это всё было понятно. В этом Игорь видел смысл жизни вообще и в частности своей жизни. Все азбучные, школьные истины о значении труда, о технике приобрели совершенно иное, огромное и счастливое значение. Они стали его жизнью и главным в его жизни.

Когда кончились танцы и все стали расходиться, Лиза просто, как у себя на дворе, подошла к нему и сказала:

— Пошли, Игорёк.

Игорь пошёл за ней, боясь поднять глаза. Ему казалось, что все с удивлением и любопытством наблюдают за ними.

Огромные окна линотипного цеха сияли голубым дневным светом. В этом призрачном сиянии на мгновение появлялись пары, трепетно мелькали яркие платья и тут же исчезали в темноте. Слышались девичий смех и мужские голоса. Все были заняты сами собой, и никто, оказывается, не обращал на Игоря и Лизу никакого внимания.

Взяв его под руку, Лиза сказала:

— Пойдём на Каму.

Осмелез в темноте, Игорь ответил:

— У тебя красивое платье.

— А часы ты заметил? Все девчонки умерли от зависти. Это отец подарил.

Она подняла тонкую, до плеча обнажённую руку, чтобы Игорь полюбовался блеском часов. Они шли по Комсомольскому проспекту, прямому и широкому. В листве огромных тополей светились матовые шары фонарей, и сама листва то вспыхивала ослепительно яркой зеленью, то сливалась с темнотой. Справа высилось громадное тёмное здание — музей.

Лиза вспомнила:

— Отец не велит мне с тобой дружить.

И рассмеялась, словно сообщала что-то вecёлое. Игорь сказал о своей матери: она всё время твердит ему то же самое.

Держась за руки, они приближались к музею. Пустые окна отражали весёлый свет фонапей. Высокий шпиль терялся в чёрном небе. Лиза вдруг почувствовала себя очень маленькой и одинокой, она притихла и прижалась к Игорю, ища у него защиты.

Почувствовав это, Игорь громко сказал:

— Впервые в истории интересы наших родителей совпали.

Шаги гулко прозвучали среди колонн, поддерживающих величественный портал. Лиза небрежно ответила:

— Это уже было. Ромео и Джульетта, помнишь? Смешно. На пороге к коммунизму такие страсти. Кого они пугают!

Игорь решительно сказал:

— Знаешь что: я вот, честное слово, ещё не люблю тебя. Но ты мне нужна, и давай поженимся, чтобы они к нам не привязывались.

Лиза рассмеялась, бросила его руку и, раздувая юбку, закружилась между колонн, напевая: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».

А потом побежала в темноту.

Игорь догнал её у самого края обрыва. Он схватил её за плечи, повернул к себе и прижал к груди. Впрочем, она сама повернулась и тоже прижалась к нему. Он поцеловал её в смеющиеся пухлые губы.

После этого они притихли, как уставшие дети перед сном, и долго стояли у обрыва, и казалось, что они дошли до самого края земли, что дальше идти некуда, что дальше можно только лететь. Лететь в необозримый таинственный простор, наполненный звёздами, огнями бесчисленных фонарей и воздухом, освежённым теряющейся в темноте рекой.

Внизу блестели рельсы железной дороги, тянулись провода, рдели разноцветные огни. Ещё ниже, вдоль всего берега, в порту тоже сверкали белые и голубые фонари, лучи прожекторов на подъемных кранах, похожих на чудовищных жирафов, сигнальные огни пароходов и золотая россыпь света на дебаркадере. Всё это жило, двигалось, пело сотней голосов. Жирафы, двигая могучими шеями, выхватывали из темноты ящики, тюки, части каких-то машин и целые машины. Стоя рядом с Лизой, Игорь взял её руку, не зная, что ему надо делать дальше.

К пристани приближался пароход. Грубым, добрым голосом гудка он устало проворчал чтото, и на пристани сейчас же вспыхнули дополнительные огни.

Лиза усмехнулась:

— Мало ему.

Игорь, приняв это на свой счёт, отодвинулся. Она засмеялась и сама положила его руку на своё плечо.

Так, обнимая Лизу, он провёл её через все ночные притихшие улицы до самого дома.

Лиза мыла ноги у крана на дворе. Она поочерёдно подставляла под упругую струйку то одну, то другую, любуясь веерочком вспыхивающих при свете луны брызг. Вода была ледяная, и Лиза тихонько посмеивалась и приплясывала, отдёргивая ноги словно от ожога.

В это время возвращалась домой Мария Ивановна. Она сказала:

— Вы похожи на русалку под луной.

— Русалки под краном не купаются, — ответила Лиза и хотела уйти, но Мария Ивановна сказала, что хочет поговорить с ней по серьёзному делу.

— Хорошо, — согласилась Лиза и, сунув мокрые ноги в резиновые тапочки, пошла за Марией Ивановной.

В комнате стояла духота, оттого что весь день окна были закрыты. Пахло мылом и пудрой, и казалось, что плотный устоявшийся воздух насыщен мельчайшими пылинками пудры.

Лиза села на предложенный ей стул, старательно прикрыв полами голубого халатика свои голые коленки. Она знала, для какого разговора её позвали сюда, она ждала этого и на всякий случай приготовила ответ.