Мария Ивановна тоже давно готовилась к этому разговору, но никак не находила слов, чтобы начать. Кроме того, её смущали открытый, ожидающий взгляд Лизиных глаз, её презрительно изогнутые губы, которые Мария Ивановна называла бантиками. За долгие годы работы она привыкла к самым щекотливым разговорам с покупателями, с ревизорами, с подчинёнными, в которых приходилось изворачиваться, придумывать объяснения, лгать… Но как разговаривать с этой девушкой, Мария Ивановна не знала. Она растерялась перед ней. Как внушить ей, что сейчас решается вопрос о счастье самого дорогого человека.

Мария Ивановна села на тахту и, трудно дыша, заговорила совсем не о том, о чём хотела:

— У вас честные, открытые глаза, — начала она. — Но вы хитрая, умная. Вам бы в торговле работать. Хотите, устрою?

Не отрывая своего пристального взгляда от лица Марии Ивановны, Лиза требовательно сказала: — Вы хотели говорить об Игоре. Говорите.

— Ах, об Игоре, — рассмеялась Мария Ивановна, но это получилось у неё так, словно она поперхнулась Лизиными славами и никак не может откашляться. — Вам хочется поговорить о бедном мальчике. Я понимаю, вам приятно об этом говорить.

Лизе очень хотелось ответить: «Нет, с вами мне вообще неприятно говорить», но она сдержалась. Перед ней была мать Игоря, которую он любит, несмотря ни на что, и которую Лиза должна будет как-то полюбить или просто заставить себя быть с ней приветливой.

И она, собрав всю свою волю, бесцветным голосом подтвердила:

— Да. Приятно.

И тут же подумала о том. как это противно говорить не го, что хочется сказать. Как было бы хорошэ сейчас выложить всю правду, все свои беспощадные девчоночьи мысли. Нет, нельзя. Надо владеть собой. Держать в кулаке своё сердце. Это трудно, но необходимо. Тем более, что эта толстая, бело-розовая совершенно не умеет владеть собой. Вен какие красные пятна вспыхнули на её лице, даже сквозь пудру просвечивает.

— Вы любите его? — услыхала Лиза.

— Да! — ответила она. — А он?

— Это надо спросить его.

— Но вы, я думаю, спрашивали?

— Нет. Он сам говорил. Сто раз! — торжествующе воскликнула Лиза и выругала себя: «Дура, сорвалась!»

— Вот как, — бурно задышала Мария Ивановна. — А вам не кажется, что он ошибается?

— Я даже уверена, что не ошибается.

— Всем это кажется. О, Игорёк такой идеалист. Он думает, что лучше вас нет на свете…

— Да, наверное, он так и думает.

— Боже мой! А вы думаете о его счастье?" Ведь никогда, никогда он не будет счастлив с вами. Он мальчик нежный, артистическая натура… А вы, простите, работница и затянули его в эту типографию. Ну, я смирилась, пусть немного поработает. Тем более, сейчас без этого нельзя. Все должны поработать на производстве. А вы уж и воспользовались. Я знаю, вы испортите ему жизнь.

Тут уж Лиза не выдержала и честно выложила всё, что она думает о Марии Ивановне, о её глупой, куриной любви, о её идиотской тяге к придуманной ею возвышенной жизни. Всё сказала, не повышая голоса и даже не поднявшись со стула!

И в эти минуты, когда Лиза говорила правду прямо в глаза, может быть, в ущерб себе говорила, она испытывала какое-то небывалое наслаждение. Ей казалось, что она- летит по воздуху вольно, как птица. Хорошо говорить правду в глаза. Как этого ещё не все понимают? И как отлично будет, когда все поймут и будут смотреть прямо в глаза друг другу и говорить только правду, одну правду!

— Вот, — закончила она, — теперь я всё вам сказала, что думала. Я не уважаю ваших мыслей и никогда не буду уважать. А теперь я уйду. Игорь сам знает, что ему надо делать.

Она поднялась, ожидая, что Мария Ивановна сейчас сделает что-нибудь ужасное, закричит, упадёт в обморок, выгонит её, может быть, даже ударит — к этому всему Лиза была готова, — но дальше случилось то, чего Лиза никак не могла ожидать.

Толстая, высокомерная Мария Ивановна вдруг как бы обмякла, распустилась, отекла и начала сползать с Кушетки. И Лиза с ужасом увидела, что Мария Ивановна стоит на коленях и, протягивая руки, страстным шёпотом хрипло умоляет:

— Оставьте его, оставьте! Скажите ему, что не любите, посмейтесь над ним, он самолюбив, это его отрезвит. Вас просит мать. Видите, я на коленях прошу вас. На коленях! Спасите его! Отдайте его мне! У меня никого больше нет. А у вас всё ещё впереди. Вы полюбите ещё… И не раз…

Щёки её вдруг обрюзгли, всё лицо дрожало и дёргалось. Она была страшна и противна. Ничего отвратительнее Лиза ещё не видела.

— Встаньте, — зашептала Лиза, — это стыдно, то, что вы делаете. Встаньте сейчас же! i

Она отступала к двери, а женщина, протягивая к ней руки, выкрикивала жалкие слова:

— Не встану. Обещайте… Лиза выбежала из комнаты.

На крыльце она налетела на Игоря. Он сидел, обхватив руками голову. Она пробежала мимо него, но вдруг остановилась и, не оборачиваясь, спросила:

— Ты видел?

— Я стоял у окна…

— Ты стоял и спокойно смотрел?

Проговорив это, Лиза не спеша пошла к своему дому. Она так и не оглянулась. У неё было такое чувство, будто то, что сейчас происходит, было давно и она только вспоминает и эту ночь, и тёмный флигель, и друга своей юности, сидящего на крыльце. Это было давнОу это прошлое, а на прошлое не оглядываются, его только вспоминают.

И тоже, как давно прошедшее, в её ушах про-звучал его тихий призывающий голое: — Лиза…

Но она ушла, даже не поглядев на него. Игорь несколько раз, словно заучивая на память трудный урок, повторил шёпотом:

— Лиза… Лиза… Лиза…

А кругом стояла такая равнодушная тишина! Кто-то осторожно шёл через двор. Подойдя к флигелю, остановился и спросил:

— Игорь, ты?

Узнав Захара Кызымова, Игорь ничего не ответил и даже не пошевельнулся. Технорук был в белой майке и полосатых пижамных штанах, пахло от него тройным одеколоном и табаком. Позёвывая и почёсываясь, он задавал вопросы и сам же отвечал на них:

— Ты чего не спишь? Жарища, как в пустыне, и духотища. На работу не проспишь? Надеешься, мамаша разбудит. Да ты чего молчишь-то? Всё думаешь? Эт зря. Ночью спать надо. Когда не спишь, мысли в голову лезут. Цельный день на работе крутишься, как пропеллер, — думать-то некогда, А ночью — мысли. И такие, понимаешь, мысли отрицательные, как клопы.

Захар широко зевнул, подняв голову. Казалось, он сейчас завоет на луну.

Не слушая его, Игорь думал.

Лиза, Лиза! То, что произошло, — ужасно, и меня простить трудно. Но что я мог сделать? Она моя мать. Мне было очень стыдно за неё и за себя. Она всё ещё думает, что её сын одарённый человек, гений, что его таланты не открыты миру только потому, что мир, все люди, населяющие этот мир, равнодушны или даже, враждебными она должна проложить дорогу сыну. Она пойдёт на всё. То, что она стала на колени перед тобой, это чудовищно и противно.

Да, я стоял и смотрел, как она умоляла тебя принести в жертву свою любовь, как она отдаёт всю свою жизнь. Я смотрел и не знал, что я должен сделать. Как защитить тебя и твою любовь? Мою любовь? Если бы кто-нибудь другой посмел бы прикоснуться к тебе, к твоему чувству, я бы знал, что надо сделать. А тут не знаю! Я очень тебя люблю, я никому не дам тебя в обиду. Я не пожалею сил, чтобы ты была всегда счастлива. Я не побоюсь никакого врага. Но что делать, если мать становится врагом нашего счастья? Мать, которую я люблю за её любовь ко мне, за её жизнь, отданную мне, за то, что она мать. В то же время я ненавижу её за стремление к какому-то такому счастью, которого ни я, ни ты не можем понять и принять. Она всегда стояла мне поперёк дороги. Нас учили убирать всё, что мешает движению. А если мать? Как тут быть? Что мне делать, Лиза? Я жить без тебя не могу. Зачем ты ушла? Зачем бросила меня одного с моей любовью?

— Зачем? — спросил он вслух.

Думая, что этот вопрос относится к нему, Захар объяснил причину своей бессонницы и своих размышлений, о которых только что сказал.

— Помнишь, стеллаж с товаром у нас обрушился. Комиссия насчитала убытку без малого пять тысяч. Вот я и не сплю через это.