До этого он никогда не просил меня ни о чем. Я был смущен еще больше, чем он сам, и ответил: «Да, Майк, конечно, Майк», хотя мне полагалось всего три билета в неделю, и я отдавал их родным. Но взять у него деньги я не мог. «Ладно, Рон, — сказал он, по-прежнему не глядя на меня, — спасибо», — и сразу же ушел. Я смотрел ему вслед — он, конечно же, шел рядом с велосипедом, а не ехал на нем.

Тем летом мы ездили в турне по Скандинавии, провели по нескольку матчей в Швеции и Дании. Это было сказочно. Спокойно, раскованно, отличная погода, красивейшие места, фантастические девушки. Пару матчей мы свели вничью, остальные выиграли; ни один из них не был особенно трудным, но по правде говоря, мы не выкладывались полностью. Босс говорил перед каждой игрой: «Выходите и получайте удовольствие. Играйте в футбол». Он был бесподобен — держался с нами на равных, шутил без конца, распевал; я никогда не видел его таким расслабленным. Обстановка в команде была что надо — все мы молодые, и все у нас общее.

К тому времени Терри Морган поправился, но между нами не было никаких недобрых чувств: на тренировках я помогал ему, а он — мне. Босс сказал, что я буду в составе, пока играю хорошо, а чего еще можно было желать?

В Копенгагене мы ходили в парк Тиволи и отлично провели время, осматривая красивые места и танцуя с девчонками. Там еще были всякие аттракционы, и мы сыграли злую шутку с Билли Уоллисом, затащив его на одну такую здоровенную вращающуюся штуковину — он их боялся до смерти. Босс пообещал ему пятерку, если он продержится два круга, и мы вдвоем или втроем пошли вместе с ним. Я никогда не видел, чтобы человек нервничал так, как нервничал Билли перед тем, как эта штука завелась. Когда она начала крутиться — а надо признать, что завертелась она довольно лихо, — он запричитал: «Меня вырвет, меня вырвет, — а едва они остановились, завопил: — Я вылезаю!». Но мы стали удерживать его, как договорились с боссом. Он сопротивлялся, как сумасшедший, я бы никогда не подумал, что он такой сильный, при его-то комплекции. В результате, пока мы боролись, эта штука закрутилась вновь, и мне стало его немного жаль, так ужасно он выглядел. Когда она наконец остановилась, он вылез из нее и зашатался, как пьяный, — я даже заволновался. Но он вздохнул, тряхнул головой и направился к выходу. Босс подошел к нему и сказал: «Великолепно, Билли, вот твои деньги! Купи себе сэндвич с ветчиной».

Бедный старина Билли, он выглядел чудовищно. Ушел от нас и не появлялся до следующего утра. Мы все смеялись над ним, а босс сказал: «Когда-нибудь он уморит меня, этот Билли», — он все время подшучивал над ним.

Дэнни был с нами в этом турне и играл потрясающе. До этого он ни разу не выходил в первой команде, но вы бы ни за что не догадались; увидев, как он заиграл с самого начала. Конечно, там было не очень тяжело, ведь матчи товарищеские и борьба за мяч не была жесткой. Поля были — как будто специально для него — очень сухие, и мяч всегда оставался легким — такой мяч Дэнни очень любил. Но и сам он делал все здорово, показывая свои любимые трюки, — обводил двоих-троих за раз, пасовал пяткой, обманывал кого угодно и как угодно. И все это с пользой — такими финтами он создал немало голов.

Один из них, который он забил в Копенгагене, был из разряда тех, которые забивал Пеле в телевизоре. Кто-то прострелил по верху в штрафную, Дэнни поймал мяч на ногу, подбросил его над головой и ударил через себя «ножницами». Позже в раздевалке босс сказал: «Вот он, парни, — белый Пеле». Так мы и стали называть его с тех пор.

Я не мог дождаться начала нового сезона. Было непривычно сидеть дома, иметь так много свободного времени и при этом кучу денег. Неудобно, честное слово, когда старик вскакивает каждое утро и идет разносить газеты, а ты лежишь в постели и еще весь день после этого бьешь баклуши. Одним из моих редких занятий были уроки вождения. У всех, ребят в первой команде были машины, и мне бы тоже тачка не помешала ездить в Снейрсбрук каждый день. К тому же у Грэма был один знакомый торговец, который мог сделать небольшую скидку для меня — болельщик «Боро», естественно.

Это было хоть какое-то занятие. Другим были девчонки. Хорошо летом — никаких беспокойств по поводу режима, не надо рано ложиться спать. Из старых приятелей у меня никого не осталось. Ведь за последние два года я понемногу отошел от них: естественно, что большую часть времени я проводил с теми, с кем играл. Да и деньги сыграли свою роль: лично мне-то все равно, сколько тот или иной парень зарабатывает, но у большинства из тех, с кем я рос, была обычная работа — хорошо, если удавалось заколачивать двадцатку в неделю. Поэтому, когда мы ходили в бар, мне было неловко. Я мог угостить всех, а потом наступала чья-нибудь очередь, и этот парень знал, что должен сделать то же самое, — но я-то понимал, что это ему не по карману. Все, естественно, ожидали, что я каждый раз буду первым, но я знал, что тем самым подставлю остальных.

Это одно, а еще ведь были в этих барах люди возраста моего отца или немного постарше — в рубашках без воротничков и часто небритые, — которые работали, быть может, всю свою жизнь, чтобы теперь получать в год столько, сколько я получаю за пару месяцев. Я понимал, что это несправедливо, и хотя в этом не было моей вины, чувствовал себя не очень уютно. Никто и никогда ни о чем подобном не заговаривал, но это все равно висело в воздухе: во взглядах, а каких-то отрывочных замечаниях.

Почти все ребята из команды — и это еще одна причина того, что я хотел купить машину — жили на севере Лондона, а это путь неблизкий, если пользоваться общественным транспортом. С первого раза я провалился на экзамене — это было смешно, честное слово. По-моему, я вел здорово, но инструктор сказал, что я слишком редко смотрю в зеркало заднего вида и слишком близко останавливаюсь перед перекрестком. Но со второго раза я, наконец, все прошел, а на следующий день отправился с Грэмом к его знакомому и сделал первый взнос за «Триумф» — симпатичную зеленую спортивную машинку.

Все наши были помешаны на машинах. Кое-кто имел «Ягуар» — например, Томми Дугалл: он получил неплохие деньги при переходе из «Стерлинг Альбиона» пару сезонов назад. Сам Грэм ездил на красном «Эм-Джи», причем с чудовищной скоростью — правда, мы все говорили ему, что теперь, когда он обручен и собирается жениться, ему пора угомониться, и такая тачка ему ни к чему. Его невеста Кэти была симпатичная и при этом умела держать его в руках. В общем, с машиной было куда лучше — я мог спокойно ездить в северный Лондон к своим приятелям.

Когда я в первый раз пригнал ее к дому, соседские ребятишки столпились вокруг: каждый старался потрогать, просил прокатить или хотя бы дать посидеть за рулем. Один сказал: «У Питера Бонетти машина больше», — все они болели либо за «Челси», либо за «Рейнджере». «Так Питер Бонетти и играет дольше», — ответил я. Потом я зашел в дом и вывел на улицу маму. Увидев машину, она всплеснула руками, словно не могла поверить своим глазам. «Садись, прокачу», — сказал я, и мы поехали в Шефердс Буш, вокруг Уайт Сити, потом на Вестуэй. Она смеялась и радовалась, как ребенок. Я сказал ей: «В любое время, мам! Как только захочешь прокатиться!», а она все смеялась и смеялась.

Когда сестра вернулась из школы, я ее тоже прокатил. Что же до старика, то я не был уверен, как он это воспримет. Не знаю, ездил ли он когда-нибудь на чем-то большем, чем велик, хотя, кажется, у него был мопед еще до свадьбы. Он несколько секунд смотрел на машину, ничего не говоря и только качая головой, и наконец произнес: «Что ж, я очень горжусь тобой, Рон, очень горжусь».

Его я повез за город, вдоль реки по набережной, а потом мы нашли в Чисвике забегаловку, где можно было посидеть в саду и попить чего-нибудь.

— Слушай, пап, — сказал я ему, — а почему бы тебе не научиться водить машину? Тогда сможешь ездить на этой, сколько хочешь. Я серьезно.