Сварщик вырубал швы со скандалом, а Григорий и помощника ему не дал: раз сам варил, сам и переделывай. А сварщик дипломированный, шестого разряда. Как он предлагал Григорию завышать объем проделанных работ, как он обещал поделиться «по-честному» и как его отчитал за это Григорий, никто не знал, не слышал — все происходило наедине. А вот то, что сварщик пятнадцать лет работает, всем было известно. Обычно он получал от 1600 до 2500 рублей. А здесь вышло у него за месяц 600 рублей. Он восстановил против Григория всех рабочих, говорил, будто молодой практикант ничего не смыслит в сварке. И начальнику главка жалобу послал.

Однако комиссия разобралась. Бракоделу дали по загривку...

Тогда все было понятно. Теперь же Григорий сам долбил и оттаивал эту проклятущую почву, сам удивлялся, как еще девчата не отказываются от такой работы.

Григорий снова склонился над нарядами. Лицо его то краснело, то бледнело. «Я, я виноват! Нет, я расшибусь в лепешку, а сделаю так, чтобы на следующий месяц все было иначе!»

Смеркалось... Девушки тоже пришли в контору и, как ему казалось, с сочувствием смотрели на своего тяжко задумавшегося мастера. Он встал, подошел к окну, посмотрел на переделанные наряды, точно надеялся увидеть там что-то иное.

— Знайте, — он вынужден был приостановиться, так колотилось сердце, — знайте, девчата: вам выведено по двадцать три рубля в день, хотя вы не заработали и тринадцати. И это... Это наша общая беда.

В конторе стало как будто еще темнее. Никто не шевелился.

Григорий с мучительной радостью понял, что им всем стыдно.

— Григорий Николаевич, — так впервые обратилась к нему Люда, — а вам здорово влетит за это?

Ему послышалось, что она скорей осуждает, чем благодарит его. И чтобы скрыть свое осуждение, а может быть и подчеркнуть его, обращается к нему по имени и отчеству. На ее обычно приветливом лице было выражение досады и жалости.

Ночью, опасливо оглядевшись по сторонам, Люда Сенцова выскользнула из-под одеяла и достала небольшую тетрадку. Села за стол, задумалась и обмакнула перо в чернильницу.

«Никогда не думала вести дневник. Вроде бы нелепо обращаться к бумаге, когда вокруг столько друзей.

Я научилась, хоть и волнуюсь страшно, выступать на комсомольских собраниях. Привыкаю всем и при всех обстоятельствах говорить только правду. Но можно ли привыкнуть к дневнику? Это же обращение к своей душе. Значит, к самой себе.

Мы приехали сюда по путевке Орловского горкома комсомола, И я, хотя и имела диплом об окончании педучилища, сама выбрала профессию землекопа, потому что это нужно. Поначалу было очень трудно. Ой, как трудно, хоть плачь! Теперь чуть полегче. Или мы привыкли?

Сейчас ночь, и наши девушки — все орловские — спят. Я одна полуношница. Длинный стол посередине комнаты застелен чистой скатертью. Пол блестит. Дежурство у нас строгое. Порядочек поддерживаем.

У нас новый мастер Григорий Уралов. Толковый. Помогает нам, чем может. Больно было видеть его, когда он приписку сделал. А так он справедлив. Себя не жалеет, но и с других работу спрашивает. Вместе с Климом Зыковым и Дмитрием Царевым они сумели отвоевать старый барак под клуб. Вечерами ходим туда на танцы.

Во время танца подошла Элла (это по правилу) к одной паре, хлопнула в ладоши, и Женя Воскобойникова уступила ей Дмитрия Царева, своего «кавалера». Мы смотрим, что он нос задрал. Давай его отхлопывать друг у друга. А он решил, что пользуется успехом. Мы дружим с бараком, где живут Григорий, Клим и Дмитрий. Димка Царев помогал мне вчера рубить дрова, когда я дежурной оставалась. Помог и воды наносить, а я ему помогла навести порядок в бараке: у нас дежурства совпали».

Дмитрий Царев, председатель районного комитета физкультуры, приехал по делам в Шелехов осенью 1956 года. Остановился в бараке. Ночью открыл окно. А в окно — запах тайги. Здорово! Утром уезжать надо, а березы за Дмитрием ветви вытягивают, сосны его обступают, не хотят отпускать.

Приехал в Иркутск, и потускнел Иркутск, и хоть на третье заявление ему было отвечено отказом, он взял и сорвался в Шелехов. Должны же принять кем-нибудь! И его приняли без документов и оформили на работу председателем комитета ДСО.

Новоиспеченный председатель, лишь вчера еще ворочавший спортивными делами целого района, получил длинный тяжелый ключ с проржавелой бородкой.

Замок, висящий на дверях склада, затянула паутина, над замочным отверстием расположился паук. Дверь, приросшая к порогу, застонав, подалась. Дмитрий осмотрел свои богатства: пять пар бутсов, на двух нет шнурков, восемь гранат, пять треснувших копий. В ящике одиннадцать выгоревших маек. Ржавая штанга и волейбольная сетка. Мяч с заплатками, напоминающий школьный глобус.

На первом же комсомольском собрании стройки Дмитрий выступил с идеей:

— Люди у нас замечательные. Большинство — молодежь. Давайте сами, своими силами построим спортивный зал и клуб.

— Ничего не получится, — возразил молодой инженер Глеб Бочков. — Без специального образования не одолеть эту стройку,

— Правильно! — поддержал его Григорий Уралов. — Без нужных знаний не одолеть. А ты, дорогой Глеб, и возьмись с инженерным-то образованием. Пора свой спортзал и клуб иметь. Предлагаю начальником штаба этой стройки назначить Дмитрия Царева, а его заместителем по строительству Глеба Бочкова!

— Предлагаю эту нашу стройку считать комсомольской! — воскликнула Люда Сенцова.

Так еще задолго до того, как строительство алюминиевого завода в Шелехове было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, появилась своя небольшая ударная комсомольская стройка.

Молодежь горячо поддержала эту идею. Строили во внерабочее время: на субботниках и воскресниках. Шофер Ерема Дядюков сделал металлический флажок, приварил его к кабине: треугольник, на нем красной краской: «КС».

Машину отправили за кирпичом.

На одном из таких воскресников Дмитрий Царев познакомился с Женей Воскобойниковой. Они были чем-то похожи. Она в детстве не знала ласки, и его не баловала судьба. Может быть, именно поэтому они скоро стали совсем неразлучны.

«Давно я не брала в руки дневник. А произошло много событий.

Как-то пришел Григорий Уралов и сказал, что бригаду нашу разобьют, потому что очень трудно на земляных работах. Да и техника подошла. А нас отправят учиться на каменщиков. Мы сразу, как один:

— Нет!

Он оторопел. А мы так сдружились, так не хотелось расставаться.

Но он убедил нас, что дружба хороша только тогда, когда от нее всем хорошо: и нам и стройке. Мне показалось, что он хотел сказать: «И Родине хорошо», но удержался. Он умеет как-то негромко и потому так убедительно говорить о высоком.

Мы четверо попали к молодому, но очень опытному каменщику Климу Зыкову. В его бригаде ни пьяниц, ни прогульщиков. Мата — никогда! Его не боятся, а уважают. Сначала подносили мы раствор, кирпич на второй этаж на носилках. Потом подошел грузоподъемник. Я очень люблю с грузом подняться. Тут как-то раз шел парторг «Иркутскалюминстроя» да и увидел, как я возношусь. Такой Иисус Христос в телогрейке и в юбке поверх лыжных брюк. Ну и попало же этому Иисусу Христу!

Клим Зыков — парень честный и скромный. Не случалось, чтобы он соврал или поступил вопреки совести. В нашей многотиражке о нем напечатали очерк и назвали его «Один из оптимистов». Так он такой хай поднял. Жаловался в райком на автора.

Как-то раз были мы в комитете комсомола. Пришел Клим и говорит:

— Новый жилой дом построен. Уважаемый директор ЖБИ товарищ Дворин раздобрился и решил вселить туда работников продсклада, и орса, и прочих. Это незаконно: дом полагался вам!

И Клим вместе с Григорием Ураловым и парторгом стройки добился своего. Так мы и вселились. И вымпел, полученный за лучшую работу, повесили в своей комнате.

Вымпел! В нем что-то от пионерского галстука... А трудно мне без школы. Когда на воскреснике на строительстве клуба и спортзала я увидела школьников под знаменем с горном, так и защемило сердце. Люблю детей. Но нельзя было приехать и сразу стать преподавателем. Построим городок, тогда и буду преподавать. Так я и сказала директору школы, когда он предложил мне вести класс.