— Ну, а каков Сердюк? — спросил Кравченко. — Я его совсем не знаю.

— Тот и вовсе красноречием не обладает. Замкнут, суров, последнее время мрачен, но я его знаю с детства: кристальной чистоты парень.

— Парень кристальный, а от работы на границе его все-таки освободили, — заметил Кравченко и снова покосился на Гаевого. — Ну ладно, раз, говоришь, замкнут, то уходи: с такими беседа втроем не получается.

Гаевой вызвал Сердюка, а сам остался ждать в приемной.

Пока вальцовщик шел к столу, здоровался и усаживался в кресле, секретарь горкома рассматривал его большую, крепко сколоченную фигуру, сильные, привыкшие к клещам руки, лицо с крупными, грубоватыми чертами.

Сердюк не спеша достал папироску, закурил и, неожиданно повернув голову, поймал на себе изучающий взгляд Кравченко.

— Впервые видимся, — как бы оправдываясь, пояснил тот. — На заводе долго не работал?

— Четыре года.

— После перерыва сколько времени работаешь?

— Полгода.

— С прежней работы за что сняли?

Сердюк помрачнел и отвел глаза в сторону.

— Оставим это. Старо, — сказал он.

— Партийная организация хочет доверить тебе, товарищ Сердюк, почетное, но опасное дело, — сказал Кравченко, и Сердюк сразу насторожился. — Партийная организация должна знать, можно ли тебе его поручить. Заводской партийный комитет говорит — можно, а я хочу иметь собственное суждение. За что тебя сняли с работы?

— За допрос, — угрюмо ответил Сердюк, но глаза его заметно оживились.

— Застрелил кого?

— Нет, за это бы посадили. Ударил один раз, лапа у меня сами видите какая. — Сердюк положил на стол свою огромную пятерню.

Кравченко невольно улыбнулся.

— Ты скажи: что ты предпочитаешь, — спросил он, — в армию идти или в тылу остаться?

— Ну, чего я в тыл поеду? — обиженно произнес Сердюк. — Ясное дело — в армию.

— Не ехать в тыл, а остаться в тылу у немцев, — пояснил секретарь.

Сердюк повернулся на стуле и взглянул на Кравченко с живейшим интересом.

— Партизанить? — спросил он.

— Да, руководить подпольной группой.

— Это дело подходящее, — живо ответил Сердюк, — только одна беда: в какое я подполье влезу? — И он развел руками, как бы показывая на свою могучую фигуру.

— Это верно, — улыбаясь, сказал Кравченко, — парень ты заметный. А все-таки расскажи подробно, за что тебя с работы сняли.

— Да почти ни за что, — ответил Сердюк. — Порядки у нас на границе строгие: пока ловишь — убить можешь, а задержал — пальцем не тронь. Я ночи напролет сидел, допрашивал, всякую ересь слушал, а один раз грех случился. Привели одного свеженького, прямо из леса. Длинный такой, худющий. Затянут в комбинезон из камуфляжа, весь желто-зеленый, вымазанный, мокрый, голова маленькая, глазки крохотные. Представил я себе, как он на нашу землю через границу переползал, извивался, прижимался к земле, высовывал свою длинную шею из травы, как гадюка, — затрясло меня всего. Не люблю я с детства ничего такого, что по земле ползает: ни змей, ни ящериц. Есть у меня струнка такая — придавить. И что бы вы думали, товарищ секретарь? Подходит этот гад к моему столу, садится этак с вывертом, берет грязными пальцами папироску, закуривает, а потом поворачивается ко мне и спрашивает — вы понимаете! — он меня спрашивает: «Ну, что вы хотите сказать?»

При одном воспоминании об этом у Сердюка сжались кулаки.

— Ну, я ему и сказал! — продолжал он. — Дней десять его выхаживали, челюсть ремонтировали, через трубку питали. Спасибо врачу — выходил. Меня это время под арестом держали, потом из-под ареста освободили, дали литер и выпроводили. Но следствие я все-таки до конца довел.

— А это как же? — удивился Кравченко.

— А так. Допрашивал его один мой товарищ. Ну, я и упросил его пустить меня на допрос. Часа два просил, даже божился, что не трону. И как только я в комнату вошел, этот змей на меня посмотрел и начал давать показания.

— М-да, — неопределенно протянул Кравченко, и Сердюк посмотрел на него с нескрываемой тревогой. — Ну, не беда, — заключил он неожиданно, — бывают ошибки. А больше ошибок не было?

— Больше не было.

— Так вот, товарищ Сердюк, я все же считаю, что ты человек подходящий. В городе тебя малость подзабыли. На заводе ты рядовой член партии, к тому же малозаметный за последнее время. — В голосе Кравченко послышался упрек. — Одно заруби на носу: выдержки тебе надо побольше. Там тебя одна змея из терпения вывела, и здесь ты в змеином гнезде оказаться можешь. Сумей зубы в десны вдавливать, но сдерживаться. Сумеешь?

— Сумею, товарищ секретарь горкома.

— Участок твоей работы особый, для тебя подобран. Вернее, тебя для него подбирали, — поправился Кравченко. — Это гестапо. Парализуй его работу сколько возможно, не давай ему развернуться. Опасный у тебя враг, и борьба с ним будет тяжелая. Но чем тяжелее задание, тем почетнее выполнение. Вот люди, которыми ты будешь руководить.

Кравченко протянул ему листок бумаги с именами и фамилиями.

Братьев Прасоловых — Петра и Павла, прозванных «апостолами», — Сердюк знал давно. Это были веселые, боевые ребята, еще недавно наводившие страх на весь поселок. Это они, оберегая поселковых девушек от городских парней, ловили незадачливых ухажеров и заставляли их либо лезть на забор и кукарекать там до хрипоты, либо плавать в уличной луже, либо мерить спичкой ширину поселковых улиц.

Прасоловых принимали в комсомольскую ячейку механического цеха, когда Сердюк был прикреплен к ней от парторганизации, и он умело переключил буйную энергию «апостолов», устроив обоих в группу содействия милиции — «Осодмил».

Постепенно братья Прасоловы превратились в инициативных комсомольцев, любимцев заводской молодежи. Сердюк немного сомневался в их серьезности, но в смелости и находчивости им отказать было нельзя.

Третий участник группы вызвал у него чувство недовольства. Мария Гревцова, счетовод расчетного отдела, ничем не выделялась среди своих подруг, и Сердюк с трудом вспомнил даже, как она выглядит. Против ее кандидатуры он упорно возражал, но секретарь горкома настоял на своем.

— Ты о ней поверхностно судишь, — говорил Кравченко. — Ты в сердце ее загляни, сколько у нее ненависти к врагу. Брата ее на заводе при бомбежке убило, отец на рытье окопов погиб. Она все пороги пообивала — в армию просилась. Ее не взяли, и она решила остаться, мстить. Ты пойми, какой она благодарный человеческий материал! Тебе остается только руководить. На вид она тихая, в этом ты прав, но это и хорошо: такую можно на любом задании использовать, она хоть куда проберется. Таких ты еще вербовать будешь.

— Вербовать? — удивился Сердюк. — Среди оставшихся?

— А ты думаешь, что все, кто останется, чужие?

Сердюк задумался.

— Это и все мои люди? — спросил он.

— Да, пока все. Вопрос пока не решен в отношении Тепловой. Убеждаем ее уехать. Если не убедим, то свяжем с тобой. Выясним — сообщим. Если нужна будет помощь, посоветуешься вот с этим товарищем. — Кравченко протянул ему листок бумаги, дал прочесть фамилию и место явки, затем взял его обратно и не спеша начал излагать свои мысли о методах работы по специальному заданию.

Гаевой долго ждал в приемной, но когда наконец дождался, то не узнал Сердюка: тот вышел из кабинета взволнованный и какой-то по-особому серьезный.

— Ну, спасибо, Григорий Андреевич, что веришь, — сказал он Гаевому и крепко сжал его руку. — Спасибо, Не подведу.

Эшелоны уходили один за другим. Цехи, закончившие демонтаж и отгрузку оборудования, приступили к эвакуации рабочих, задержавшихся для выполнения этих работ. Семьи их были отправлены в первую очередь. Крытых вагонов не хватало. В мартеновском цехе несколько бригад круглые сутки занимались переоборудованием открытых четырехосных вагонов-гондол: делали крыши, вставляли стекла, прикрывали стены войлоком, устанавливали скамьи. Посадка в вагоны производилась здесь же. Странно было видеть, как в разливочном пролете мартеновского цеха толпятся десятки людей с детьми, с узлами, чемоданами и сундуками.