— Вы поступили правильно, — сказал аббат Бернар. — Письмо сугубо личного характера, воздает главным образом хвалу принцу. Эти слова, адресованные его отцу, который сейчас покоится в семейном склепе, только разбередят душевную рану. Сожгите его, Одо.

Но барон Годфруа правильно оценил достоинства монаха. Что-то полетело в огонь, затрещало и вспыхнуло ярким пламенем; что-то скрылось в рукаве широкой рясы Одо. Теперь в Париже существовало два человека, прочитавших предупреждение о том, что за учтивыми манерами новой королевы прячутся коварные замыслы и желание самостоятельно управлять. А поскольку оба стремились к тому же и не хотели иметь соперника, то они следили за ней так же пристально, хладнокровно и недоверчиво, как и хотелось барону Годфруа.

К середине зимы первого года пребывания Альеноры в Париже большинство аристократов, рыцарей и знатных дам, последовавших за ней, вернулись домой. Какими бы причинами они ни оправдывали свой отъезд, Альенора знала о подлинных чувствах, которые заставили их бежать, и всем сердцем разделяла их. Париж не мог не разочаровать Альенору, ее друзей, а также всякого, кто привык к веселой, теплой и шумной, богатой красками и оживленной атмосфере, царившей в замках ее отца в Бордо, Туре и Пуатье.

Город, которому в грядущие века предстояло стать синонимом легкомыслия и приобрести известность как «беспутный Париж», в описываемый нами период представлял собою нагромождение старых серых зданий, разделенных узкими улочками и сосредоточенных на острове посреди Сены. Дворец, куда Людовик VII привез молодую королеву, был построен как крепость в неспокойные времена королей династии Меровингов, а поскольку с тех пор ничего не предпринималось для его улучшения или обновления, то он постепенно ветшал и разваливался. Северное солнце — тусклое и скоротечное в сравнении с длительным жарким летом юга — никогда не проникало сквозь узкие окошки-бойницы в маленькие апартаменты, оборудованные в толстых каменных стенах. И на протяжении всей зимы, когда королева, охваченная тоской по родным местам и жаждавшая отвлечься от окружающего унылого однообразия, подходила к окну и выглядывала наружу, ее взорам открывались серые воды Сены, струившиеся вдоль серых зданий под серым, неприветливым небом. И с наступлением весны — она приходила медленно и поздно — было негде погулять, кроме как по тесным, грязным улицам или в небольшом дворцовом парке, где росли нагоняющие тоску смоковницы и кипарисы. В скученном городе не было места для просторного парка или сада. Они, как и леса, которые так любила Альенора, раскинулись на берегу реки — туда вел мост, соединявший остров с материком.

Париж был скучным не только внешне. Жизнь в нем — и даже в грязном, закопченном дворце была бы более сносной, если бы протекала оживленнее и веселее, если бы королеве удалось привить здесь некоторые обычаи своей родины. При дворе герцога Аквитанского охотно принимали всякого, кто мог что-то хорошо спеть, увлекательно рассказать или занимательно показать, а потому в развлечениях не было недостатка. Более того, молодые мужчины и женщины двора, не желая ударить в грязь лицом, постоянно соперничали с профессиональными музыкантами и поэтами, оттачивая свое мастерство и доставляя удовольствие себе и другим. При дворе короля желанными гостями были только мрачные служители церкви и суровые воины. Лишь один раз в год, на Рождество, допускалось что-то похожее на забавы, но король Людовик даже не скрывал облегчения, когда затихали песни и хоралы, зеленые венки сняты с шестов, и лорд-распорядитель рождественских увеселений убирал свою мантию в сундук до следующего года.

Такой двор не мог привлечь жизнерадостных людей, и аквитанцы, приехавшие с герцогиней в Париж, один за другим, под любым предлогом вернулись в родные края. Альенора не упрекала их, хотя с их отъездом в мрачном дворце сделалось еще скучнее. Она радовалась тому, что, по крайней мере, осталась одна из ее особо приближенных фавориток — молодая женщина по имени Амария, одного с ней возраста, знатного происхождения, сообразительная и довольно расторопная. Ее отец был тяжело ранен в той же самой схватке, в которой погиб отец Ришара де Во. Сброшенный с коня, он ударился головой и так смял шлем, что кузнецу пришлось применить изрядную силу, чтобы снять его с головы. Эта операция повредила больше, чем падение. Отец Амарии продолжал жить, но уже никуда не годился как воин, был не в состоянии как следует управлять своими поместьями, часто страдал от приступов необузданной ярости. С каждым годом он становился все беднее и почти не занимался воспитанием детей. В конце концов, прослышав про его беды, герцог выделил ему небольшую пенсию и взял на себя заботу о семье. Одного сына он определил виноторговцем в Бордо, другого — адвокатом, двух взрослых дочерей выдал замуж, обеспечив их преданным, а самую младшую, Амарию, взял к себе в замок. Молодую девушку, нервы которой были до крайности расшатаны частыми вспышками гнева отца, сперва просто страшила вечная веселая суета двора, но однажды на нее обратила внимание Альенора и решила приблизить к себе. Одинокая девочка всем сердцем откликнулась на первую в ее жизни доброту и отплатила глубокой привязанностью, превратившись со временем не только в искусную фрейлину, но и в друга. На Амарию можно было положиться целиком и полностью, она помогала скрашивать скучные дни и недели, последовавшие за Рождеством 1137 года, когда двор вновь вернулся к своим обычным повседневным занятиям. Для Альеноры и ее дам они включали: утренний туалет, регулярные трапезы и посещения церкви, бесконечное вышивание, чтение одних и тех же книг, обмен сплетнями и слухами, игру на арфе или лютне, приготовления ко сну.

Альенора терпела, убеждая себя, что Людовик лишь совсем недавно стал королем и очень занят. Ему нужно много сделать, постоянно видеться и советоваться со множеством людей. Кроме того, он еще во власти полученного воспитания в монастыре, в стенах которого вырос. Скоро, утешала она себя, все должно измениться. Одно не вызывало сомнения: весна обязательно придет.

На этот раз весна наступила в Париже в один из апрельских дней. Дул теплый ветер, по голубому небу плыли ослепительно белые пушистые облака. Альенора и Амария, вставшие с постели раньше других дам, перед церковной службой прогуливались в дворцовом парке. Мрачные смоковницы и кладбищенские кипарисы едва ли заметили смену времен года, но за рекой, которая этим утром не казалась уже чересчур серой, рощи и фруктовые сады тянули навстречу солнцу готовые лопнуть почки и будто плыли в розовато-лиловой дымке, кое-где показывая яркую зелень первых листочков.

— О, послушайте, кукушка! — внезапно проговорила Амария. И вновь раздался веселый и вместе с тем тоскующий призыв самой весны.

И Амария мысленно перенеслась в то время, когда она впервые узнала, что такое счастье. Невольно у нее вырвалось:

— О, сударыня, вы помните, как мы в такие погожие утра выезжали верхом…

— Очень хорошо, — ответила Альенора коротко.

Да, она отлично помнила веселую кавалькаду, выезжавшую встречать восход солнца, помнила усыпанную алмазной росой траву, смех, шутки, песни… и Ришара, который так ловко подражал крику кукушки, что предпочитающая одиночество пугливая птица ему отвечала. А Амария, ничего не знавшая о несчастной любви и постигшей Ришара судьбе, тотчас же подумала: «Ага, моя госпожа тоскует по родным местам».

— Пошли, — проговорила Альенора отрывисто, — а то опоздаем к мессе.

Они, как обычно, завтракали с другими дамами, и Амария заметила:

— По крайней мере, мы можем теперь заниматься рукоделием в парке.

— Без меня! — воскликнула Урсула, пожилая старшая фрейлина. — Хорошо известно, что весенние дни обманчивы. Они похожи на непостоянного и капризного любовника: то повеет теплом, то обдаст холодом. Сидите сами в парке, если желаете заработать ревматизм, а я останусь здесь, возле камина.

Одна или две дамы согласились с Урсулой. Но Амария и Сибилла умоляюще взглянули ясными сияющими глазами на королеву.