— У меня есть идея получше, — сказала Альенора, подумав, что обе девушки напоминают щенят, просящих выпустить их на волю. — Подождите меня и оставьте пока рукоделие.

Быстрым шагом она направилась в апартаменты короля. Обычно он не виделся с королевой до обеда. Людовик VII все еще придерживался монастырского распорядка дня. Вставал с рассветом, посещал первую мессу, скромно завтракал и уже работал, когда королева еще и не просыпалась. Несмотря на сравнительно ранний час, в коридорах и рабочих комнатах на королевской стороне дворца все гудело, как в пчелином улье; посыльные сновали взад и вперед, повсюду сидели, протирая сонные глаза, люди, ожидавшие аудиенции, писари, уже проработавшие не менее трех часов, продолжали усердно водить перьями по бумаге, подавляя зевоту. Все они с любопытством взглянули на Альенору, направлявшуюся в просто обставленную комнату, выходившую окнами на север. Эта комната-кабинет располагалась сразу за арочным залом, где Людовик VII устраивал официальные приемы.

— Его величество у себя? — спросила она.

— Да, у себя, сударыня, но он занят, — ответил почтительно и слегка смущенно стоявший у дверей караульный.

— Тем не менее мне нужно с ним поговорить.

Караульный распахнул дверь и объявил королеву.

Непривычная неуверенность и робость охватили Альенору, когда она вступила в комнату, где сам воздух казался сумрачным и насыщенным суровой сосредоточенностью. Прежде она лишь один раз бывала в этом помещении — вскоре после приезда в Париж. Вечером Людовик не без гордости показывал ей дворец.

— Здесь, в этой комнате, я буду работать и заниматься делами, — пояснил он. — Мой отец — упокой, Господи, его душу! — долго болел и все государственные дела вершил в спальне, и врач или лекарь с пластырем могли остановить даже посланника императора. В результате во всем стала проявляться расхлябанность, нарушаться строгий порядок. У меня все будет по-другому. В эту комнату смогут входить только те, у кого есть неотложные дела.

При этих словах Людовик взглядом предостерег Альенору, и она до сих пор не нарушала введенного им правила.

В Аквитании все было иначе. Еще до болезни ее отец — на склоне лет вспомнивший о собственных прегрешениях и планировавший покаянное паломничество в Кампостелью — довольно легко относился к своим обязанностям верховного владыки. Ему ничего не стоило решить какой-нибудь важный вопрос за те секунды, которые требуются, чтобы сесть на коня. В таких случаях он, стоя одной ногой на земле, а другую вставив в стремя, произносил: «Я принял решение…» И с раннего детства Альенора привыкла приходить к нему, когда ей хотелось. Даже во время официальных приемов он никогда не прогонял ее, если она вдруг входила в зал, а сажал к себе на колени и говорил:

— А теперь, ангел мой, сиди тихо, слушай и наблюдай. Это та же игра…

В комнате, куда вошла Альенора, было три стола: два поменьше — возле двери, за которыми сидели наиболее доверенные писари, — и один большой на дальнем конце помещения, где расположились Людовик VII и Одо. Возле стола у стены — открытый шкаф со множеством свернутых в рулоны карт. На полках под окном пергаментная бумага, запасы чернил, тонкого просеянного песка, сургуча и свечей. В комнате, расположенной в толстой крепостной стене, было всегда холодно, а потому в камине постоянно горел огонь. Рядом с камином на табурете сидел совсем юный паж, в обязанности которого входило при необходимости подкладывать — как можно тише — в огонь поленья.

В кабинете была такая глубокая, почти благоговейная тишина, стук каблуков по каменному полу прозвучал как-то кощунственно.

Альенора взглянула на супруга, и чувство неловкости и робости исчезло так же внезапно, как и появилось. Когда она вошла, Одо как раз достал с полки и стал разворачивать карту, не сразу заметив королеву. В этот момент король Франции очень походил на испуганного маленького ученика, которому задали непосильную задачу. Жизнь, которую вел со дня коронации этот восемнадцатилетний, хрупкий, светловолосый юноша, не согнала с его лица приобретенную в монастыре бледность. При взгляде на него у Альеноры защемило от жалости сердце.

«Настало время нарушить его порядок, и никто это не сделает, кроме меня», — подумала она, смело приближаясь к столу.

Людовик поднялся и поцеловал ее, серьезное выражение лица сменила улыбка — радостная и одновременно чуть застенчивая. Одо тоже поднялся и, не улыбаясь, сказал:

— Надеюсь, ваша светлость в добром здравии.

— Слава Богу, у нее все в порядке, — ответил за нее Людовик VII.

Она осветила эту мрачную комнату, как луч солнца в пасмурное утро.

Одо быстро с подозрением взглянул на короля и начал вновь разворачивать карту.

— Но утро вовсе не пасмурно, сударь, — заявила Альенора. — Оно великолепно, в воздухе пахнет весной. Именно поэтому я осмелилась помешать вам. Хочу просить вас о милости.

На лице короля появилось несколько неопределенное выражение. Губы улыбались, черты смягчились. Он очень любил свою красивую жену, был почти без ума от нее — насколько может быть без ума от женщины холодная, монашеская натура — и был готов выполнить ее любую просьбу, если это не приводило к конфликту со старшими советниками, которые имели на него неограниченное влияние. При мысли о них в его глазах мелькнула настороженность, хотя губы все еще улыбались.

— Мне подумалось, — сказала Альенора, — в такое прелестное утро мы могли бы прокатиться верхом, выехать в лес, выпустить наших соколов. Взяли бы с собой провизию — на свежем воздухе при солнечном свете еда кажется вкуснее. Пожалуйста, Луи… За все эти месяцы мы еще ни разу не ездили верхом вместе.

— В самом деле, — ответил он, вздохнув с облегчением. — Мне кажется, это можно организовать. — И желая создать впечатление, что он и сам об этом думал, добавил: — Действительно, мы еще не ездили вместе верхом: было много дел.

— И немало осталось, — вставил Одо. — Ваша светлость обещали решить сегодня проблему Меридона.

Повернувшись, Людовик VII с раздражением заметил:

— Да, обещал! А вы пока даже не нашли этого места на карте. Быть может, пока я дышу свежим воздухом, вы поручите полудюжине писарей искать его, господин капеллан?

— Я знаю, где Меридон, — проговорила Альенора, обходя стол и склоняясь над картой. — Это одно из феодальных владений на территории Аквитании. Расположено между Пуатье и Люсиганом… Вот оно, — указала она пальцем.

— А почему, — спросил с кислой миной Одо, — здесь написано Сен-Марин, а не Меридон?

— Да потому, что ваша карта изрядно устарела. Мой дедушка, герцог, как вы помните, сильно повздорил с церковью, и наиболее преданные ему вассалы, чтобы показать, на чьей они стороне, демонстративно переименовали свои владения, присвоив им светские названия. Жервез Одноглазый, потерявший глаз в крестовом походе, в котором участвовал и мой дедушка, был одним из самых преданных людей и сменил название своего поместья с Сен-Марин на Меридон.

— В споре упоминается некий Жервез Меридонский! — горячо воскликнул Людовик VII.

— Вам следовало спросить меня! — проговорила Альенора с не меньшим жаром. — Я знаю их всех! В данном случае речь, вероятно, идет о внуке Одноглазого… А о чем, собственно говоря, спор? Неужели Уильям по прозвищу «Молот» возобновил свои претензии?

— Именно так, — ответил Людовик VII, чувствуя себя несколько неловко, и, чтобы скрыть смущение, обращаясь к Одо, сказал: — Измените название на карте своим пером, Одо. Где-то должна быть более новая карта. Ее следует отыскать.

Пробормотав что-то относительно запропастившегося куда-то пера, Одо отошел от стола. Ни Людовик, ни Альенора не заметили, что он не вернулся. Обрадованная возможностью быть полезной и поговорить о своей любимой Аквитании, Альенора начала рассказывать о Меридоне: как возникли взаимные претензии, как этот сосед из-за брачных уз поддержал одну сторону, а тот сосед встал на другую сторону, поскольку давно враждовал с ее соперником. Она говорила с подъемом, постоянно ссылаясь на карту, и поведала довольно романтическую историю, особенно когда заговорила о сыне Жервеза Одноглазого, который, вернувшись с войны в Кастилии, привез с собой жену-мавританку, за что был лишен наследства рассерженным отцом, а также отлучен от церкви за отказ крестить жену против ее воли.