— За трофей и пленного спасибо, молодцы!— по-кавалерийски нараскат поблагодарил Нелидов.— Кирилыча же наутро в караул вне очереди, чтоб впредь от романеи не болел!— И, глядя на распластавшегося под рогожей его собственного бывшего повара Кирилыча, распорядился:— Выдать всем солдатам в полку по чарке романеи. С мороза и для сугрева.— И мечтательно дополнил:— Сегодня ведь у нас на Москве масленица, ребята!
На ночь драгуны наспех соорудили походные шалаши, укрыв их мохнатыми еловыми лапами, разожгли костры. В лесу было тихо, покойно, как в заколдованном снежном царстве. Высокие заснеженные ели и сосны напомнили солдатам о родных краях.
— А у нас в Новгороде сейчас хорошо! Масленица! Блины пекут. В избах тепло, пирогами пахнет.
— Эх, поесть бы сейчас блинов с маслом да на печь!— мечтательно вздохнул Кирилыч.
— Тебе бы все на печку, вахмистр! — рассмеялся Ухватов.— Да у нас сейчас на Валдае к вечеру самое гулянье. Парни все, почитай, на конях — марш-марш на приступ снежного городка! А девки и огольцы — те балуют, отбиваются снежками, валят сверху снежные глыбы. Смех, шум, молодечество! А ты ублаготворил чрево свое — и на печь! Так жить нельзя, дядя!
— Много ты понимаешь, желторотик!— рассердился Кирилыч, — Я еще под первый Азов ходил...
— Во-во! Крымцы с вас штаны и спустили — без портков из-под первого Азова и бежали-то!
«Сам ты без портков...»—слышал еще сквозь наступавший сон Роман. И ему было тепло и хорошо, что он не один в немецкой земле — плечо о плечо с товарищами. И еще подумалось о брательнике. Приезжал как-то осенью один немецкий ученый, передал от брата привет и десять царских ефимков золотом. «Но забывает, значит, Никитка, родственная кровь — она крепче всего на свете...» С теми мыслями Роман и заснул.
Разбудил его рано, на холодном, зябком рассвете Кирилыч:
— Господин эскадронный, вставай! Да вставай ты, буйная головушка! Обратный приказ от саксонцев вышел. Опять, значит, в наступление нас гонят!
Как и все нежданные решения, обратный приказ этот, отменяющий ретираду и вновь бросающий саксонскую армию на Фрауштадт, был отдан фельдмаршалом Шуленбургом скорее в силу раздражения чувств, нежели в силу^разума. Еще к вечеру, вернувшись в Гу-бен, в теплый бюргерский дом бургомистра, так уютно обжитой им за долгие месяцы зимней стоянки, фельдмаршал и не помышлял о новом наступлении. Сначала он с дороги выспался, затем принял ванну, облачился в домашний халат и в самом веселом расположении духа прошел в столовую, где проворными руками бургоми-стерши был накрыт обильный домашний ужин.
И пусть за окном неслась злая, пронзительная метель и хриплым домовым завывал ветер в трубах — от этого еще приятнее был жар, шедший от покрытой изразцами уютной голландской печки, еще ближе казались теплые руки хозяйки, летавшие над столом, еще нежнее был ее ласковый веселый взгляд и еще обольстительнее выглядели ямочки на румяных щечках. Даже озабоченный вид бургомистра, перепуганного нежданным возвращением своего важного постояльца, сегодня не раздражал, а лишь смешил бравого фельдмаршала. Шуленбург покойно развалился в кресле хозяина и даже удостоил озадаченного бургомистра рассказом о своем последнем походе, лукаво переглядываясь с проворной Анхен.
И в этот миг отдохновения от трудов и забот вломился — других слов и не подберешь! — наглец Флеминг с королевским указом о незамедлительной атаке Фрауштадта.
— Я не могу штурмовать Фрауштадт без сильных осадных орудий!— загорячился Шуленбург, но Флеминг в ответ расхохотался, точно застоявшийся жеребец.
— Крепость Фрауштадт! Сия знатная неприступная фортеция Фрауштадт!— От восторга Флеминг даже ущипнул Анхен так, что та не удержалась, взвизгнула и с притворной строгостью ударила наглеца по рукам.
«Нет, этот Флеминг положительно невыносим! И надобно же, чтобы король прислал ко мне именно этого наглеца. При дворе всем известно, что Флеминг зарится на пост фельдмаршала саксонской армии. А в маленькой армии не может быть двух фельдмаршалов. Да я и с места не двинусь, чтобы губить свою воинскую репутацию ради прекрасных глаз этого любимца Августа». И фельдмаршал сказал со всей твердостью, на какую был способен перед всесильным королевским любимцем:
— Да, крепость Фрауштадт! Я самолично стоял там под жерлами шведских пушек.
С нескрываемым удовольствием Шуленбург наблюдал, как и без того обветренное лицо Флеминга сделалось совсем пунцовым.
— Ваша неприступная крепость Фрауштадт совершенно пуста! Не далее как сегодня утром я проскакал через «сию неприступную фортецию» со своей кавалерией. И я должен доложить его величеству, что вы, с этим своим Монтекукули Востромисским, бессовестно обманывали его...— Флеминг встал и выпрямился во весь свой могучий кирасирский рост.
— Но я самолично видел там шведов,— растерялся фельдмаршал.— Может, новые донесения? Я сейчас же позову Востромисского.
Увы! Востромисский уныло доложил, что русские драгуны еще поутру сообщили, что шведы покинули Фрауштадт.
— Почему не доложили мне?!— спросил Шуленбург, хотя и помнил, что сам же приказал не тревожить его после дороги. Востромисский в ответ только развел руками.
— Генералы, мать вашу...— совсем уже неучтиво загрохотал Флеминг, входя в роль чрезвычайного королевского посланца.— Да пока вы тут у печки сидите, Рёншильд, наверное, уже атакует мою кавалерию. Представляете, если что случится со священной особой монарха? Да вам обоим голов не сносить! По вас казематы Кенигштейна плачут!
Напоминание об этой страшной королевской темнице словно ожгло генералов. Тут же, за столом бургомистра, Востромисский сочинил войскам обратный приказ, отменяющий ретираду, а Шуленбург, жалко лепеча, что надо спешить и спасать жизнь его величества, подмахнул его без промедления.
Этот приказ повернул всю саксонскую армию, что тащилась еще по узкой снежной дороге к Одеру, обратно к Фрауштадту, перепутал между собой все воинские части, смешал все планы квартирмейстеров и интендантов. И как следствие всей неразберихи, солдаты с самого начала этого повторного марша на Фрауштадт не получали горячей пищи, нестроевые команды и обозы с воинскими запасами затерялись где-то за Одером, а стоящая уже в Губене саксонская артиллерия оказалась без конных упряжек, отосланных еще дальше, в Саксонию.
Во всей армии Шуленбурга возникло общее стихийное, но оттого не менее коварное чувство, что происходит что-то неладное, и если обошлось без шведских шпионов, значит, сами господа саксонские генералы не ведают, что творят. И только в русском корпусе новый приказ солдаты встретили с ликованием уже потому, что Шуленбург вел армию на восток. Корпус стремительно форсировал Одер, совершил форсированный марш и первым вступил в разоренный и обобранный шведами Фрауштадт. Намеревались идти и далее, к Варшаве и Гродно, но, выйдя из города, вдруг натолкнулись на шведов. Вопреки всем заверениям Флеминга и его конных разъездов на лесистых холмах сразу за Фрауштадтом, развернувшись для генеральной баталии, стояла вся армия Рёншильда.
Фрауштадт
Фельдмаршал Шуленбург, налетев на шведскую армию, откровенно растерялся.
Ну хорошо, пускай Флеминг насочинял небылицы — с этого придворного краснобая и взятки гладки. Но ведь Востромисский засылал на повторную разведку отборных саксонских офицеров, и те в один голос твердили, что шведы отошли!
Шуленбург не знал, что эти офицеры, добравшись до теплых квартир Фрауштадта, там и заночевали, не дойдя милю до шведских разъездов, а меж тем Рён-шильд, получив донесение, что кавалерия Августа через Малую Польшу прошла уже в Силезию, снова повернул войска. Он решил, раз Август все-таки ускользнул, немедленно обрушиться на Шуленбурга. Шведы совершили встречный ночной марш. Пока саксонская разведка почивала на перинах во Фрауштадте, и произошла эта столь желанная для шведской стороны встреча.
Шуленбург расположил свой штаб в центре позиции, на холме возле старой ветряной мельницы. Старый вояка тоскливо наблюдал, как выходили из города и в спешке разворачивались в линию саксонские и русские полки, части французских наемников. Он не вмешивался в распоряжения своего начальника штаба, поскольку воинский опыт подсказывал: что бы он ни сделал и ни приказал, неизбежного не избежать, а эта роковая неизбежность — проигранная баталия! Его армия настолько привыкла к ретирадам, что не могла более атаковать — она могла или обороняться, или отступать. «Дай бог, устоим!»—подумал фельдмаршал, вглядываясь через подзорную трубу в сторону шведов.