Запах порохового дыма был ему всегда приятен — то был запах воинской славы, а он жил ради славы, как иные жили ради женщин, игры или денег. Но теперь даже этот запах, который повис над Альтранштадтом (беспрестанно испытывали новые пушки и приучали нович-ков-бомбардиров к ночной стрельбе), раздражал его, напоминал о том, что окончательное решение все еще не принято. Просыпался он с неприятным ощущением пловца, который вот-вот должен нырнуть в бодрящую воду, но не решается, мнется на берегу и синеет от холода.
Александр Македонский или Цезарь? — так он ставил для себя вопрос; куда же ему теперь двинуть шведскую армию? Там, на востоке, его ждет легкий поход до Москвы и неминуемая победа, но много ли славы в победе над русскими варварами? Правда, Александр Македонский снискал себе славу победой над варварами царя Дария. И потом из России можно было спуститься через Кавказ на юг и войти в края, некогда покоренные Александром Македонским. Карл XII относился к такому походу вполне серьезно, и командировал даже нескольких офицеров разведать возможные пути в Египет.
На западе его манила прогулка до Вены, через богатую Чехию, сражения с прославленными полководцами: Евгением Савойским, герцогом Мальборо. Там ждали лавры Цезаря. Но, с другой стороны, идти на Вену — значит таскать каштаны для французского короля Людовика XIV, «великого короля», как называют его в Европе, но Карл-то его таким не почитал. В глубине души он был уверен, что в мире один великий король — он сам. И мысли Карла XII все чаще обращались к Александру Македонскому. Там, на востоке, он ни для кого не будет таскать каштаны, он просто воспользуется тем, что великие западные державы воюют между собой, и создаст на востоке свою империю, окруженную такими полу-вассальными государствами, как Польша Станислава Лещинского. В Москве он, возможно, посадит на престол царевича Алексея, если тот будет столь же покорен, как король Станислав. Возможно, просто выгонит русских за Волгу, а в Москве поселит шведских и немецких колонистов. Надобно поступать по обстоятельствам — так говорил Цезарь, так будет действовать и он.
Карл одним прыжком соскочил с походной кровати, где спал, укрытый солдатской шинелью.
Утро было солнечное, ясное, и ночные сомнения окончательно рассеялись — на восток, только на восток!
Карл XII энергично обмылся до пояса холодной водой, смыл все тревоги и сомнения. Дежурный драбант подвел лошадь.
Во время бешеной скачки ветер пузырем надувал белую рубашку, приятно холодил кожу. К завтраку король вернулся в том знакомом всем его генералам приподнятом настроении, которое означало, что решение принято и ничто не может изменить его.
После завтрака в королевскую палатку впорхнул камергер Цедергельм и доложил, что его величество дожидается депутация саксонских рыцарей. Карл стремительно вышел из палатки. Глава депутации — граф Цвирби, напоминающий Фальстафа толстяк, страдающий к тому же одышкой, с трудом согнулся в поклоне: мешали тяжелые рыцарские латы, жали ноги дедовские ботфорты с ржавыми шпорами.
От лица всех присутствующих граф убедительно просил его королевское величество отменить налог, которым шведы обложили поголовно все рыцарское сословие в Саксонии.
— Ведь ваше величество, как наследственный князь Померании и член Регенсбургского имперского сейма, знает, что рыцари в Германской империи не несут никаких податей. У них одна обязанность — служить в рыцарском ополчении.
Карл насмешливо рассматривал и толстяка оратора, и этих пузатых саксонских помещиков, столь нелепых в прадедовских стальных латах и шлемах. «Они явились ко мне точно на маскарад!» Король презрительно оттопырил нижнюю губу и обратился к стоящим за его спиной штабным офицерам, посмеивающимся над шутовскими нарядами депутации:
— Господа, когда вы вступили в Саксонию, вы видели рыцарскую кавалерию на полях сражений?
— Нет, сир, они стояли, очевидно, у саксонцев в дальнем резерве! — не без иронии ответил за всех полковник ниландцев граф Торстенстон.
— Вы слышали, господа рыцари?! Как член Регенсбургского сейма и князь Священной Римской империи германской нации, я недоволен вами, рыцари! Вы не выполнили свой долг перед нацией, а потому извольте платить подушную подать наравне с мужиками! — И, повернувшись спиной к рыцарям, Карл вернулся в палатку.
Депутация, понурив головы, отправилась к лошадям. Сюда сбежался чуть ли не весь шведский лагерь — посмотреть, как эти закованные в железо увальни, поддерживаемые своими конюхами и слугами, карабкались на лошадей.
Один из солдат смеха ради сунул в морду графской лошади горящий факел, и та понесла бедного графа по шведскому лагерю. Из составленных рядами палаток на отчаянные крики благородного графа выскакивали солдаты и офицеры и смеялись до упаду. Шум и гвалт поднялся такой, что окончательно ошалевший жеребец встал на дыбы, и граф рухнул оземь. Подняться в рыцарских латах самостоятельно он не мог и лежал на песке, пока конюхи не подняли его и не освободили от древних доспехов.
Между тем в королевской палатке Карла уже поджидал его генерал-квартирмейстер, он же начальник штаба, Аксель Гилленкрок. Предстояла большая работа.
Еще педелю назад Карл приказал своему штабу приготовить общую карту с указанием кратчайших путей из Саксонии до всех европейских столиц. Теперь карта лежала на столе, но, к изумлению Карла, на ней был указан только один путь — из Лейпцига в Стокгольм. Король недовольно нахмурился. Он зйал, конечно, что многие офицеры и солдаты устали от войны, тянущейся седьмой год, и что Гилленкрок выражает в данном случае мнение этой части армии. Но был ведь еще и Рёншильд. Карл приказал позвать фельдмаршала. Крючконосый суровый старик в королевской палатке превратился в самого льстивого придворного.
— Вот, полюбуйтесь, Рёншильд, на эту карту. Графу Гилленкроку, судя по всему, надоела война.
— Я не верю, чтобы граф мог думать о мире, пока царь Петр стоит в Польше и в наших коронных владениях в Прибалтике. Было бы государственной изменой думать о мире, когда ваше величество поджидает новый, еще более великий триумф!
Рёншильд, само собой, не удержался, чтобы не кольнуть ненавистного ему Гилленкрока. Этот штабист и впрямь полагает, что именно он, а не Рёншильд своей победой под Фрауштадтом подготовил этот славный поход в Саксонию. К тому же граф раздражал Рёншильда своим богатством, независимостью в суждениях, образованностью и культурой, наконец. Никто, кроме Акселя Гилленкрока, не мог в шведском лагере, как равный с равным, беседовать с королем о математике и архитектуре, живописи и античных классиках. Вот и сейчас, кроме Акселя, кто осмелился бы требовать мира, зная, что король даже во сне мечтает о новых походах и баталиях.
— Мир с царем означает не государственную измену, а принесет государственную выгоду! — Лицо Гилленкро-ка передернула брезгливая усмешка, обычная в его разговоре с этим солдафоном Рёншильдом.— Мы спокойно можем уступить царю невские болота, ежели получим взамен такой эквивалент, как Норвегия. Единая Скандинавия — вот цель, выгодная Швеции и достойная вашего величества. К тому же Россия на Балтике — это приращение нашей торговли, русские заказы для наших верфей и мануфактур, прямой путь для наших купцов в Персию!
— Уступить царю Ингрию, земли, завоеванные великим Густавом Адольфом?! Мой король! Наш начальник штаба решительно сошел с ума! — Рёншильд был вне себя. Все связанное с именем Густава Адольфа было своего рода запретом не только для Рёншильда, но и для большинства шведских генералов и офицеров, и Карл XII превосходно знал это.
— Успокойтесь, Рёншильд. Меня с царем Петром может рассудить только меч. Что же касается Норвегии, Гилленкрок, то в свое время мы об этом подумаем. А теперь за работу, господа, нам надобно выбрать кратчайшие пути на Москву...
Когда Цедергельм доложил о прибытии в ставку главнокомандующего англо-голландской армией, прославленного герцога Джона Черчилля Мальборо, лежащая на столе королевская карта была исполосована красными стрелами, летевшими к Москве с севера, запада и юга.