Для Петра, создающего новую армию, снабжение этой армии новым оружием, доброй амуницией, отменным порохом имело куда более важное значение, чем нечаянная виктория в лихом кавалерийском наскоке. Вот отчего накануне нашествия шведов Петр несется с одной корабельной верфи на другую, заводит артиллерийские заводы на Урале и в Карелии, ревизует пороховые мельницы и суконные мануфактуры в Москве и Петербурге, в буквальном смысле «тачает добрые сапоги» для своей армии. Он стал по существу генерал-кригскомиссаром, то есть начальником тыла своих войск, и взвалил на свои широкие плечи всю ту неблагодарную и черную работу, за которую не венчают лаврами Юлия Цезаря или Александра Македонского. Здесь кроме всего прочего надобно было бороться с такими непомерно сильными супостатами, как российское бездорожье и российское «авось», чиновное воровство и закоснелое невежество. В борьбе с этим варварством надобно было спешить, потому как в ворота стучался неприятель. И Петр всю жизнь спешил и в спешке этой погонял Россию кнутом и тычком, поднимал на дыбе в Преображенском приказе, устрашал виселицами стрельцов на стенах Москвы.

Историки впоследствии укажут, что многие из его нововведений пришлось затем отменить или переиначить, но сам дух этих нововведений на многие десятки лет вперед определил судьбу России. И уж'во всяком случае петровская спешка была оправданна в канун нашествия шведов, этого старого иноземного супостата, который заодно с Речью Посполитой сто лет назад уже ввергнул Россию в Смутное время, опустошил, оголодил, выморил страну, застопорил ее развитие. Память о том страшном Смутном времени крепко жила в те дни как среди миллионов россиян, так и у самого царя. Вот отчего все помыслы и стремления Петра в то время замыкались на армии и флоте, на которые работали десятки новых мануфактур и корабельных верфей в Москве и 'Гуле, Воронеже и Петербурге, добывали железную руду на Урале и Алтае, собирали нелегкий хлеб. Вся эта многогодеятельная работа сотен тысяч и миллионов людей, направляемая и жестко контролируемая абсолютистской властью, стала давать свои плоды, и все — и русские и иностранные очевидцы — единодушно свидетельствуют, что никогда еще русская армия пе' была столь превосходно вооружена и снабжена, как накануне нашествия шведов. Тульские ружья не уступали прославленным люттихским мушкетонам, а трехгранный штык, заменивший в 1708—1709 годах неуклюжий багинет, пережил века и дожил, как известно, до наших дней. Мушки и гаубицы с олонецких и уральских заводов имели единые калибры и по скорострельности и дальности полета ядер и бомб превосходили шведские; впервые была заведена и невиданная в тогдашней Европе конная полковая артиллерия, а качеству русского пороха завидовали все иноземные специалисты. Не только офицеры, но и все солдаты петровской армии в канун кампании получили новые темно-зеленые кафтаны из доброго сукна, кожаные башмаки на толстой подошве, солдатские шерстяные плащи и пуховые шляпы. Петр учел урок первой Нарвы, когда его армия оголодала в осеннюю распутицу, и добрые армейские магазины были заведены в Смоленске и Пскове, Киеве и Воронеже, устроены дивизионные и полковые обозы, так что если путь к сердцу солдата лежит через желудок, то в 1708 году сой путь из грязной колеи превратился в мощеную гладкую дорогу. Не случайно даже такой недоброжелатель Петра, каким был английский посол в Москве сэр Чарлз Витворт, посетив русскую армию, отметил, что никогда еще русский солдат не был столь исправно вооружен, снабжен, накормлен и обучен, как в канун кампании 1708 года.

Полный контраст этому представляла шведская армия. Для самого Карла XII снабжение армии было простой безделицей, поскольку он свято исповедовал принцип: война кормит войну! И в разоренную войной Белоруссию он вступил с запасом пороха и боеприпасов всего на три месяца, всецело полагаясь на огромный обоз генерала Левенгаупта, который двигался из Риги. Еще менее было взято им съестных припасов, которые шведская армия привыкла доставать на местах. Однако если в Польше и Литве мужики еще привозили для продажи в шведский лагерь съестные припасы, то белорусскии крестьянин не только ничего не вез, но и зарывал хлеб в ямы, дабы не достался неприятелю.

И теперь, в 1708 году, шведскую армию вдоль всего пути встречали сожженные или брошенные белорусские деревни, жители которых прятались от врага по дальним хуторам и лесам, в лесах стихийно стали возникать партизанские отряды, нападавшие на шведских фуражиров и отдельных солдат, уклонившихся от большой дороги. А на большой дороге вела скифскую войну русская армия. Так что уже за Минском шведы шли словно по выжженной пустыне, окруженные народной ненавистью. В шведском лагере за ржаной черный сухарь надобно было платить маркитантам золотом. Правда, армейские пекари пекли еще хлеб, обильно подмешивая в него лебеду. Но уже в июне шведская армия безусловно подавилась этим хлебом из лебеды, отчего тысячи солдат стали страдать кровавым поносом. И если Карл XII, вступив после победы под Головчином в Могилев, более чем на месяц задержался в этом городе, то причиной тому были отнюдь не какие-то соображения большой стратегии, а самые простые и вынужденные обстоятельства. Во-первых, можно было подкормить армию в местности, еще не опустошенной войной (после Головчина русские оставили Могилев в крайней спешке и не успели уничтожить там запасы продовольствия) . Во-вторых, надобно было вылечить тысячи больных солдат от дизентерии, поразившей армию. Именно этим, а не только ожиданием обоза Левенгаупта объясняется столь долгая стоянка шведов в Могилеве. Как только местность вокруг Могилева была опустошена, шведский король, не дожидаясь подхода Левенгаупта, перешел Днепр и двинулся из Белоруссии в пределы России, прямо на Смоленск. В сей миг, когда опасность вплотную подошла к русскому коренному рубежу, Петр почел нужным поспешить в действующую армию и самолично возглавить ее, дабы не повторилась путаница и сумятица Головчинской баталии. За Головчино Петр наказал только Репнина и Чамберса, разжаловав их в рядовые солдаты. Наказание то было примерным, так как Петр знал хорошо, что виноваты не только эти два незадачливых генерала, что свою вину несут и Шереметев, и Меншиков, и особенно спесивые наемные иноземцы: Гольц и Генскин, Алларт и Инфланд. Карая Репнина и Чамберса, Петр наказывал тем весь генералитет своей армии и впредь тем сурово предупредил.

Впрочем, до решительной генеральной баталии под Головчином дело все-таки не дошло, вышла там «не игра, а играньице», и Петр был благодарен Шереметеву, сумевшему отвести главные силы армии без особого урона. Потому формально командующим армией оставался фельдмаршал, хотя с приездом царя все решалось прежде всего самим Петром. И снова армия, на этот раз уже по царскому указу, начала отступать к Смоленску. Однако ежели шведы рассчитывали, что, отступив в пределы России, русские перестанут опустошать местность, оставляемую неприятелю, то они жестоко ошибались. Запылали русские города и деревни на Смоленщине, разбегались по лесам русские крестьяне, снова в шведском лагере не стало хватать ни фуража, ни хлеба. На стоянках, чтобы добыть хоть немного съестных запасов, шведы сходили с главной дороги, вдоль которой все было уже сожжено и уничтожено, и шли в дальние деревни, разбрасывая тем самым шведскую армию на отдельные колонны. Так и случилось, что три полка Рооса, отделившись от главных сил, стали в конце августа у деревни Доброе. Русская разведка, поставленная в те дни отменно, вовремя донесла об отряде Рооса, и Петр решил нечаянным нападением разгромить сей удаленный от главных шведских сил регимент и вдохнуть тем надежду и уверенность как в свою полевую армию, так и в своих генералов, заскучавших было после головчинской акции.

Когда на генеральском консилиуме было решено атаковать Рооса, сам царь предложил поставить во главе пешего отряда из восьми батальонов генерал-майора Михайлу Голицына. Князь Михайло был, с одной стороны, польщен царским выбором, а с другой — сразу же высказал сомнение, когда узнал, что командовать конной колонной был назначен генерал Пфлуг.