— Ты уж, Никитич, вроде стар шута строить. О деле говорю, прислушался бы!

— Что правда, то правда, паренек. Я старый петух, чтобы цыплячьим умом жить.

Юрка плюнул и ушел.

На улице ему встретился Петька Чижик. Он, поднимаясь на цыпочки, старался снять с челки Цезаря прицепившийся репей. Цезарь вскидывал головой, и Чижик, подражая Федоту, ворчливым баском покрикивал:

— Экая тварь неразумная!

Юрка сразу же повеселел: «Ничего, я тебя объеду, старый пень. И не заметишь, как в твоей конюшне по-моему обернется». Он сразу же предложил Петьке:

— Хочешь на чапаевского Жаргона поглядеть? Пойдем. Может, и прокатимся на нем.

Чижик нерешительно ответил:

— Сейчас-то недосуг. Кабы к вечерку.

— Что ж, и к вечерку можно.

После этого Юрка стал частенько прихватывать с собой Чижика к Сергею Гаврилову. Они разбили все выпасы в первой бригаде на несколько выгонов, наметили лошадей на выгоны.

А старик Неспанов попрежнему был доволен Чижиком, в свободное время сидел на солнышке, покуривал, отпускал шуточки прибегавшим на скотный двор дояркам. У него ничего не изменилось в жизни — доволен собой, привычной работкой, горячим летним солнышком, — чего еще старику надо?

Степан Груздев часто жаловался Родневу, что ему трудно работать секретарем парторганизации.

— Университеты-то мои — всего четыре класса, — вздыхал он.

Вступил в партию Груздев на фронте. Сейчас в колхозе парторганизация — пять человек, а когда Груздев вернулся с войны, было трое: свинарка Сомова, кузнец Прутов и бывший до Спевкина председателем Коршунов. Выбрали секретарем Груздева.

Партийная работа Груздева до сих пор проходила просто. На его имя приносили бумагу из райкома партии… Бумага из райкома да еще за подписью первого секретаря, Паникратова, каждый раз вызывала у Груздева, когда он распечатывал конверт, уважительный холодок между лопаток. Он внимательно прочитывал бумагу и тщательно прятал ее в папку «Партийные дела», которая хранилась вместе с ведомостями об уплате членских взносов в кованом сундучке, заменявшем сейф.

При случае Груздев не забывал известить председателя колхоза:

— Из райкома сигнал есть.

— Какой? — настороженно спрашивал Спевкин, который при упоминании «райком» сразу же ждал следующего слова: «нагоняй».

— Указывают на низкий уровень развития животноводства по некоторым колхозам, — сообщал Груздев.

— Это на кого же указали? Не на нас случаем?

— Нет, нас не упомянули, а Купцову из «Заветов» да Солодовникову из «Нивы» попало.

Таким «сигналом» Спевкин был вполне доволен и вскоре забывал о его существовании.

Груздев же забывал не так скоро — на колхозных собраниях, на заседаниях правления он не упускал случая напомнить: «Товарищи, райком нас неоднократно ставил в известность…», и при этом пересказывал содержание последнего письма.

Когда требовалось, письма эти обсуждались на партийных собраниях. Собрание выносило решение: «Партийное собрание в колхозе имени Степана Разина находит решение бюро (или пленума) райкома от такого-то числа по такому-то вопросу правильным…» Один экземпляр решения отправлялся в райком, другой Груздев прятал в кованый сундучок.

С приездом Роднева начали обсуждать на партсобраниях не только «сигналы» из райкома, но и такие вопросы, как учеба у чапаевцев и соревнование.

Вечерами в конторе правления собирался народ. Бригадиры приходили получать наряды, кое-кто — выкурить цыгарку-другую в компании, потолковать о том о сем. Бригадиры усаживались вокруг стола, поближе к Спевкину; Груздев и Роднев в углу на скамеечке, а Федот Неспанов, завсегдатай таких вечеров, около печки, прямо на корточках, опираясь спиной о стену.

Все собеседники хорошо знали и характер, и привычки, и слабые стороны друг друга. Например, Митрофан Козлов, бригадир третьей бригады, любил после деловых разговоров вспоминать, как он в первые годы советской власти был начальником рабочего отряда по сплаву леса. Послушать, так за ним охотились дружки и родня купца Пузырева, гонялись местные кулаки, в него стреляли, его кололи вилами, его собирались вешать, но он жив, здоров, всех обхитрил. Спевкин же разгорался, как только заходит разговор о войне… Что-то устоявшееся, семейное было в этих вечерах.

Так было и до Роднева, так осталось и при нем. Митрофан Козлов продолжал хвастать победами над пузыревским объездчиком Фомой Шестипалым. Федот Неспанов начинал побасенки обычным вступлением: «А вот какое было дело, ребята…» Спевкин, стуча кулаком, вспоминал, как под Батрацкой Дачей немцы поднимались по десять раз в атаку… Но уже ни один вечер не проходил, чтоб кто-нибудь не поворачивался к Родневу и не спрашивал:

— А что там новенького, Василий Матвеевич?

«Там» — означало весь мир, кроме своего района.

И Роднев начинал пересказывать газетные новости.

Постепенно, вечер от вечера, в правлении стали засиживаться не только старики, но и молодые. Не хватало стульев, и уже не один Федот Неспанов, а многие пристраивались на корточках вдоль стен.

Груздев обычно сидел рядом с Родневым, строго поглядывая на собравшихся: «Давно бы так, не лясы точить, а за политическое образование взяться…» Он по простоте душевной думал, что чтение газет и есть политическое образование, большего не требуется.

Однажды Груздев, разыскивая пропавшую со стола Спевкина ручку, открыл ящик и увидел в нем книгу Ленина. Взял в руки, прочитал: «Великий почин», и удивился: «Откуда это у Дмитрия?» Но тут же вспомнил, что дней десять назад между ним и Спевкиным вышел спор: нужно ли оплачивать хотя бы частично работу, проделанную на массовых субботниках и воскресниках? Роднев им посоветовал прочитать книгу Ленина. Спевкин вот читает, а у него, Груздева, руки не доходят.

После этого он нашел Роднева и словно ненароком попросил:

— Ты б, Матвеич, книжку мне дал, что ли?

— Какую? Маловато книжек-то, из районной библиотеки на абонемент беру, тем и живем.

— Мне б Ленина… «Великий почин».

— Нет сейчас у меня, Спевкин читает.

Встретив Спевкина на следующее утро, Груздев заворчал:

— Ты чего две недели книгу держишь?

— Какую? Ах, да… Все, знаешь ли, недосуг. Уж немного осталось дочитать.

Но Груздев по скользнувшим в сторону глазам Спевкина понял, что тот и не брался за книгу.

— Тоже мне чтец… Не один, чай, в колхозе читаешь, книги-то нам на время дают.

Поздно вечером, возвращаясь со скотного, он увидел в окне правления свет, осторожно заглянул: Спевкин, запустив пальцы в рыжие кудри, сидел над книгой, рядом в пепельнице — куча окурков, свет лампы подернут легким туманцем. И снова где-то в душе засосало: «Он читает, а я вот сейчас спать завалюсь…»

Работа на МТФ, партийные дела да еще книги… Степан все чаще и чаще заводил разговор с Родневым, чтобы тот принял секретарскую обязанность — как раз ему по плечу. Но Роднев отвечал:

— Как же я приму? Молочную ферму и то с рук на руки просто не передашь, а тут — парторганизация. Вот подойдет отчетно-выборное собрание, тогда посмотрим.

Но до отчетного собрания было далеко, и Груздев решил съездить в райком, посоветоваться, нельзя ли пораньше, до отчетно-выборной кампании, переизбрать секретаря парторганизации.

Вернулся он из Кузовков поздно. Зашел на огонек к Спевкину.

— Уж не сам ли Паникратов тебя прочесал? — спросил Дмитрий, увидев, что лицо Степана хмуро, а усы обвисли.

— Да нет… — отмахнулся Груздев. — Дернуло меня за язык… Расхвалив я нашего Василия Паникратову, а тот: «Заберем от вас Роднева. Нам в райкоме нужны хорошие работники. Давно, говорит, он на примете».

Спевкин, пристально глядя широко открытыми глазами на свет лампы, барабанил пальцами по столу.

— Молчать бы мне, — вздохнул Груздев.

— Ну, человек не иголка, все равно заметили бы! Идем, чего сидеть, — первый час, поди.

Они вышли из правления. Стояла теплая, темная августовская ночь. Мерцали крупные звезды, перепутавшись с черными ветвями старой полузасохшей березы. Деревья спали. Прикорнув около них, спали низенькие домишки, спал каждый листик. В воздухе, влажном, пахучем, чувствовалось: недолгое северное лето уже перезрело, где-то рядом — осень, и, может быть, следующая ночь уже не будет такой теплой.