— Прятать, прятать нужно всё! — вторил другой.

Соседи заговорили наперебой:

— Что делать, что делать? Господи, помилуй…

— А ведь ходил слух, что они нам боярскую землю отдадут, как в России.

— Жди, как же! Ещё и нашу заберут в колхоз!

— А что такое — колхоз?

— Ой, увидим, увидим, не возрадуемся…

— Обождите, — вмешался, наконец, Стефан. — Я спрошу…

Федьков всё ещё рылся в повозке.

— Эрдже! Василе! — несмело окликнул его Стефан.

— Чего, Степа?

Кое-как Стефан объяснил, в чем дело.

— Ерунда! — без размышлений решил Федьков. — Не может быть такого приказа. Напутали вы чего-то. Так и скажи своим соседям. Понял?

— Ынцелес, ынцелес[21]! — обрадовался Стефан и поспешил к калитке, но на полпути вернулся и позвал Федькова за собой. Он хотел, чтобы русский объяснил сам.

У соседнего дома людей было уже больше, чем несколько минут назад. Слышался тревожный, но приглушенный говор. Когда подошли Федьков и Стефан, голоса разом смолкли.

Взяв из рук Диомида бумажку, Стефан протянул её Федькову. Тот отмахнулся от неё, положил руку Стефану на плечо:

— Растолкуй. Пусть не паникуют.

Стефан, как смог, перевел односельчанам его слова. Крестьяне выслушали, но не расходились, словно ждали ещё чего-то.

— Вот темнота! — рассмеялся Федьков. — Брехне какой-то поверили!.. Да что это за бумажка? Дай-ка погляжу! — Он взял у Стефана желтый листок.

У калитки им встретились Гурьев и Опанасенко, только что вернувшиеся из кооператива.

— Товарищ старший лейтенант! — доложил Федьков, когда они втроем вошли в хату. — Там! местный народ растревожился, отберут, мол, у них всё. Я с ними провел работку, что брех это. Какая-то бумажка их попутала. Вот. — Он протянул желтый листок. Гурьев внимательно рассмотрел его. Странно: на листке — только румынский текст. А подобные приказы имеют обыкновенно и русский.

— Ну и как, Федьков, поняли тебя местные?

— А как же? — голос Федькова звучал уверенно. — Меня вся заграница понимает.

Гурьев положил листок на стол, спросил у Илие:

— Что здесь написано?

Старик нагнулся к светильнику и стал, медленно шевеля губами, читать про себя. Лицо его мрачнело. Дочитав листок до конца, он, ни слова не сказав, передал его Матею.

— Да о чем же там? — снова спросил Гурьев. Илие словно не слышал.

Гурьев с нетерпением повторил вопрос.

— Момент, пожалуйста…

Не веря своим глазам, Матей читал:

— «Запрещается: продажа и передача другим лицам разного рода скота, сельскохозяйственного инвентаря, а также различного рода сельскохозяйственных продуктов, а также запрещается убой скота и птицы — впредь до определения имущества, подлежащего передаче в общественную собственность.

Учет имущества, подлежащего передаче в общественную собственность, производится особым распоряжением. Лица, укрывающие вышеуказанное имущество от учета, а также уклоняющиеся от передачи его в общественную собственность, подвергаются строгому наказанию вплоть до долгосрочных принудительных работ и конфискации всего имущества».

Внизу стояла подпись: «Советский военный комендант».

Растерянно посматривая то на бумагу, то на Гурьева, Матей пересказал ему содержание прочитанного.

«Неужели и Матей и Илие поняли неправильно? Нет. Не может быть. Оба грамотные… Жаль, не могу прочесть сам… Может быть, там что-нибудь другое? Но что бы там ни было — наши такого приказа дать не могут. Никак не могут».

Решительным жестом положив ладонь на желтую бумажку, Гурьев твердо сказал:

— Фальшь!

Лицо Илие посветлело. Тыча пальцем в странный приказ, он стал что-то оживленно толковать Матею.

— Откуда взялась эта бумажка? — спросил Гурьев Федькова. Тот объяснил.

«Как быть? — Гурьев почувствовал себя в затруднении. Они не обязаны ввязываться в эти дела. — Но разве можно не вмешаться? Ведь на всю нашу армию тень от этой бумажки падает. Докладывать о происшествии здесь некому, надо решать самому… Но что делать? Как?» И Гурьев после недолгого раздумья сказал:

— Идем в примарию. Надо до конца разобраться.

— Выходит, мы вроде комендатуры? — Федьков оправил гимнастерку.

— Приходится, раз в такие места заехали.

Гурьев пригласил Матея сопровождать их.

— Толмач? — догадался тот. — Бун, бун!

Видя, что старик собирается тоже идти, Дидина подбежала к нему и что-то торопливо, умоляюще зашептала, подергивая его за рукав. Но Илие сердито отмахнулся.

По безлюдной улице, потонувшей в синеве позднего августовского вечера, вспугивая рано улегшуюся деревенскую тишину, двигалась целая процессия. Впереди почти бегом поспешал Диомид. За ним шли Матей, Гурьев, Федьков, снова завладевший карабином, и Опанасенко. Степенно ступал молчаливый Илие, а следом тянулись, не решаясь идти рядом с русскими, несколько селян — соседей Сырбу, желавших лично убедиться, что офицер прикажет примарю считать страшный приказ недействительным!

То и дело оборачиваясь к Матею, слегка подпрыгивая на ходу, Диомид о чём-то с горячностью толковал, часто повторяя: «дракул», «примария». Этот маленький взбудораженный человек, вероятно, ругал тех, кто привез в примарию переполошившую всех бумагу.

В примарии не было видно ни огонька. Илие поднялся на крыльцо, неторопливо, но сильно постучал в запертые двери, крикнул:

— Памфил! Дескиде[22]!

За дверью послышались шаркающие шаги, брякнул засов. На пороге показался сгорбленный, босой, с всклокоченными волосами старик в длинной посконной рубахе. Он испуганно посмотрел на офицера и с поспешностью низко поклонился ему. Гурьев спросил:

— Где примарь?

— Ундэ есте примар? — повторил вопрос Матей.

— Ла каса, ла каса! — засуетился Памфил.

— Дома? Позвать его сюда! — распорядился Гурьев.

— Момент, момент! — Памфил скрылся в сенях и тотчас же вернулся с зажженной лампой в руке.

Вслед за Памфилом все, стоявшие на крыльце, кроме Диомида, который, как только приблизились к примарии, вдруг потерял всю свою бойкость, вошли в большую комнату, перегороженную барьером!. За барьером стояло два стола: один под клеенкой, закапанной чернилами, видимо, стол писаря, и другой — покрытый зеленым сукном, наверное — стол самого примаря. Над этим столом висел портрет короля. Висел он несимметрично, в сторонке, и рядом виднелось светлое прямоугольное пятно. Наблюдательный Федьков обратил внимание на это, толкнул Опанасенко в бок:

— Антонеску сбросили, а Михай ещё болтается!

Поставив лампу на барьер, Памфил торопливо вышел.

Вскоре он вернулся: примаря дома нет, и где он — неизвестно.

«Прячется!» — догадался Гурьев и попросил Матея: пусть Памфил подробно расскажет, кто и когда привез фальшивый приказ.

Оказалось, что несколько желтых бумажек передал примарю русский офицер. «Может быть, тот майор, у которого я только что угощался?» — предположил Гурьев.

Памфил подтвердил: да, передал именно тот офицер, который остановился в кооперативе.

«Что делать?» — Гурьев в напряжении стиснул губы. Конечно, можно и ничего не делать — переночевать и утром ехать дальше. Никто не обязывает разбираться… Но как эти липовые приказы к майору попали? Случайно? А если нет? Может быть, и майор — не майор?.. Документы у него в полном порядке… Почему он заминал разговор о прошлых боях? И участвовал ли он в них? Темноватый человек. Задержать его? Так просто он не дастся. С ним — два автоматчика… Да и вдруг — свой?

Гурьев в боевой обстановке обычно своевременно умел находить ту грань, где кончались необходимые выдержка, осторожность и могли начаться пагубные медлительность, нерешительность, и никогда не переступал этой грани. Но то было в бою. А сейчас нащупать такую грань — куда труднее…