Ставя себе правильную задачу, он хочет решать ее негодными средствами, вливает новое вино в старые мехи — и не будет в состоянии достичь поставленной цели, пока не перестанет путать то и другое, пока до конца не откажется от “возвышенного” в женщине (именно унижение другим этого якобы возвышенного не дает ему покоя, но зато и какое наслаждение, когда это “возвышенное” унижает он сам, возвышаясь над возвышенным!), для чего надо забыть само слово “возвышенное” вообще — пока, словом, не перестанет заниматься духовным альпинизмом и не обретет горизонталь. А ее он сможет обрести, только когда на самом деле перестанет хоть сколько-нибудь высоко ставить себя. Нуль собственной вертикали — вот что ему необходимо. Обретение горизонтальной шкалы ценностей, вообще не предполагающей оценки, дзенское “человек-собака”, снимающее все эти “высокие обманы” и “низкие истины”, — вот противоядие для таких, как он, позволяющее увидеть вещи такими как они есть и принять женщину вне всяких ее оценок, просто как любимое, милуемое живое существо.

Не думайте, что я вообще против трансцендирующей способности человека и его потребности в и н о м . Когда бы так, святость перестала бы быть для него святостью. Это самое страшное, что может случиться с человеком, что с ним ежеминутно происходит сотни и тысячи лет, а все никак не произойдет до конца — и, значит, сколько бы мы над собой ни издевались, до конца не произойдет никогда...

Божественность всего сущего. Кто с этим спорит? “Чистый” материализм — такая же закрытая страница серьезного человеческого опыта, как “чистый” капитализм Х1Х столетия. Весь вопрос только в том, что для человека — божественное сущее. Когда над сущим ставят Единого Сущего... вот тогда понятие божественности отождествляется с понятием вертикали. А я — за горизонтальную трансценденцию. Для героя Пруста (следуя Мамардашвили — думаю, и здесь мы говорим о том, о чем осведомлены оба) за возлюбленной тоже стоит “богиня”, разговаривая с дорогими людьми, человек на самом деле говорит “с богинями”, через связь с человеком человек выходит к божественному, divinitе. Но это божество, через которое человек воссоединяется с собой. Это не что-то Высшее, стоящее над человеком и приказывающее ему, карающее и награждающее его (раболепство монотеизма, неотделимое от корысти монотеизма), это — абсолютное, присутствующее в любом относительном, вечное внутри любого смертного, это столкновение человека с абсолютными, неизменными инстанциями в самом себе, столь, казалось бы, относительном и текучем, это высвечивание divinitе в себе. Когда человек открывает иномирность этого мира, абсолют, располагающийся не над миром, а — внутри него, в нем. И поэтому герой Пруста, тоже ведь страдающий от ревности к своей “богине”, но сполна наделенный горизонтально-божественным чувством бесконечной красоты и святости мира и потому неисчерпаемой драгоценности другого, даже обманывающей его бисексуалки, — трансцендирует продуктивно, а не редуктивно. Он созидает себя, тогда как наш мужчина принимает за медитацию — галлюцинацию.

Вот почему я за отмену вертикали. Точнее, не за отмену — мы живем в таком здесь-и-теперь, когда отменять или запрещать что-либо уже поздно, а тем более глупо отменять то, что есть, что пока еще сидит в человеке, — но за постепенную замену, незаметно-медленное ее замещение.

Чувство духовной вертикали опасно для мужчин, во всяком случае, куда больше, чем для женщин — во-первых, женщин, возможно, охраняет от излишнего “вертикализма” материнское чувство к мужчине, заменяющее любовь к бесконечному — бесконечной любовью, простой материнской любовью, не позволяющей видеть в своем ребенке божество; во-вторых, если “трансцендирующие” женщины и есть (а они есть, и их немало), то — женское восприятие мужчины как некоего держателя божественности, по крайней мере, не двоится. Женщина такого типа, с восприятием любимого как “младшего бога”, по натуре не склонна к захвату; она сама охвачена чувством любви-служения любимому, она не дерзает посягать на овладение божеством, а отдается ему, чувствуя, что это не унижает, но возвышает ее до него. Считаю ли я “вертикаль” истинной интуицией Бога или нет, но женщину она, по крайней мере, ведет к целостному, интегрирующему личность взгляду и чувству. Это ее опыт не-двойственности, ее житейская адвайта-веданта (хотя наша женщина с ее “возвышенным” гнушением любовью поесть внушает опасения ... можно ли уравнять борщ и “Искусство фуги”?.. А мне кажется, сам Бах мог бы отнестись к сравнению всерьез... и чем “медитация борща” хуже медитации чайного церемониала? “Когда я ем борщ — для меня все умерли”, — не то же ли самое, что: “— В чем твое Дао? — Когда мне хочется есть — ем, когда хочется спать — сплю”...). Иное дело — такого типа мужчина. В нем “восходящая вертикаль” в отношении к возлюбленной как женской ипостаси божества сосуществует (а точнее, именно не может мирно сосуществовать) с инстинктом покорения, овладения самкой (в интеллигентском слое мужчин этот инстинкт сохраняет силу лишь частично — зато сублимируется в якобы оплодотворение якобы недосознательного существа женщины якобы мужским логосом; эта невыносимая претензия играет большую роль в том, что в среде интеллигенции неуживчивость особенно велика); ясно, что два эти противоположно направленных потока энергии, восходящий и низводящий, не имея возможности спокойно ужиться, будут раздирать на части их носителя. Таким образом, если женщину психология и аксиология вертикали ведет к интеграции личности, то мужчину — к фрустрации.

Обретение горизонтали позволит ему выйти из “любви с оглядкой”, зависящей от оценки своей любимой, чужой или своей, уйти от боли, возникающей, когда “богиню” в нашем представлении сладострастно “унижают” в близости с ней — самыми разными способами (которые мы же в своем воображении домысливаем, посыпая раны, может быть, чрезмерной, небывалой в действительности солью); жизнь по ту сторону “высокого” и “низкого”, “достойного” и “похабного”, “грязного” и “чистого”, “прекрасного” и “безобразного”, словом, “хорошего” и “плохого”, жизнь в прямом смысле слова по ту сторону добра и зла, жизнь полная — вместо этого всего наносного за тьму веков оценочного хозяйства — любовью и умилением перед любимой просто потому, что она чудесным образом е с т ь (ведь не у каждого, совсем не у каждого есть любимая, есть тысячи людей, у которых есть все, а любимой нету... и почему она обязана быть? а у тебя она — есть!), — такая жизнь сделает его свободным от боли ревности, а заодно и от сексопатологии, увидев это так как оно есть — не-двойственное, не прекрасно-безобразное, сверхъестественно-противоестественное — нормальное чудо жизни.

Между прочим, духовная вертикаль неотделима от вертикального понимания человеческого тела, согласно которому в человеке — существе, стоящем на перекрестке ангельского и животного, есть чело, глядящее в небо, несущее на себе высокий отпечаток лика Божьего, а есть нижние и низменные “срамные части”, которые следует скрывать и которые не только русские, но все народы (что и отмечает наш мужчина) вертикальной духовной ориентации называют оскорбительными, недопустимыми для человека словами (а не было бы “высокого”, не было бы и “низкого”, значит, не было бы и посыла к возникновению такого действительно срамного и гадкого отношения к себе и другому), — такое понимание одною своей иерархической вертикальностью неизбежно ведет мужчину к болезненному отношению к проблеме пола, полового акта. Обнажение тела любимой женщиной перед другим мужчиной, не говоря уже о соитии, всегда есть для него обнажение того стыдного и срамно-безобразного, что не может нормально, не-мерзко быть обнажено ни перед кем, кроме него (он поймет, оценит эту страшную жертву — ради него пошли на такую мерзость, на такое унижение, но пойти на т а к о е , крайнее — ради еще кого-то?! если единственная настоящая жертва уже совершена для кого-то, что же тогда останется ему? объедки ). О каком же нормальном отношении к женщине (если ей не 14 лет, как справедливо замечает наш мужчина) можно в таком случае говорить? А ведь такое болезненно вертикальное отношение к телу, выработанное веками христианства, закономерно вытекает из “духовной вертикали”; без отмены последней нечего и думать о преодолении первого.