Приглядываясь на свадьбе к легкомысленной, суетливой девочке, к ее избраннику, неестественно серьезному молодому человеку, Надя с высоты своих зрелых лет посмеивалась над ними — детская любовь! Ей действительно все это казалось театральным: Варя — и жена? Трудно представить что-нибудь более несовместимое. Нет, нет, это определенно шутка!.. Но вскоре Надя поняла, что они с Варей как бы поменялись местами в жизни, — Варя стала относиться к ней с той мягкой снисходительностью, которая свойственна молодым замужним женщинам. Теперь уже Варя оказалась старшей, и Надя сопротивлялась ее старшинству, как могла.

Когда-то, в юности, она лишь играла строгую, разборчивую девушку, но потом, со временем, так вошла в эту свою роль, что теперь была недовольна собой.

Однако странно, перед Журиной Надя не могла играть. Встретившись с ней еще раз, она рассказала о своей жизни, сбивчиво, отрывочно.

Наталья не переспрашивала, Наталью подробности не интересовали.

В одно из воскресений они собрались купаться на дальнюю излучину протоки, где брали отличный песок для стройки. Наталья разделась первой и сразу же пошла к воде. Она плавала легко, не трудясь. А Надя переминалась с ноги на ногу на зернистом кварцевом песке, задумчиво наблюдая, как Наталья Сергеевна, подплыв к тому берегу, барахтается в затончике, сплошь усеянном белыми лилиями.

— Иди сюда, не бойся!

— С чего это вы взяли, что я боюсь? — Надя разбежалась, со всего разгона кинулась в омут, ощутив ожог от ледяного родничка, бьющего со дна протоки, и поплыла саженками, по-мужски.

Накупавшись вдоволь, до озноба, они вышли из воды, бухнулись в песок, приятно согревавший все тело. Несколько минут лежали молча, украдкой взглядывая друг на друга. В пестром шерстяном купальнике, туго обтянувшем грудь и талию, Надя казалась полной, плотной, а Наталья — совсем девочкой, еще не округлившейся как следует в сравнении с ней.

— Помню, как мы с Михаилом купались в лесной речке, не зная еще, что утром началась война... — сказала Наталья.

Надя насторожилась, но не хотела понуждать ее. Наталья легла на спину, закрыла глаза косынкой и не торопясь, будто подыскивая слова попроще, стала восстанавливать в памяти год за годом.

...Выросла она в военной семье. Отец ее, участник среднеазиатских походов Красной Армии, двадцать лет прослужил в пограничных войсках. (Наташа и родилась где-то на границе с Персией.) Журины не раз переезжали с места на место: только привыкнут к новым людям, — как надо собираться в путь-дорогу. Побывали и на Дальнем Востоке, и в Закавказье, и на севере — под Мурманском, и на западе — близ Минска. Когда останавливались на денек-другой в Москве, Наташа с утра до вечера ходила с матерью по шумным улицам столицы. Отец был вечно занят. Бывало, он только посмеивался над ними, провинциалками. Но в последний день сам отправлялся в магазины и покупал для жены и дочери подарки (он любил побаловать их). И они опять уезжали на край света.

В сороковом году Наташа познакомилась в Минске с курсантом артиллерийского училища Мишей Кругловым. А в начале следующего года, едва успев закончить школу, она уже вышла замуж. Мать была против. У нее только что родился Толя — и вдруг свадьба дочери. Наташу благословил отец, ему понравился этот младший лейтенант, парень скромный, застенчивый, но самостоятельный.

Ну, а потом начались беды. Подполковник Сергей Дмитриевич Журин погиб в первом же бою на западной границе. Осенью пропал без вести лейтенант Михаил Круглов. Как в воду канула и мать с маленьким Толей. Наташа эвакуировалась на Урал, где жила единственная сестра мужа. Она часто писала в Бугуруслан, в котором находилось тогда Центральное справочное бюро. К сожалению, Бугуруслан ничего не мог сказать о судьбе ее матери и братишки. И все-таки она писала: без этого невозможно было жить на свете. Письмо от Орска до Бугуруслана шло пять суток, еще двое-трое на ответ и, наконец, те же пять суток на обратный путь — всего около двух недель. Две недели Наташа ждала и, получив стандартный бланк «А. Н. Журина в списках эвакуированных не значится», весь день плакала, а ночью писала снова. Две недели и день, две недели и день... Иначе не выдюжишь.

Мать нашлась в декабре сорок первого, всю осень пролежала в тифу, в железнодорожной больнице далекого города Фрунзе. Наташа продала цигейковую шубку — свадебный подарок отца, привезла мать и Толю в Орск. В саманном домике золовки собрались все три солдатки: самой старшей — маме — уже нечего было ждать; средняя изредка получала фронтовые треугольники от своего Илюши; и самая младшая ждала, верила, надеялась — выходят же другие из этих проклятых окружений. Значит, будет, будет и на ее улице праздник! В метельный апрельский день сорок второго года Наталью вызвали к райвоенкому, вручили деньги и аттестат, сообщили адрес Михаила. А еще через неделю она получила большущее послание от Миши. Жив, здоров! Не писал потому, что был на  п р о в е р к е.

Какая еще там проверка? Наталья обратилась к знающим людям, отвоевавшим свое сполна, — или руку потерял, или ногу. Они объяснили ей, что — да, проверка существует для тех, кто побывал на оккупированной территории. «В самом деле, время суровое, никому нельзя верить на слово», — уже спокойно рассудила она, бесконечно счастливая (даже неудобно перед матерью).

Жизнь наладилась: не беда, что Наталья отсчитывала время не по листкам календаря, а по талонам хлебной карточки...

Чем дальше отодвигался фронт от Волги, тем ближе, казалось, подходил к Наталье ее муж. И не дошел.

Похоронную принесли в тот вечер, когда она, придя с работы, села писать ему письмо. «Пал смертью храбрых 13 сентября 1943 года..» — успела прочитать она. Очнулась глубокой ночью на больничной койке. Пролежала больше месяца, каждое утро выслушивая одни и те же наставления врачей, как надо беречь себя.

Поправившись, она разыскала в бумагах матери листок похоронной. Не сразу дошло до ее сознания, что Михаил убит 13-го сентября, а извещение подписано 14-го октября. Значит, у кого-то не поднималась рука, чтобы вывести эти привычные горькие слова. Кто-то пощадил ее, Наталью, отодвинув беду на целый месяц. Она получила за это время последние два письма от Миши и сама отправила ему с полдесятка — уже мертвому.

С тех пор прошло семнадцать лет.

После кончины матери Наталья взяла все заботы о братишке на себя. Работала и училась на геологическом факультете Уральского горного института. Чем труднее было, тем незаметнее текло время. Окончив институт, стала различать отдельные месяцы, недели, дни. А потом, когда и Анатолий поступил в университет, когда все обязанности ее перед отцом и матерью были выполнены, время и вовсе сбавило свой ход.

Золовка, и та удивлялась самоотрешенности невестки. Но чтобы начать другую жизнь, нужно большое чувство. А его нет. Зачем же обманывать себя? Только молодость способна делать себе скидки...

«Война по-разному обездолила многих женщин, — думала Надя, — но есть общий знаменатель их бед — женское одиночество».

— Ох, кто это? — Наталья обернулась, услышав близкий всплеск воды от весел.

К берегу подходила лодка: за рулем сидел Братчиков. Надя издали узнала дядюшку, привстала. Но кто был за веслами, в майке-безрукавке и в военной фуражке набекрень? Накинув халат, она подбежала к лодке.

— Знакомьтесь, — сказал Алексей Викторович, выбравшись на берег.

— Витковский, Павел Фомич, — подал руку его спутник.

Они подошли к Журиной. Надя познакомила ее с Алексеем Викторовичем, Алексей Викторович — с Витковским. Он мягко пожал Натальину руку, чуть наклонившись, — и она увидела синеватый след от порошинок на его упрямом подбородке.

— Сейчас мы угостим вас царской ушицей! — объявил Алексей Викторович.

Мужчины пошли к лодке. Наталья, улучив момент, начала поспешно одеваться, недовольная тем, что выходной день неожиданно испорчен.

Захар Александрович сам был новичком в совхозе и, рекомендуясь новому директору, сказал с иронической улыбкой: «Наш брат, секретарь, привык считать, что до него никакой истории не было, а если и была, то плохая история!» Витковский рассмеялся, впервые услышав это изречение — шутку бывалых партработников.