Прошлое Витковского легко читалось по муаровым ленточкам на кителе: был под Москвой и на Кавказе, участвовал в боях за Белград, Будапешт и Вену. Да и имя его не раз мелькало в приказах Верховного Главнокомандующего. Другое дело — он, Захар. Правда, он двадцать лет проработал секретарем райкома, тем паче в войну, в таком районе, который кормил, пожалуй, два-три корпуса. Во всяком случае, он так и остался до конца войны в запасе: кто-то должен был бесперебойно снабжать хлебом фронт.

И вот недавно Захар, что называется, вышел в тираж. Может, он бы еще поработал, если бы в области не началось укрупнение районов. Попал под реорганизацию и его, Захара, пригородный район, крепкий, давно обжитый, как хороший двор у рачительного хозяина... На партконференцию приехали секретарь обкома и заведующий сельхозотделом. «Теперь пойдут дипломатические переговоры», — заключил Захар.

Когда он остался в кабинете вдвоем с секретарем обкома, тот замялся, не зная, как видно, с чего начать.

— Слушаю вас, Роман Андреевич, — деликатно подтолкнул его Захар.

Секретарь обкома положил недокуренную папиросу в пепельницу, но тут же взял другую, чиркнул спичкой.

— Посоветовались мы у себя на бюро и пришли к выводу, что пора тебе, Александрыч, менять географию.

— Так, так... Мне не привыкать странствовать по области. Куда же меня теперь?

Секретарь обкома отвел взгляд, глубоко затянулся, спросил как бы между прочим:

— Тебе сколько уже?

— Пятьдесят четыре, — сказал Захар, утаив на всякий случай добрую половину пятьдесят пятого.

— Поработал ты, дорогой Александрыч. Спасибо, от всего обкома спасибо.

— Так вы это меня, что называется, совсем?..

— Совсем.

— Вот так новость... За что же, а? Средненький район, да? Средний уровень? Не похоже. Район из первой десятки в области. Пусть шагаем мы не очень ходко, но, черт побери, без остановок. У других то подъем, то спуск, то подъем, то спуск — тем паче, в животноводстве. У нас нет этой  м о р с к о й  болезни. А если не круто берем вверх, так это понятно: район-то был фактически запущен. Помните, наверно, сколько тут сидело уполномоченных? А заготовителей? Чуть ли не на каждого колхозника — заготовитель!

— Я сказал: мы довольны твоей работой.

— Вижу, вижу, как довольны. Спасибо тебе, старик Захарушка, и подавай в отставку, пока не поздно!

— Ты поработал на своем веку. Теперь очередь за твоим соседом. Он помоложе.

— Деревня не невеста, секретарь не жених. Тут неравный брак определяется не возрастом, а кое-чем другим.

— Повторяю: у нас нет к тебе никаких претензий, — мягко и тихо говорил секретарь обкома, уже ругая себя, что поддержал другую кандидатуру. — Мы подыщем тебе в городе работу поспокойнее, дадим квартиру со всеми удобствами, с газом...

— Живи, мол, и не тужи, хватит, помотался по хлебозаготовкам. Эдак можно и прослезиться от старческого умиления! Да на кой черт мне эта газифицированная обитель отставника? Особенно теперь, когда в деревне, стало работать полегче.

— Не горячись.

И Захар умолк, ссутулился. Роман Андреевич с сожалением приглядывался к нему, не находя тех немногих слов, которые могли бы ободрить его сейчас.

— А может, пошлете меня в какой-нибудь совхоз?

— Пожалуйста, выбирай любой.

— Серьезно?

— Вполне. Уважим твою просьбу. Но лучше бы отдохнуть тебе, — Роман Андреевич старался сгладить впечатление от своего нечаянного  п о ж а л у й с т а.

Взгляды их встретились, Захар грустно улыбнулся, поняв окончательно, что дело тут не в возрасте, если ему с такой готовностью предлагают работенку меньшего масштаба.

— Вот теперь все стало на свое место, — глухо сказал он и отвернулся, чтобы не смущать и без того смутившегося Романа Андреевича.

— Какой же ты мнительный, не знал.

— Старого воробья на мякине не проведешь. Но я не обижаюсь на вас. В конце концов масштаб партийной работы измеряется не пространством, а временем, точнее, отношением к нему.

— Ладно, не сердись, Александрыч. Пойдем на бюро, пора...

Секретарь обкома сдержал слово: через неделю Захар выехал в совхоз «Гвардейский» — в самый дальний, юго-восточный угол области. Это было крупное хозяйство: посевная площадь не уступала иному району. Еще недавно совхоз пользовался громкой славой — шутка ли, сдавал полтора миллиона пудов отличной пшеницы. Но потом дела в совхозе стали ухудшаться: хлеба заглушал овсюг, невесть откуда занесенный на эти чистейшие земли, а усилия людей ослаблялись другими сорняками — любителями снимать сливки с целины.

Захара никогда не посылали туда, где все налажено, и он привык к тому, что раз очередной переезд, то опять какое-нибудь разбитое корыто. В совхозе он застал одних временно исполняющих обязанности: ни директора, ни секретаря парторганизации уже не было. Начало мая — время дружных всходов — совпало с переменами в «Гвардейском». Люди ждали приезда нового начальства, как ждут дождя.

На другой день после партийного собрания, на котором Захар Александрович был избран секретарем парткома, грянул гром, и всю ночь шел проливной, без ветра, благодатный дождь. По этому поводу шутили:

— В сорочке родился новый секретарь!

— Наверное, верующий, с крестиком!

— А может, гром-то в честь нового директора?

— Он, говорят, генерал.

— Ну берегись, ш т р а ф н а я  рота!..

Захар обошел всю центральную усадьбу, побывал чуть ли не в каждом доме. Он никому ничего не обещал, терпеливо выслушивая жалобы на тесноту, никудышную торговлю, скуку и прочие изъяны сельского быта. На него смотрели так, будто он привез с собой миллионы, будто вслед за ним идут грузовики с товарами и не сегодня-завтра самолеты доставят сюда Большой или Художественный театр из Москвы. Новый секретарь сопоставлял разные жалобы, стараясь докопаться до их  п р и р о д ы — что тут правда, что полуправда, а что от лукавого.

— Увольте, пожалуйста, — обратился к нему мужчина лет сорока пяти. — Других просьб нету. Только эта, единственная.

Захар разговорился с ним: кто, откуда, давно ли работает в совхозе.

— Переселенцы мы.

— Из каких же мест?

— Из-под самого Акмолинска.

— Так, так. А в Акмолинскую область переселились откуда?

— Из Алтайского края.

— А в Алтайский край?

— Куряне мы, курские.

— И давно этаким манером переселяетесь?

— Да с тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.

— Седьмой год в пути? Так, так... Что же, и ссуды, и льготы получаете каждый раз исправно.

— По закону, — развязно объяснял вечный переселенец.

— Дом ваш?

— Собственный теперь. По документам.

— Корова?

— Дали и коровенку. Жалко будет продавать, молочная попала.

— Вам не придется продавать ни дома, ни коровы, — сказал Захар и пошел дальше.

За свою жизнь он перевидел всяких ловкачей, но такого еще не встречал. Этот вполне открыто и  з а к о н н о, что называется, среди бела дня берет из государственной кассы полной горстью, — и никто ему ни слова. Выходит, можно спекулировать даже льготами переселенца. Ну и цепок же старый мир, черт побери!

Главный агроном Востриков, приехавший сюда вместе с первой группой добровольцев, рассказал Захару другую быль. Один из школьных товарищей агронома окончил духовную академию и был тоже направлен в Зауралье. (Поп на целине! — такого еще не слыхивал Захар Александрович.) Молодой разбитной священник обосновался неподалеку от центральной усадьбы совхоза, на хуторе украинских переселенцев, и довольно быстро раздул свое кадило. Верующие отвели ему лучший дом, выбрали церковного старосту, купили в складчину иконы, ризы — все, что нужно для богослужения. Когда райком узнал об этом, ц е л и н н ы й  поп уже так прочно расположился на новых землях, приобрел такое влияние среди хуторян, что неизвестно, сколько бы лет методического труда потребовалось для антирелигиозной пропаганды, если бы не роковой случай. Завел безусый служитель культа верную поклонницу из вдовушек-переселенок, в которой души не чаял. Поехали они как-то вместе за дровами на станцию (знакомый шофер готов был услужить святому отцу). Нагрузили машину доверху. Кавалер в рясе усадил свою зазнобу в кабину, рядом с шофером, а сам забрался в кузов. Да и уснул в дороге, укрывшись с головой тулупом. Тряхнуло его раз, второй на ухабах — не проснулся. Тряхнуло еще посильнее — и полетел попик на мерзлую землю. Шофер схватился, когда отъехали с десяток километров. Вернулись. А он уже мертвый. Другого священника хуторяне не пожелали: они были убеждены, что бог наказал не только одного попа за тяжкий грех прелюбодеяния, но и всех верующих... Хотя и нехорошо смеяться по такому поводу, Захар Александрович хохотал до слез, слушая эту трагическую быль-небылицу о школьном товарище агронома. Да, цепок, цепок старый мир, если он способен укорениться даже тут, на целине, свободной от всякой скверны.