— Я думал, здесь, я же после него прилетел. — И попал под горячую руку.

— Да нет, основной удар Алик на себя принял. Баранов аж посинел от злости. «Грубейшая ошибка! — кричит. — Тебе что, жить надоело?»

— А Алик?

— А что Алик? В ноги и не своим голосом: «Нечаянно, товарищ капитан! Извините!»

— Простил?

— Да. Сменил гнев на милость. Влепил двойку и послал мозги чистить.

— Он сильно расстроился?

— По-моему, не очень, — неуверенно сказал Никита. — Что показалось мне довольно странным.

— Он вообще со странностями, — усмехнувшись, заявил Леня. — Но день его рождения мы все-таки отметим.

— Каким образом?

— Коллективным посещением театра. — Леня вытащил из кармана билеты. — Партер, десятый ряд, середина. «Человек со стороны».

— С какой стороны? — не понял Джибладзе.

— С противоположной, — язвительно заметил Сережка. — Ты бы хоть афиши читал.

— А в антракте, — продолжал Леня, — каждый из вас преподнесет ему пачку сливочного пломбира.

— Пять штук? — удивился Славка. — Объестся.

— Шесть, — поправил его Никита. — Я иду с Татьяной.

— Это мы учли. — Леня оторвал ему два билета, а третий протянул Мише: — Держи, князь.

— У меня свидание, — озадаченно проговорил Миша.

— Отменяется! — Сережка хлопнул по столу ладонью. — Общение с искусством развивает интеллект. О чем ты говоришь с девушками?

— Так я и знал. Молчишь и лезешь куда не следует. Это примитивно, князь. Это уровень… — Не договорив, Сережка бросился наутек: выведенный из терпения Джибладзе схватил половник.

В театре Алик от мороженого отказался, но после окончания спектакля пригласил всех в кафе, где с королевской небрежностью заказал бутылку шампанского и двадцать пломбиров.

— Двадцать? — переспросила официантка, удивленная, должно быть, несоответствием порций и количества присутствующих за столом клиентов.

— Двадцать, — сказал Алик. — Мне двадцать лет. Шампанское прошу со льдом, а мороженое из холодильника. В общем, как это делается в Одессе.

— Ты прекрасен, Алик, — лукаво проговорила Татьяна, — на твоих деяниях — печать гениальности.

— Именно так думала и моя мама, когда я с большим трудом выбрался на свет. Это было ее единственным утешением.

— Ты оправдал ее надежды?

— Судя по телеграмме, которую я получил сегодня утром, — нет. Она в полной уверенности, что у меня склероз.

— Почему?

— Пишет: сынок, не забывай выдергивать кольцо, когда прыгаешь с парашютом.

Сережка от смеха долго не мог выговорить ни слова. Затем открыл шампанское и, наполнив бокалы, спросил:

— Кто тамада?

Все дружно указали на Джибладзе. Миша не стал возражать. Он призвал ребят к порядку и, когда за столом воцарилась тишина, сказал:

— Говорят: двадцать лет ума нет — не будет, тридцать лет жены нет — не будет, сорок лет денег нет — не будет. Я предлагаю выпить за завтрашний день. Пусть он возвратит Алику то, что отнял у него при рождении — мудрость. Мудрость — это здоровье, удача, победа. За твое здоровье, Алик!

— Приятная жидкость, — сказал Слава, опорожнив бокал. — Князь, а как насчет жены?

— Через десять лет зайди — познакомлю, — добродушно проворчал Алик, принимаясь за вторую порцию мороженого.

— А ты, я смотрю, уже всё прикинул, разметил, по полочкам разложил, а на вид…

— У него дисгармония, — сказал Леня. — Внешность не соответствует содержимому.

— А у меня? — спросил Миша.

— Полностью, — поспешно заверил его Сережка. — И потому ты скучен, как… главный герой пьесы, которую мы только что смотрели.

— Начальник цеха — мужик деловой, — вмешался Никита. — Он знает, чего хочет, и добивается этого. Именно таким, по-моему, и должен быть руководитель.

— А конфликт, почему же тогда у него конфликт с коллективом? — спросил Слава. — Монолитным рабочим коллективом?

— Душа должна быть, — сказал Алик, — а не шестеренка от коленчатого вала.

— Душа здесь ни при чем, важен подход к делу. Он строг, и принципиален, и требователен. Его формула: тебе платят, и ты плати, честно и добросовестно, без обмана, чтобы обмен ценностями был равнозначным.

— А тебя не покоробило, что он сам себе положил оклад, вытребовал, и притом не малый? — спросил Слава.

— Нет, — ответил за Никиту Леня. — Он знает себе цену.

— И производство, — добавил Никита. — Он за ритмичность, точно выверенный план, деловые отношения. А на заводе: очковтирательство, приписка, работа на износ. Отсюда и конфликт.

— И все-таки он сухарь, — сказал Алик. — От такого жена через месяц удерет.

— Не думаю, — проговорила Таня. — Женщина ценит в мужчине характер и… деловые качества.

— Внимание, — возразил Черепков, — и все прочее, чтобы как сыр в масле каталась.

Татьяна посмотрела на Алика с выражением сокрушительной иронии:

— Мы говорим с тобой о разных женщинах.

— Ну, хорошо, — сдался Черепков. — А мужчина, что он ищет в женщине?

— Друга, — сказал Леня. — Князь, ты согласен?

— Женщина должна рожать джигитов, — жестко проговорил Джибладзе.

Сережка расхохотался, хотел было закатить по этому поводу целую речь, но его остановил Слава. Он сунул Бойцову в рот пробку от шампанского и выразительно постучал по циферблату часов.

— Закругляйтесь, время.

— Ого! — воскликнул Никита, удивленно взирая на друга. — Тебя наконец-то приучили к дисциплине.

— Если зайца долго бить, он станет спички зажигать, — сказал Леня, вежливой улыбкой отблагодарив официантку.

…Алик долго лежал с закрытыми глазами, а когда понял, что не заснуть, встал и, накинув на плечи шинель, вышел из палатки.

Ночь стояла глухая и сонная, и было тихо, так тихо, что иногда с реки долетал плеск играющей рыбы. Изредка выскальзывал из-за облаков бледный желток луны. На землю мгновенно падали уродливые тени неподвижных деревьев, палаток, аэродромных зданий, а на летном поле вспыхивали тусклым серебром короткохвостые тела истребителей. А затем снова наступала темень, налетал слабый ветерок, обдувая лицо ночной свежестью, и Алик зябко подергивал плечами. Из темноты неожиданно вынырнул Никита, хотел было незаметно проскользнуть в палатку, но, заметив приятеля, остановился.

— Ты чего не спишь?

— Думаю, — усмехнулся Алик. — У тебя нет спичек? Никита присел рядом с другом на лавочку и протянул ему коробок.

— О чем, если не секрет?

— Драка вышла… — Алик поморщился и презрительно сплюнул.

— Где?

— В трамвае. Влепил Серега одному подонку… и сам же в дерьме оказался. Вагоновожатая спрашивает: «Что произошло?» — а все молчат, словно в рот воды набрали. И такое меня зло взяло!.. Думаю: а стоило ли вмешиваться? Пусть бы отлупили эти два мерзавца весь вагон, всех этих тихоньких пассажирчиков… Ведь случись милиция — ни одного б свидетеля не оказалось, все б разбежались, как зайцы! Что это такое — трусость, подлость? Или жизнь по принципу «моя хата с краю»?

— А черт их знает. Помнишь в «Золотом теленке», когда Паниковского били?.. Та же история. Стоило Бендеру достать блокнотик и попросить записываться в свидетели, как толпа растаяла. Исчезла. Испарилась. Как будто ее и не было.

— Да-а… — Алик зло придавил каблуком окурок. — Но один меня особенно возмутил, плотный такой дядька, будь здоров еще, а сидит, газеткой прикрылся, будто ничего не видит и не слышит. И так мне захотелось ему меж рог закатать!

— Зачем?

— Из любопытства. Что делать, думаю, станет? Защищаться, орать, милицию звать? Наверное, сразу бы все законы, гад, вспомнил.

— Вспомнил.

— А я бы на месте милиции за таких бы и не заступался.

— Это их работа, обязанность.

— Обязанность, — недовольно проворчал Алик. — В каждом должен жить милиционер. В хорошем смысле, конечно, — быстро добавил он, очевидно смутясь неожиданности и парадоксальности пришедшей ему в голову мысли. — Тогда и порядок будет.

Никита негромко рассмеялся и хлопнул Алика по плечу.