– И где же они?

– В картонных коробках. В чулане. Хотите посмотреть?

– Надеюсь, не понадобится, – сказал Уиллоус.

Он повернулся к Клер:

– Покажите ей, пожалуйста, фотографию.

– Какую фотографию? – спросила Флора. В голосе ее звучало неподдельное изумление, словно она полагала, что все фотографии на свете уже наклеены на стены ее кабинета.

Клер открыла сумочку и вытянула сделанную в морге фотографию Фасии Палинкас. Глаза покойницы были закрыты, но в целом эта цветная фотография достовернее передавала облик Фасии, чем та старая выцветшая карточка, что появилась в газетах.

Флора со вздохом достала из кармана очки. Она долго рассматривала лицо покойницы. Затем она сняла очки и вернула фотографию Клер.

– Я никогда ее не видела, – заявила она.

– О Боже, – в отчаянии произнес Уиллоус. Он указал на стоявшие вдоль стен шкафы. – Сколько же у вас тут папок?

– Около шести тысяч.

– О Боже, – повторил он. – Что ж, отоприте остальные шкафы.

– Вы все еще думаете… Вы надеетесь отыскать здесь ее регистрационную карточку?

– Надеюсь.

– В таком случае вы проведете здесь всю ночь, – усмехнулась Флора.

– Вы будете оставаться с нами, пока мы не закончим, – отчеканил Уиллоус.

Они принялись за дело в одиннадцать утра. В три часа дня Уиллоус послал за сандвичами с цыплятами и кофе. Он расчистил на столе Флоры Мак–Кормик небольшое пространство, и они с Клер уселись рядом.

Цыплята оказались отвратительными, и Клер к ним почти не притронулась. Выпив чашку кофе, она вернулась к работе. С очередной фотографии ей улыбался пожилой мужчина с оттопыренными ушами и неровно подстриженными усами. Захлопнув папку, Клер отложила ее в сторону и потянулась за следующей, где и обнаружила фотографию вдовы Палинкас. Правда, волосы у нее здесь были гораздо длиннее, они падали ниже плеч, за рамку снимка. Фасия улыбалась. Вспышка камеры оставила золотистые искорки в ее темных глазах. На тоненькой цепочке висел золотой крестик. Клер отошла от шкафа и протянула папку Уиллоусу. Тот взглянул и вернул ей.

– Она зарегистрирована под именем Шарон Хопкинс, – сказала Клер. Она задумалась. – Кажется, так зовут кого–то из жильцов в их доме?

Уиллоус кивнул.

– Женщину из соседней квартиры.

– Не понимаю, почему она не записалась под собственным именем.

– Я тоже, – ответил Уиллоус. Он подошел к столу, выбросил остатки еды в мусорную корзину и разложил на столе три досье.

Элис Палм. Фасия Палинкас. Энди Паттерсон.

– Все трое – белые, – сказал он. – Всем им было по пятьдесят, и у всех фамилия начиналась на букву «П». Теперь надо выяснить, что у них еще было общего.

Клер взяла досье Энди Паттерсона. Она вчитывалась в каждое слово. Через два часа Клер выучила все три досье наизусть, однако единственным результатом проделанной работы была нестерпимая головная боль. Раскрыв свою сумочку, она обнаружила, что Бредли проглотил весь ее аспирин. Клер вздохнула и рассеянно взглянула на висящую напротив нее фотографию, которая в отличие от прочих была заключена в красивую овальную рамку. Она была сделана в зале, во время бала. Сквозь лес ног проглядывали узенькие полоски паркета. Очевидно, фотограф должен был нагнуться, размышляла Клер, потому что сделана фотография с высоты не более двух–трех футов. И вообще, странная это была фотография. Приглядевшись повнимательнее, она обнаружила, что это единственная во всей комнате фотография, на рамке которой не лежал слой пыли. Датировано фото было двадцать пятым декабря 1966 года. Дату нацарапали прямо на паре белых туфель с высокими каблуками и декоративными сердечками. Точно такую же туфлю убийца потерял на Джервис–стрит менее суток назад. Можно было подумать, что убийца доставил фотографию в кабинет специально для того, чтобы они с Уиллоусом увидели ее.

Безумное предположение, но все же… Неужели убийца с «магнумом–460» играл с ними, завлекал их?

Небольшая комната тонула в клубах сигарного дыма. Кроме дюжины ободранных стульев, тут имелся портативный проектор и экран, приклеенный к стене широкими лентами белого пластыря, позаимствованного из аптечки первой помощи. Мэл Даттон закончил перематывать пленку, когда в дверях появился Уиллоус.

– Джек, потуши, пожалуйста, свет.

– Сейчас, – сказал Уиллоус. Он кивком ответил на приветствия трех полицейских, развалившихся на стульях, и щелкнул выключателем. Луч света прорезал табачный дым. На экране замелькали цифры, титры. Ни одного из этих имен Уиллоус не знал. Даттон навел резкость. Экран заполнила просторная современная кухня. Звук отсутствовал.

– Подлинное искусство, – заметил Даттон. – Высокое искусство. Думаю, на тебя это произведет впечатление.

На кухне друг против друга сидели за квадратным столом две девушки. На столе стоял завтрак: тостер на четыре бутерброда, ломоть пшеничного хлеба, большая коробка хрустящих хлопьев, стаканы, тарелки и чашки, соль и перец на подставке в виде ветряной мельницы.

Уиллоус дал бы девушкам лет по пятнадцать–шестнадцать, несмотря на то, что они были загримированы таким образом, чтобы казаться еще моложе. Обе были блондинками с коротко остриженными волосами; обе – в футболках телесного цвета, в черных сатиновых трусиках и прозрачных пластиковых сандалиях. Обе курили. Каждые несколько секунд то одна из девушек, то другая оборачивалась и выжидательно смотрела на дверь. Уиллоусу показалось, что девушки чем–то взволнованы и возбуждены.

– Посмотрим, кто придет к завтраку, – проговорил Мэл Даттон голосом Билла Косби. Один из полицейских хохотнул, другой зевнул, третий, казалось, вот–вот заснет.

Камера дала крупный план, и Уиллоус увидел, что на футболках девушек написаны их имена: Энни, затушившая в пепельницу свою сигарету, и Деви. Камера остановилась на стенных часах, висевших над умывальником. Секунда проходила за секундой. Наконец Энни зажгла новую сигарету и бросила горящую спичку в чашку Деви. Хлопья тотчас же вспыхнули оранжевым пламенем.

– Вот так качество! – восхищенно произнес Даттон. – Первоклассная продукция. Видел, как загорелось?

– Заметил, заметил…

Даттон усмехнулся. Зубы его сверкнули в луче прожектора. Деви ложкой погасила горящие хлопья. Внезапно обе девушки вскочили со своих мест и бросились к двери.

– Тук–тук, – прокомментировал Даттон.

Энни, добежавшая до двери первой, рывком распахнула ее. Огромный негр в униформе молочника улыбался ей с порога. Девушки затащили его в кухню. Уиллоус заметил, как сильно ему пришлось нагнуться, когда он проходил в дверь.

– Парня зовут Лерой Джонсон, – сказал Даттон. – Бывший баскетболист. Чуть было не стал центровым в «Соникс». В клубе сказали, что не могут его взять, потому что он слишком уж высок, но я слышал, что в этом деле замешаны наркотики.

Энни тем временем расстегнула форменную куртку Лероя, обнаружив, к своему удивлению, что под ней ничего нет. Лерой снял крышку с молочной бутылки и неожиданно поднес ее к губам. Белые ручейки заструились по его безволосой мускулистой груди. Деви, опустившись на колени, возилась с широким кожаным ремнем, поддерживающим саржевые брюки Лероя. Капли молока падали ей на лицо. Она облизывала губы. Глаза ее горели.

Уиллоус покосился на бобину с пленкой.

– Еще двадцать минут, – сказал Даттон, все подмечающий наметанным взглядом профессионального фотографа.

Уиллоус взял небольшой сверток и указал на дверь, ведущую в лабораторию Даттона.

– В чем дело? – спросил Даттон. – Ты что, не хочешь узнать, чем все закончится?

– Кажется, я и так знаю.

Даттон кивнул.

– Искусство подражает жизни, а жизнь подражает искусству.

Никто из полицейских не обратил внимания на то, что Даттон с Уиллоусом вышли из комнаты. Все не отрываясь смотрели на экран, на клубок тел, беззвучно извивающихся, скользящих по залитому молоком кухонному полу.

В лаборатории стоял старый холодильник, в котором Даттон хранил непроявленные пленки. Открыв его, он отыскал в его недрах две бутылки пива, откупорил их и протянул одну Уиллоусу.