Чеботарев поднялся, оставив женщину на скамейке наедине со своими думами, и направился к девушке.

— Не помешаю?

— Нет, конечно, — его голос отвлек Марину от своих мыслей. — Как там мама? Успели сделать непристойное предложение?

— Нет пока, — улыбнулся Чеботарев, — она сегодня, похоже, не в том настроении.

— Да, я успела заметить.

— Вы на нее не сердитесь, но она рассказала про ваши неприятности…

— А никаких неприятностей нет, — девушка сердито сжала губы, — хотя могла и помолчать. Мне жалость не требуется.

— Я только подумал, может, стоило поставить тому пацану эту треклятую "тройку"? Говорят, лбом стену не прошибешь…

— Да я бы поставила! — девушка импульсивно взмахнула рукой, — вы думаете, я дура, решила мир переделать? Я только хамства не терплю, наглости такой беспредельной. Двенадцатилетний пацан уверен, что у него уже весь мир в кармане, а потом заявляется его папаша при погонах, и начинает мне доказывать, что, дескать, так и есть — мир уже там, залезай тоже в этот карман и ни шикни! Он думает, что когда он сыну в таком возрасте золотые часы на руку вешает — этим он ему лучше делает. А я заставила снять, потому что в классе рядом с ним учатся дети, родители которых скоро свои обычные часы продавать на толкучке будут, чтобы на жизнь хватило. Когда в 12–13 лет у одного ребенка возникает комплекс неполноценности, а у другого — вседозволенности — это ужасно. Пусть меня увольняют, я хоть не буду видеть потом, во что превратятся все эти дети лет через пять — десять.

— Не сердитесь, — снова попросил Чеботарев, — а то, когда вы так говорите, я сам чувствую себя в чем-то виноватым. А мама ваша только мне об этом рассказала — так мне можно, мы же с вами практически коллеги!

— Разве вы тоже учитель?

— Я тоже безработный. Еще и месяца не прошло.

— То-то я заметила, что вы не в себе, — призналась девушка. — А вас-то за что? Не обижайтесь, но не верится, что вы разругались со своим начальником.

— Обижаться не буду, если скажете, почему в это трудно поверить?

— Вы мягкий очень. По вам видно, что конформист. Домом наверняка жена руководила?

— Ничего подобного, — начал сердиться Чеботарев, — Елена следила за домом, как и положено женщине, а я работал, деньги приносил.

— Я, наверное, бестактна, — вздохнула девушка. — В конце концов, какая разница, кто руководит домом, лишь бы лад был. Так за что же вас уволили?

— Прокололся. А тут ревизия. В общем, все разом навалилось.

— Бывает. И, наверное, как водится, никого из прежних сотоварищей рядом почему-то не оказалось…

— Почти никого, — признался Чеботарев. — Чтобы обо мне вспомнили, мне надо умереть, тогда исходящий из квартиры запах, может, привлечет чье-то внимание.

— Зачем же так кардинально? Вы уже пробовали найти другую работу?

— Где ж ее найти? Я компьютер не знаю, язык общения один — ломанный русский, и то со словарем, — попытался шутить Сергей Степанович. — Моя специальность — инженер-экономист, плюс по ходу дела нахватался понемногу из строительных норм и правил. Но на это сейчас спроса нет — заводы почти все стоят. Еще и возраст такой — переучиваться уже поздно, пенсию получать — пока рано.

— Но у вас же, вроде, жена со связями — помочь не может?

— Жена ушла в тот же день. И вещи прихватила.

— Вот почему вы к нам за утюгом ходите! — воскликнула Марина. — Но, между прочим, вы можете в суд обратиться. Вещи забирать она не имела права.

— Да нет, Мариночка, я в суд обращаться, конечно, не буду, — Чеботарев потупился, разглядывая намокшие от травы носки ботинок. — Остатки самоуважения, знаете ли, не позволят.

— Извините.… Нет, я и вправду дура — горожу непонятно что, — голос Марины смягчился. — Хотите, я с родителями учеников поговорю, они ко мне до сих пор звонят, а одного парнишку я по математике подтягиваю. Может, они про работу подскажут?

— Ничего, я пока сам попробую. Если совсем ничего не получится — скажу.

— Только без всякого стеснения, — потребовала девушка, — я, разумеется, никого в подробности посвящать не буду. Просто знающий человек работу ищет — и все.

— Скажу, — снова пообещал Чеботарев. — Ну что, пойдем, заберем вашу маму, пока она там не замерзла?

— На маму валите, а сами продрогли, — рассмеялась Марина, — немудрено — ноги промочили. Пойдемте, а то и в самом деле завтра с гриппом свалитесь.

Когда они вернулись домой, было уже совсем темно. Чеботарев простился с женщинами у двери их квартиры, за чем последовала непродолжительная баталия — Полина Александровна, которой дочь успела наябедничать про его промокшие туфли, заставляла его взять у них мед. Чеботарев сопротивлялся, но проиграл. Поднимаясь на свой этаж с переброшенным через руку пальто, сжимая в другой баночку с желтым снадобьем, он улыбался. Ему казалось, что он смог сделать что-то хорошее, да и самому от разговора в парке полегчало. Чувство одиночества, давившее ему грудь все эти дни, не спешило возвращаться обратно — и это было совсем неплохо.

Витька продолжали мучить ночные галлюцинации. В последней из них он, гладко выбритый, втиснутый в безупречно сидящий на нем смокинг, сидел в казино за рулеточным столом, покручивая между пальцами фишку. Шарик крутанулся и замер в незримой Витьку ячейке, и юркий крупье с носом, как у грача, придвинул к сантехнику его выигрыш, почему-то использовав для этого гаечный ключ.

"Райское наслаждение", — подумал Витек и, закинув голову на спинку кресла, посмотрел в потолок. Под потолком же парила супруга обворованного им гражданина, освещая зал глубоким вырезом своего декольте. Вдруг из декольте вместо левой груди вывалился кокос, чем Витек остался весьма шокирован, и понесся прямо на него — точь в точь реклама "Баунти". Но, в отличие от рекламного ролика, где картинка в последний момент исчезает, кокос аккуратно приложился прямо по лбу удачливого игрока.

Витек от удара и удивления моргнул, и окружающая его ирреальность моментально сменилась: теперь он сидел, приложив ко лбу холодную мокрую тряпку, в зале суда за решеткой, покорно взирая на тройку заседателей — одногрудую Елену, небритого Александра Невзорова и Палыча. Именно присутствие здесь сторожа удивило Витька безмерно.

— Сколько бы ему дать? — судьи рассматривали Витька, будто под микроскопом, и тут ему стало стыдно, что он такой маленький.

— Шесть с половиной, — предложил сам Витек.

— Три, — отрезала одногрудая Елена. — Не больше. Большего он не заслуживает. И пусть уберет за собой — а то наследил кругом.

В этот момент в клетку залетел грач с внешностью брачного афериста, сел Витьку на плечо и стал плакать.

— Как же мы без вас, — рыдал грач, тюкаясь клювом в плечо подсудимому, — кто же в нашем заведении теперь стричься будет?

— Я больше не буду! Не буду стричься! — закричал Витек, обращаясь к судьям. На месте Невзорова уже сидел Боровой, подавая Палычу прикурить сигаретку от золотой навороченной зажигалки.

— Будет, — буркнул Боровому Палыч, — я его давно знаю. Он даже в оперу не ходил.

И судьи, услышав это, насупились на Витька окончательно.

— Сослать в оперу, — громовым голосом объявила Елена и громыхнула по столу молотком так, что в ушах зазвенело.

— Плесните хоть воды на дорожку, — заумолял грач, — подсудимый хочет пить! — Но за водой никто не побежал, и Витек решил, что пора просыпаться.

Сушняк мучил страшно. Луч солнца через незастекленное окно сторожки лупил ему прямо по не до конца расклеившемуся еще левому глазу. Витек перевернулся набок, пошарил под кроватью в поисках какой-нибудь влаги, ничего не нашел.

— Пить, — просипело его измученное горло.

— Проснулся, значит, — удовлетворенно сказал Палыч, который сидел на корточках у электроплитки и колдовал в кастрюльке какое-то варево. Витек бросил взгляд на стол с остатками вчерашнего пиршества, узрел початую бутылку водки, и его чуть не стошнило от отвращения. Палыч передал ему кружку с рассолом, и он выпил ее в два глотка.