Немного дальше узенькая лавка копченых изделий; тут пастрама[15], нашпигованная чесноком и черным перцем, сухая индюшечья колбаса и фаршированные гусиные шейки, которые обычно быстро расхватывают. Одноглазый, шепелявый, вечно засаленный владелец лавчонки любезно дает покупателям попробовать свой товар, чтобы убедиться в его свежести. Тут же, наискосок, надоедливо трещит звонок: это кинотеатр «Избында». Сегодня и только сегодня американский фильм «Хочу стать мамой!» Гимназистам и гимназисткам вход разрешен!» — беспрерывно гремит огромный репродуктор, подходящим местом для которого был бы самый крупный стадион Бухареста — «ANEF».

С трезвоном и грохотом мчится трамвай, унося за собой клочки газет, афиш, сорванных мальчишками, засаленную пергаментную бумагу и столбы пыли…

И вот здесь, на Вэкэрешть угол Олтень, в глубине двора, известный приезжим провинциалам и налоговому инспектору, в двух с половиной комнатушках с прогнившими полами и позеленевшими от сырости стенами находится пансион мадам Филотти. Это не единственный пансион на Вэкэрешть, Дудешть, Олтень или Кантемир. Подобный же пансион, но более высокого разряда держала на улице Арменяска, 36 тетушка Ильи Томова. У нее столовались: убежденный холостяк, бухгалтер крупного зернового концерна «Бунги» и овдовевший адвокат, а сын какого-то провинциального не то банкира, не то помещика, «вечный студент», уже давно вышедший из этого возраста, снимал еще и комнату. Обо всем этом Илья знал из писем родственницы. Но зайти навестить тетушку он не спешил. Может быть, потому, что писал ей о своем намерении приехать в Бухарест и не получил ответа, может быть, и потому, что знал: в доме тетушки на него будут смотреть как на бедного родственника, будут подшучивать над его желанием стать летчиком. Илья представлял себе, как покровительственно будет с ним разговаривать Лиза, дочь тетушки… С тех пор, как она побывала в Италии и слушала в опере Беньямино Джильи и Яна Кипуру, она считала себя самой умной. Оттого Илья и предпочел остановиться у чужих.

И действительно, прожив несколько дней в Бухаресте, Илья понял, что в пансионе мадам Филотти совсем неплохо. Нужно только быть аккуратным и платить вовремя за койку и чай или цикорий.

За табльдотом мадам Филотти собирались все квартиранты; это были люди разных профессий и, конечно, одинокие. Мадам Филотти часто повторяла: «Не люблю держать женатых». Снимали у нее койки пожилой служащий трамвайного общества СТБ — Войнягу, продавщица из универсального магазина «Галери Лафайет» — мадемуазель Вики, инспектор бюро путешествий «Вагон Ли Кук э компани», бывший сублокотенент[16] румынской армии Лулу Митреску, шофер — племянник мадам Филотти — Аурел Морару, шумный коммивояжер, приезжавший раза три в месяц в Бухарест, давний знакомый дома Филотти, слесарь-механик, ныне художник-оформитель — Евгений Табакарев и Илья Томов.

Сейчас в пансионе на редкость тихо. Дома лишь муж мадам Филотти, ня[17] Георгицэ. Старик в прошлом был обер-кельнером большого ресторана при известном аристократическом клубе Пинкуса.

Сидя за столом в узком коридорчике, служившем столовой, ня Георгицэ читал вечернюю «Ултима Ора» и поглаживал кончиками пальцев стоявший перед ним стакан с горячим очень крепким чаем.

Увидев вошедших Женю и Илью, старик обрадовался и, пригласив выпить с ним чаю, пошел к завешанным марлей полочкам, чтобы достать стаканы.

— Ну как, гость? — улыбаясь, спросил он Илью. — Привыкаете к столичной жизни? Сегодня уезжает вояжер и станет свободнее. Видите, у нас совсем тихо. Мадам Филотти тоже нет. Она поехала к своей сестре на Каля Кэлэрашилор. Там поминки по отцу справляют. Мадемуазель Вики, кажется, в кино ушла. Аурикэ в отъезде. Такая уж у него собачья работа — шофер… А хозяин у него знаменитый человек — профессор Букур! Величина! Ну, а тот наш хлюст вот уже сколько… — ня Георгицэ помолчал, подсчитывая что-то в уме.

— Да должно быть, уже недели три как не появляется… — подсказал Женя.

— Ну, нет, — возразил ня Георгицэ, — Больше… Пожалуй, уже с месяц мы его не видели.

— Кто это? — спросил Илья!

— Лулу… Вы его не знаете… Есть у нас тут один такой фрукт. Пропащий человек, — махнул рукой старик. — Офицером был, понимаете? Потом дом свой на Бану Манта имел и даже автомобиль новый у него был. Сам видел! Факт!

— Пьет? — спросил Илья.

— Да разве столько пропьешь? Хуже… Играет!

— Как это играет?

— В карты, в покер, рулетку… Это болезнь. Да, господа, я не шучу. Это самая настоящая и притом ужасная болезнь…

— Так как же, он все то, что вы говорили, имел и все проиграл? — вновь спросил Илья.

— Все! Представляете себе, господин Илие? Проиграть такое состояние!

— А откуда это у него было? Наследство, что ли?

— О, тут целая история! — ня Георгицэ помолчал, что-то припоминая, затем, отпив глоток чаю, начал: — Было это, значит, в тридцать четвертом… Этот самый Лулу окончил тогда в Тимишоаре артиллерийское училище и вместе с другими тремя приятелями, тоже сублокотенентами, приехал в Бухарест за назначением. Остановились они, значит, на Габровень… Есть там гостиница… Через несколько дней все они получили назначение, деньги на дорогу и по десять тысяч лей на офицерскую форму. Эти деньги потом казна должна была вычесть у них из жалованья. Вот они все и остались на несколько дней в столице, пока будет готова одежда. Лулу, будь он неладен, уже тогда был заядлым любителем покера. Об этом мне рассказывал один из его бывших друзей, приезжавший к нему прошлой осенью уже сюда, к нам. Дело было, значит, так… Лулу тогда пропадал где-то целый день. Пришел он в гостиницу поздно ночью, когда друзья его крепко спали, разбудил одного из них и попросил у него сотню лей на папиросы, — сказал, что у киоскера с пятисотки нет сдачи. Товарищ ему поверил, дал сотню лей, и Лулу обещал скоро вернуться. Но, как это уже потом выяснилось, уехал в клуб к Пинкусу играть в рулетку. Есть на углу Каля Викторией и бульвара Елизаветы, как раз рядом с ювелирным магазином и напротив террасы кафе Пикадилли, клуб… Здесь, у Пинкуса, Лулу еще днем, оказывается, продул все свои монеты в эту самую рулетку… и то, что получил на дорогу, и те десять тысяч, что должен был уплатить за форму.

— Десять тысяч?! — ужаснулся Илья.

Ня Георгицэ кивнул головой и отхлебнул еще глоток:

— Все… Ему казалось, что эта сотня его выручит, но в два тура Лулу проиграл и эти сто лей. Тогда он снова приехал в гостиницу, занял деньги у другого приятеля и опять вернулся в клуб. А под утро друзья обнаружили, что постель нетронута и Лулу нет в номере. Зная, что он картежник, они, значит, сразу поняли, в чем дело… Но к концу игры, представьте себе, Лулу повезло. Он начал выигрывать. К рассвету банк-касса насчитывала более двухсот тысяч лей… Представляете себе, двести тысяч! Факт! По клубу разнесся слух, что молодой офицер обыгрывает какого-то помещика. Вот тут-то, значит, я и увидел его впервые. Я тогда работал там обер-кельнером. К рассвету народу в клубе осталось не так уж много — самые азартные игроки. Публика вся, значит, солидная. Были там и крупные коммерсанты, и банкир один, — я его знал, — из «Банка Комерчиала», и отставной подполковник с моноклем в глазу — пропойца и страшный скряга, чаевых, бывало, никогда не даст; и князек — отпрыск рода Штирбей; вертелась там и высокая, сухощавая, больше похожая на мужчину, вдова одна, такая холера, что мы, бывало, с отвращением обслуживали ее столик. Она всегда приходила в черном длинном платье, лицо тоже черное, длинное, с усиками, по-моему, она брилась… Ну, одним словом, карга! Сама румынка или цыганка, видно было по ее физиономии, а разговаривала только по-французски… Все приезжала в клуб, надеялась подцепить какого-нибудь богача… А у кого, значит, денег много, так те и смотреть на нее не хотели. Очень она им была нужна со своим захудалым именьишком… Но придирчивая — ужас! Как ни подам я кофе, так она обязательно начнет выговаривать, почему, видите ли, каймак[18] жидкий. Однажды три раза возвращала кофе. Факт! А у нас тогда был шеф-повар мадьяр. Парень что надо: хитрый, умный и веселый. Вот прихожу я в третий раз обратно с кофе и говорю: «Недовольна эта худющая ведьма. Каймачок, говорит, плохой…» Он тогда рассердился, взял, значит, и плюнул в ее чашечку, ну, а потом подогрел немного это кофе и говорит. «На, неси. Побери меня черт, если ей не понравится!» Взял я чашечку, а у самого сердце замирает…