Илья знал, каких трудов стоит матери платить за его обучение. Сколько раз она одалживала у соседей, брала вперед у квартирантов за койку и стирку!.. А когда денег все же не хватало, как приходилось ей унижаться перед директором лицея, чтобы выпросить отсрочку. Ведь если не внести в срок плату, Илью могли не допустить к занятиям.

А денег не хватало даже на самое необходимое. Да и что она могла скопить от трех-четырех квартирантов, которых держала на полном пансионе? Ведь на эти деньги надо было их же сытно кормить, платить владельцу дома, дальнему родственнику, за квартиру, вносить казне налог за квартирантов и самим как-то прокормиться. А тут все время что-нибудь да надо: то подметки прохудились, то брюки протерлись, то рукава у куртки совсем уж куцыми стали…

Не раз Софья Томова обивала пороги богатых дальних родственников, выпрашивала старье, чтобы перекроить, перешить, залатать… Надо же одеть сына. А сколько раз она возвращалась с пустыми руками, хмурая, подавленная, со слезами на глазах, зарекаясь больше не ходить. «Все равно сытый голодного не разумеет», — говорила она. Но проклятая нужда всякий раз брала верх над гордостью.

А Илья? Чего он только ни предпринимал, чтобы помочь матери!.. Молодой, горячий, он брался за любое дело. Где и у кого он только ни работал! Каждое лето, когда лицеисты — сыновья состоятельных родителей — разъезжались по курортам, он под палящим бессарабским солнцем помогал убирать хлеб, кукурузу, виноград, грузил камень на каменоломнях, работал носильщиком на автобусной станции, таскал кирпичи на стройках. Только бы немного заработать, чтобы осенью заплатить за учение…

Но работу найти тоже не всегда удавалось: подрядчики придирались, вымогали взятки, а такие же, как Илья, бедняки старались перехватить друг у друга работу, сбивали плату. Нередко дело доходило и до потасовок…

Весной 1938 года повысили плату за учение: тысячу пятьсот лей за семестр, три тысячи за учебный год! Для Томовых это была невероятная сумма, и Илье пришлось оставить лицей. В это время он и задумал уехать в Бухарест, в авиационную школу. Матери Илья об этом не сказал. Решил, что поступит на работу и будет понемногу копить деньги. Начались поиски работы.

Софье Томовой посоветовали обратиться к владельцу одного из мелких магазинов. Тот вначале отказал, но вскоре прислал за Томовой прислугу. Илья должен был год работать бесплатно — учеником, т. е. убирать магазин, мыть полы водой и керосином, приносить со склада товар, заворачивать покупки и, если понадобится, относить их на дом покупателям. Через год, в зависимости от «способностей», хозяин обещал платить от ста до двухсот пятидесяти лей в месяц. «Дальше будет видно. Пока — никаких гарантий!..»

Нет, это не устраивало Илью. Ему нужен был заработок. Тогда мать пошла к владельцу самого большого в городе мануфактурного магазина — Гаснеру, у которого когда-то работал отец Ильи. В городке Гаснер был известен как скряга и самодур. Он держал до десяти приказчиков. Работали они у него с семи утра до девяти вечера, а в базарные дни — и до двенадцати. Зато Гаснер никогда не задерживал жалованья. Он считал себя первым коммерсантом в Болграде и часто хвастал: «В магазине у меня товару на два миллиона!» С приказчиками Гаснер шутил, рассказывал сальные, неумные анекдоты, а когда они смеялись, стараясь доставить удовольствие хозяину, Гаснеру казалось, что он со своим умом и богатством мог бы иметь магазин не в этом пыльном захолустном Болграде, а, по крайней мере, в таком крупном портовом городе, как Галац, и, разумеется, на его самой главной улице — Домняскэ!..

С женой, постоянно сидевшей за небольшой конторкой-кассой, Гаснер был груб. Не стесняясь, он мог при всех назвать ее «моя набитая умница» или вслух удивляться: «И что я в ней нашел? Приданое? Вот что я у нее получил!» — и, стоя посреди магазина, он показывал кукиш. «Все, — визгливо хвастался он, — я нажил сам, лично и без всякой ее помощи, да!..» Но о том, что в прошлом он был ломовым извозчиком и судился за конокрадство, Гаснер умалчивал… Если кто-либо из торговцев помельче приходил к нему попросить в долг денег, Гаснер, улыбаясь, неизменно отвечал: «Все что угодно, только деньги и товар не одалживаю… Жену? Пожалуйста, с удовольствием, еще даже приплачу!»

Мадам Гаснер не обижалась. Привыкла. Ее толстые щеки с годами приобрели бураковый оттенок. Она постоянно жмурила большие навыкате глаза, улыбалась, растягивая и без того широкий рот. С покупателями была предупредительна, неизменно интересовалась здоровьем каждого; если мужа не было поблизости, жаловалась на диабет и ожирение сердца, а затем переходила на «пулитику».

— Берите хорошее сукно, пока не поздно, — советовала она. — Надо делать запас! Говорят, что какой-то генерал по фамилии Гитлер, вы, наверно, о нем слышали (чтоб он сгорел!) хочет воевать. Вы же понимаете — начать войну, чтобы умерло несколько сот человек… А? Мой бы диабет и мое сердце на его голову… Тогда можете не сомневаться, ему было бы не до драки. Но ничего… Бог даст, он и так околеет… Так вот, мой Гаснер как-никак первый в городе кумерсант и в пулитике разбирается неплохо… Он бывает в Галаце и даже в Букуреште. Да!.. И он говорит, что война таки да может вспыхнуть… Так что, сами понимаете, тогда все хорошие сукна — будьте мне уже здоровы… Потому я и говорю: сейчас главное — запас! Вы меня понимаете? Запас!.. Так вот, если захочете купить, можете прийти даже в воскресенье. Правда, в праздник полиция мешает торговать. Вымогают! Но ничего, мы устраиваемся. Вы же понимаете, что если мой Гаснер что-нибудь захочет, так он таки да сделает по-своему… Ну, а если здесь парадные двери будут закрыты, идите прямо со двора. Там у нас всегда открыто! — с улыбкой заканчивала мадам Гаснер.

Когда Софья Томова пришла в магазин, Гаснер встретил ее любезно; он сразу согласился принять Илью на работу и платить ему полторы сотни лей в месяц.

— Обязанности? Э!.. Работа просто легкая! — сказал Гаснер. — Скатывать куски мануфактуры, зазывать покупателей, а главное, смотреть, чтобы не дай бог кто-либо вышел, ничего не купив. Это самое основное в торговле. Запомните! И, конечно, передайте Об этом сыну… Ну, а остальное — помогать старшим приказчикам и затем учиться! Да так учиться, чтобы стать хорошим кумерсантом, нажить капитал, потом открыть собственное дело и конкурировать даже со мной, Гаснером! А что? Почему бы нет? Ого! У меня он-таки станет человеком! Только во всем, конечно, слушаться. Я знаю, он у вас учился, был, кажется, черчеташем, хотел летать… в облаках! — Гаснер самодовольно рассмеялся. — Но все это фантазия… Я его понимаю. Вы думаете — нет? Да! Молодой! Я тоже был молодой и немало натерпелся… А как же иначе? Но зато, сами видите, вышел-таки в люди!..

Софья молча кивала головой. Что ей оставалось делать? Она-то очень хорошо знала Гаснера…

Давно это было, но ни она, ни Илья не забыли того зимнего вечера… Отец пришел неожиданно рано. Молча, не сняв пальто, он сел в кухне на табурет и просидел так до вечера. Только на следующий день он рассказал, что произошло. Отец давно уже не ладил с хозяином. Гаснер обманывал покупателей, пользуясь для этого укороченным метром, требовал, чтобы приказчики обсчитывали, особенно неграмотных крестьян. Но Антон Томов не мог с этим согласиться.

Гаснер держал Томова скрепя сердце. Как-никак он был старым приказчиком, крестьяне хорошо его знали и охотно шли только к нему. А вот вчера… Какой-то крестьянин, покупая черный женский платок, отчаянно торговался. Отец убеждал его, что дешевле чем за сто лей уступить не может. Подошел Гаснер и сказал, что отдает платок за восемьдесят, но тут, как бы нечаянно, уронил его на пол. Поднял же из-под прилавка другой платок, третьего сорта, цена которому была шестьдесят лей. Отец возмутился и громко сказал, что хозяин, видимо, ошибся… Кончилось тем, что он получил расчет…

И вот Софье пришлось теперь идти к этому Гаснеру…

В первый же день Гаснер разъяснил Илье его обязанности: приходить он должен первым, а уходить, конечно, последним. До открытия магазина утром надо подмести тротуар. — Но прежде, чем подмести, — улыбаясь, спросил Гаснер, — что нужно сделать? А?