Подбежавший командир роты с двумя солдатами осторожно вытащил Светланова из-под машины, положил рядом со Знобиным, развернул бронетранспортер так, чтобы он на всякий случай прикрыл пострадавших своим корпусом, и отрывисто приказал:

— Всем по машинам!

Но опасности уже не было — танковая лавина остановилась в двухстах метрах от места происшествия.

Подъехал подполковник Желтиков, за ним участковый посредник. Осмотрев пострадавших, генерал тут те вызвал по радио врача и вертолет.

Наконец прибыл Аркадьев.

Генерал-посредник стал расспрашивать не о самом происшествии, а о том, какое и когда полк получил распоряжение, когда Аркадьев поставил задачи, почему не остановились подразделения после ядерного удара и по какой причине на высоте оказался заместитель командира дивизии.

От вида жертв и неизбежных теперь суровых взысканий, вплоть до снятия с полка, Аркадьев совсем потерялся и не нашел ничего умнее, как принять позу, которая обычно производила на начальников нужное впечатление — строго уставную и в то же время слегка непринужденную. Однако на посредника она не подействовала: с прежней судейской беспристрастностью он задавал вопрос за вопросом. И Аркадьев совсем сдал, стал отвечать сбивчиво, невпопад, забывая о том, что говорил минуту назад.

В небе застрекотал вертолет. Прилетевший врач после осмотра пострадавших сделал Знобину укол и велел обоих перенести в вертолет. Машина осторожно оторвалась от земли и улетела в сторону показавшегося между тучами солнца.

Посредник проводил вертолет взглядом до самого леса и, перед тем как принять решение, задумался, положив свои сухие морщинистые руки на широко расставленные острые колени. Решалась судьба людей, и он постарался проверить еще раз, на что способны командир полка и батальона.

— Ваши решения на дальнейшие действия?

Первым доложил Аркадьев: собрать все, что можно, и ликвидировать последствия ядерного удара противника.

— Что думаете вы? — обратился генерал к Желтикову.

От прихлынувшего волнения губы у Желтикова дрогнули и смяли первое слово. Он сжал их, перевел дыхание и, будто предварительно выравнивая слова, заговорил разрубленными фразами:

— В сложившейся обстановке… третий батальон, который не попал под ядерный удар… лучше развернуть за рекой и не допустить быстрого выхода танков противника в глубину боевого порядка дивизии.

— А как же с первым и вашим батальонами?

— От них осталось немного. «Погибших» лучше собрать в группы и усадить на машины. Чтобы они не попали случайно под танки. Оставшихся в живых — около десяти танков, трех взводов пехоты — целесообразно использовать в засадах, и тем помочь третьему батальону занять оборону за рекой.

Желтиков остановился. Генерал поднял любопытный взгляд: думает здраво, а волнуется, как лейтенант. Подступившая робость вновь овладела Желтиковым, и он поспешил оправдаться:

— Если мои расчеты ошибочны, батальон погиб весь, разрешите хотя бы в учебных целях создать небольшой отряд. Мне кажется, его действиями можно показать молодым офицерам, сержантам и солдатам… что и после ядерного удара можно… и нужно продолжать бой.

Генерал снова посмотрел на Желтикова.

— Давно командуете батальоном?

— Только на учении. Я — замполит полка.

— Что ж, командуйте дальше.

Когда бронетранспортеры были собраны в группы, движение танков «западных» возобновилось. На полной скорости они перемахнули через высоты и устремились к реке и лесу за нею. Однако по дорогам им пробиться не удалось — их уже оборонял отошедший мотострелковый батальон, танковый резерв командира дивизии и артиллерия. А через два часа танки «западных» начали отход — в их глубоком тылу оказались главные силы дивизии Горина.

Беда есть беда, никто от нее не избавлен. Но не у каждого хватает мужества взять свою долю вины на себя.

Сразу после конца учения Амбаровский вызвал к себе Аркадьева. Полковник готов был выслушать любые упреки, даже грубые, оскорбительные — не в его нынешнем положении обижаться. На учении действовал так, что, в сущности, подвел всех. Ко всему этому, пока шло учение, в полку случилось чрезвычайное происшествие — рядовой Губанов, уйдя в самоволку, сел в чужую машину и сбил школьника.

Амбаровский стоял в углу, у радиоприемника, когда Аркадьев переступил порог. Смуглое лицо генерала было злое, пальцы правой руки отбивали такты грозного марша.

— Доложи толком, как твои подчиненные чуть не задавили Знобина.

— Знобин промчался мимо меня, — обреченно заговорил Аркадьев, — когда я только закончил отдавать распоряжения во исполнение приказа командира дивизии — не двигаться…

— Как не двигаться? Куда не двигаться? — удивленно поднял брови Амбаровский.

— Когда я перешел реку и начал движение к высотам, Горин отдал приказ: перейти к обороне на месте…

— Почему же ты полез на высоты?

— Я выполнял ваши указания и промедлил…

— Но ты обязан был выполнять последний приказ, приказ командира дивизии, — резко возразил Амбаровский. — Это элементарное положение устава. Тогда бы за все отвечал Горин. И за невыполнение моего приказа и за ЧП. Теперь будешь отдуваться ты.

Генерал с укором посмотрел на понуро стоявшего Аркадьева, отошел к столу и оттуда сказал мягче:

— Постараюсь помочь, но в таких ситуациях возможности мои не безграничны. Расскажи, чтоб мне было ясно, почему произошла вся эта путаница на высоте? Сигнал «прекратить движение» вам подали, а вы все ползли куда-то к черту на рога.

— Командир первого батальона и замполит неправильно поняли мой приказ.

— При чем тут замполит?

— Он командовал вторым батальоном.

— Поч-чему?!

— Приказ командира дивизии.

— Зачем?

— Решил дать ему покомандовать, приобрести опыт, твердость.

— Нашел время. Дорого обойдется вам эта учеба. Ладно, иди.

Тревога за происшествие на учении сопровождала Горина на всем пути возвращения дивизии домой. Она виделась на уставших лицах солдат, чувствовалась в предупредительно-сдержанных командах офицеров и даже в собранности колонн, обычно растянутых после закончившихся проверок и учений. Еще более острую тревогу он увидел в глазах женщин, когда проезжал мимо доков, где жили семьи офицеров. И притихшая было боль от потери Знобина снова разлилась по всему телу.

Большой своей вины в происшествии Горин не видел, если не считать того, что он послал Знобина в самое опасное место. Но после разговора с кипящим от негодования Амирджановым и с Сердичем, потемневшим от возмущения, пришлось насторожиться. Они рассказали содержание объяснительной записки Амбаровского, о которой доверительно сообщил Сердичу товарищ, приезжавший по заданию Лукина к Знобину. Оказывается, Горин обвиняется в невыполнении приказа на переход к обороне, в командовании подразделениями полка своими представителями через голову командира полка, в необдуманном назначении командиром батальона человека, совершенно неподготовленного к управлению в сложных условиях, в результате чего, собственно, и произошел несчастный случай.

От всего услышанного невероятно уставший за учение Горин грудью навалился на стол, на котором лежали вдруг обессилевшие его руки. Пригнуло его не возможное наказание за несчастье со Знобиным и старшим лейтенантом Светлановым. Он сам раскаивался, что послал замполита к Аркадьеву. Воздержись он, и Павел Самойлович, возможно, избежал бы инфаркта, свалившего его под колеса бронетранспортера. Глубоко обидели, оскорбили его надуманные кем-то обвинения. Но сейчас Горину не хотелось ни говорить о них, ни тем более опровергать их и оправдывать свои поступки, свое понимание сути воинской службы, методов управления войсками в бою и операции — все это, в сущности, написано в уставах, и он только следовал им.

Впервые за три года совместной службы Амирджанов увидел командира дивизии согнутым тяжестью невзгод и весь закипел от негодования: