Джим Хиган был настоящим хищником. Его состояние было нажито именно теми многочисленными способами, о которых говорил майор Винейбл: подкупами олдерменов, законодательной власти штатов и губернаторов; получением привилегий за гроши и продажей их за миллионы; созданием колоссальных предприятий, лопающихся как мыльные пузыри. И вот он сидит на веранде своей виллы в сумерках августовского вечера, покуривая сигару и рассказывая об основанном им сиротском приюте!

Он был весел и приветлив, даже добродушен. Неужели же он не знал об опустошениях и несчастиях, оставляемых позади себя? Монтегю овладело внезапное желание проникнуть за эту ширму сдержанности, огорошить этого человека каким-нибудь внезапным вопросом, добраться до его сути, узнать, кто он таков. На деле этот властный и в то же время благодушный вид скорее всего был лишь маской. А каков он, когда остается наедине с собой? Наверное, тогда возникают у него сомнения и неуверенность, отчаяние и чувство одиночества! Ведь образы загубленных им людей не могут не преследовать его! Воспоминания о предательстве и обмане должны же были терзать его!

От Хигана мысли Монтегю перенеслись к его дочери. Она тоже была спокойна и серьезна. Аллану хотелось бы знать, что творится в ее душе. Много ли она знает о деятельности своего отца? Она, конечно же, слышала о ней и маловероятно, что считала все это клеветой. Можно было спорить по поводу каких-то деталей, но общеизвестные факты были слишком очевидны. Оправдывала ли она его действия и извиняла, или была в душе несчастна? Не это ли было причиной ее гордости и горьких речей? Вечной темой для пересудов в обществе служило то, что Лаура Хиган отдавала все свое время помощи бедным в трущобах. Не поразила ли Джима Хигана Немезида в лице его дочери? Не олицетворяла ли она собой терзания его совести?

Джим Хиган никогда не говорил о своих делах.

В течение двух дней, которые Монтегю провел в его обществе, Хиган только пару раз коснулся этого вопроса.

— Деньги? — заметил он. — Я ими не интересуюсь. Деньги для меня все равно, что мусор.

Жизнь игра, а доллары — мусор. Значит, он домогается власти! И перед глазами Монтегю как бы прошла вся карьера этого человека. Он начал службу конторским мальчиком, а над ним стояли многочисленные дельцы и финансисты. Чтобы преодолеть ступеньки лестницы и подняться к ним, нужны были деньги и деньги. Вставали на его пути соперники, с которыми он боролся. Победа над ними занимала все его время и мысли. Если он подкупал чиновников, то только потому, что его соперники старались делать то же самое. И, возможно, тогда он даже не подозревал, что превратился в хищника. И он даже не поверил бы, если бы кто-нибудь ему это сказал. Хиган прожил длинную жизнь, не щадя никого, кто попадался ему на пути, надеясь в душе, что будет делать добро с того дня, когда достигнет власти.

Именно с этой целью он и предпринял свое жалкое маленькое начинание сиротский приют, считая, что это позволит ему избавиться от ярлыка хищника. Наверное, боги разразились бы гомерическим смехом, увидев спектакль о Джиме Хигане и его сиротском приюте. О Джиме Хигане, который мог бы заполнить два десятка сиротских приютов детьми людей, доведенных им до разорения и самоубийства!

Эти мысли не давали покоя Монтегю. Он недолго оставался в этот вечер у Хиганов. К чему ему все это? Джим Хиган стал тем, кем сделали его обстоятельства. Напрасны были его мечты о добродетели — перед ним вечно вставал новый соперник! И сейчас, если верить слухам, разворачивалась новая битва. Хиган и Уайман вцепились друг другу в горло. Они будут бороться до победного конца. И нет никакой возможности предотвратить эту борьбу хотя бы с риском разрушить устои, на которых зиждется благополучие самой нации!

Монтегю ежедневно узнавал о ходе этой борьбы. На следующее утро, сидя в открытом кафе одного из отелей и разглядывая публику, он услыхал знакомый голос. Это был молодой инженер, лейтенант Лонг, который подошел к нему и сел рядом.

— Слышали ли вы что-нибудь о нашем друге Гембле? — спросил Монтегю.

— Он вернулся в лоно своей семьи. Надоела ему вся эта суматоха, ответил молодой офицер.

— Занятный парень этот Гембл.

— Я его люблю, — заметил лейтенант, — он не красив, но сердце у него там, где надо.

Монтегю подумал немного и спросил:

— А что, прислал он вам описание топлива, о котором вы просили?

— Представьте, прислал! И, право, с большим знанием дела! В департаменте решат, что я и в самом деле эксперт!

— Непременно, — заметил Монтегю.

— Он выручил меня из весьма затруднительного положения. Вы не можете представить себе, в какие сложные ситуации попадаем мы, морские офицеры. Но мне кажется, что одно слово следовало бы вычеркнуть из этого описания.

— Вот как! — заметил Монтегю.

— Право, я даже подумываю написать об этом в главный штаб. Я уже три раза собирался это сделать.

— В самом деле!

— Знаете ли, — продолжал офицер. — Какой-то молодой человек был представлен мне одним из моих друзей. Он вертелся вокруг меня целый вечер, и затем, когда мы возвращались домой, открыл причину своей привязанности. Кто-то из вашингтонских друзей сказал ему, что мне поручено составить условия поставки мазута для кораблей военно-морского флота. А у него, в свою очередь, имеются друзья, заинтересованные в этом деле и готовые дать мне ценный совет. Он намекал, что это для меня может быть очень выгодно.

— Воображаю, как вам это не понравилось!

— Право, это наводит на некоторые размышления, — сказал лейтенант. Люди моего служебного положения легко могут получить подобное предложение. Многие же из нас ведут образ жизни далеко не по средствам. Все мы должны быть начеку. Я еще допускаю ловкую игру в политике или в деловых отношениях, но когда дело касается армии и флота, — тогда, уверяю вас, я готов лезть в драку!

Монтегю ничего не ответил. Он не знал, что сказать.

— Гембл что-то говорил о вашей борьбе со Стальным трестом, — заметил Лонг. — Так ли это?

— Да, — ответил Монтегю, — но теперь я отошел от этих дел.

— Кстати, о Стальном тресте, — заметил лейтенант, — знаете ли, мы получаем кое-какие сведения о нем.

— Любопытно, — сказал Монтегю.

— Спросите в армии, кого хотите! Это старая рана, которую мы носим в груди и которая не заживает. Я имею в виду мошенничество в области производства броневого листа для кораблей.

— Я кое-что слышал, — ответил Монтегю.

Монтегю мог произнести целую обвинительную речь против стальных королей.

— А я все это хорошо знаю, — продолжал лейтенант, — так как мой отец пятнадцать лет назад был членом комиссии по испытанию брони. Я слишком пристрастно отношусь к этому вопросу. Ведь отец вскрыл тогда большие злоупотребления, и это стало причиной его смерти.

Монтегю бросил проницательный взгляд на молодого офицера, который погрузился в мрачные размышления.

— Удивительно, как тяжело иногда бывает на душе у моряка! — сказал он. — Нам объявляют, что наши суда отправляются в Тихий океан и судьба всей нации зависит от них! А броня у них негодная, отлитая старым Гаррисоном и приобретенная правительством по цене, в четыре или пять раз превышающей ее истинную стоимость. Вот, например, известный мне случай с "Орегоном". Теперь мой брат служит на этом корабле. Во время испано-американской войны 1898 года вся страна следила за "Орегоном" и молилась за него. А я сейчас могу найти в броне этого боевого корабля ряд отверстий, просверленных старым Гаррисоном и обшитых полосовым железом. Если граната попадет в эту "броню", она разлетится как стекло.

Монтегю слушал пораженный.

— И каждый может это увидеть? — спросил он.

— Нет, — сказал офицер. — Все, конечно, прикрыто, обшито железом. Проделав недоброкачественную работу, тщательно маскируют дефекты. Кто же это заметит?

— Но в таком случае откуда это знаете вы?

— Я? Да мой отец собрал все материалы, касающиеся производства этого броневого щита, начиная с того момента, когда он был отлит, и до его клепки на корабле. Существуют точные копии протоколов мастерской, из которой выходили броневые листы, и показания людей, производивших работы. Отец мой собрал все данные относительно этого и сотни других случаев. Я знаю человека, у которого до сих пор хранятся эти документы. Видите ли, в чем дело, — продолжал лейтенант, — правительство со своей стороны требует, чтобы каждый лист подвергался тщательному испытанию, и протоколы этих испытаний должны сохраняться. Но в действительности такое испытание и обработка материалов после него стоили бы огромных денег. А главное, если строго требовать соблюдения всех условий, то сотни листов оказались бы негодными. Но если протоколы все-таки попадают в канцелярию, Ингам и Давидсон переделывают их так, как "нужно". Таким способом эти ловкие молодые люди добывают бешеные деньги, которые затем бросают на хористок и актрис. Они изготовляют копии с протоколов мастерских, но не всегда при этом уничтожают подлинники. И вот кто-то в канцелярии спрятал их. Таким образом, правительство узнало про подлоги.