Он видел, как стойко держался на суде Славка — его в четыре голоса раскалывают, а он молчит, — и усмехался. Сильна его власть над людьми, сильна и со скрученными руками. А все ж чувствовал он: власть над Беркутом висит на волоске. Оттого и хотелось сказать ему что-нибудь пообидней, унизить. На очной ставке в угрозыске он назвал Славку швондей, соплей, здесь — теленком. Он давал понять брату, что недоволен им. Какой бы срок ему ни припаяли, он вернется. Расстрелов, слава богу, в Советском Союзе не существует. Отделается легким ушибом: десятью годами. И опять живи — не хочу. Помни, братушечка! Мы встретимся.

Славка также ворошил прошлое. Горькое детство. Безрадостная юность. Отец выбросился из окна, умер в сумасшедшем доме. Мать — тихая, болезненная, с затравленным взглядом, молча переносившая свою трудную долю. Родька — баловень отца, властный, безжалостный, исчезавший надолго из города, но державший его и мать в страхе даже на расстоянии. Мрачные комнаты с завешенными окнами. Однако, пока жила мать, был дом, была забота. С ее смертью пришло сиротство. Славка всегда тянулся к людям, но между ним и людьми вечно возникал Родька. Испорченный отцовым поклонением, деспот и себялюб, он зажимал Славку в своем кулаке, как муху: жужжи, бейся, ты мой.

«Как вы определяете понятие «счастье»?» — спросил вчера Золотова начальник угрозыска. Славка откровенно рассмеялся: «А с чем его едят?» — «Его ни с чем не едят. Его добиваются. Счастье, по-моему, это бесконечные поиски цели, стремление к осуществлению цели. Какая в нашей жизни была цель?».

Его цель? Служить Монголу. Служить верой и правдой. Быть при нем, как когда-то денщик при офицере, камыш при болоте, лист при дереве. Цель может быть у человека самостоятельного, а не у придатка. Он аппендикс. Его вырезать и выбросить, а с ним культурно разговаривают, будят в нем совесть. Смешно устроен человек!

Странно устроен человек! Сам понимает: его ложь просеяли сквозь сито, его словам не верят, а он все упирается, стоит на своем — не брат он мне, и точка.

Сущенко не спускал глаз с Золотова. Монгол ему ясен: отпетый! Жаль, нельзя применить к нему высшей меры наказания. Куда ни попадет, везде упрочится, начнет разлагать других. Но Золотов… За него стоит схватиться с пережитком, наследственностью, тупостью, подвластностью чужой воле, черт знает с чем еще, но вырвать его у них, привести в настоящую жизнь. Непостижимы узы родства! Сидят поодаль друг от друга два человека — похожие лицом, но разные характером, устремлениями, и не хотят признаться, что братья.

Мать их из интеллигентной семьи, окончила гимназию, вероятно, как все матери, мечтала увидеть сыновей большими людьми. Как получилось, что они не оправдали ее надежд, стали на путь преступления? Им плохо жилось в семье?

Постоянно размышляя о наилучшем устройстве общества, отыскивая причины его противоречий, Модест Аверьянович не спешил обвинять всех скопом и в розницу. Он пытался разобраться в ситуациях, в человеческих взаимоотношениях, в человеке. И если он причислял кого-то к отпетым — значит, он сто, тысячу раз проверил его прошлое, сличил с настоящим, осмыслил и переосмыслил будущее и убедился: неисправим. Сколько бы ему ни твердили: «Нет плохих характеров, есть скверные условия, порождающие плохие характеры, есть скверные педагоги», он убежден: дай сейчас Монголу идеальные условия, идеальных педагогов — не поможет. Он матерый волк, рыскающий в поисках добычи. Славка — дело другое. Славку потерять нельзя.

За день до отъезда из Москвы товарищи, устроившие Сущенко проводы, признались: «Трудно с тобой работать. Беспокойный». Верно, беспокойный. Воюя с равнодушием, он дважды едва не полетел с должности, но оба раза ему удалось доказать, что самый опасный грибок, разъедающий общество, — спокойствие.

Модесту Аверьяновичу показалось, что его окликнули. Он оглянулся. В упор на него смотрели серьезные девичьи глаза.

С того момента, как Сущенко появился в зале, Динин интерес к участникам процесса несколько ослабел. Для нее авторитет Модеста Аверьяновича был настолько непререкаем, что скажи он «Золотова виновна», Дина не посмела б усомниться. «Лялька, — опросила она подругу по дороге в суд, — мерять свои поступки чужой меркой плохо?» Лялька независимо изрекла: «Подстраиваться под кого-то — терять себя». Лялькин ответ родил немедленный протест. Ну уж нет. Видеть в другом образец — не терять себя, а находить.

В зале произошло движение. Дина увидела, как вытянулся Сущенко. К судейскому столу шла женщина. Она была высока, худа. Прямые, расчесанные на пробор волосы скреплялись на макушке большим темным гребнем, плечи укрывала тяжелая клетчатая шаль.

— Для каждой матери сын — ее будущее, — говорила она. — А если сына растишь без мужа, он — двойное будущее. Нелегко нам жилось с Матвеем, однако понимал мальчик трудности, не капризничал, меня жалел. Приду с работы — в доме прибрано, обед разогрет, тарелки для еды расставлены. Работать пошел рано. Работал и учился. «Скоро, мама, отдохнут твои руки», — повторял он часто. Подарки любил дарить. Эту шаль… в день убийства… — Она замолчала, сурово взглянула на старшего Золотова. — Зверь и то чувствует хорошего человека. Как же ты не почувствовал, кого убиваешь? — Она задала вопрос Монголу, не повысив голоса, без слез, с недоумением. Подождав, не объяснит ли убийца, как поднялась его рука всадить нож в сердце ее Матвея, она тихо закончила: — Как мне нынче жить и для кого — не придумаю.

Крепко зажав у горла шаль, женщина пошла к выходу. Ее провожала тишина. И вдруг тишину взорвал, потряс возглас:

— Сволочь!

Дина, вздрогнула, оглянулась.

Ухватившись руками за деревянный барьер, отделявший арестованных от судейской коллегии, стоял, согнувшись, как для прыжка, Славка. По его лицу разметались пятна, губы вздрагивали.

— Сволочь! Паскуда! Гад! — исступленно повторял он, швыряя бранные слова в Монгола, а тот молчал, и его раскосые глаза, прятавшиеся под синюшными веками, изредка выныривали из них, как из воды, чтобы метнуть в Славку громы и молнии.

Зашумели в зале. Застучал карандашом по графину судья. Вскочила Маруся. Модест Аверьянович ухватил пятерней подбородок. А мать убитого Матвея так и вышла, не оглянувшись, безучастная ко всему, что неспособно вернуть ей сына.

На заключительное заседание суда Дина опять пришла с Лялькой. Когда судья объявил: «Слово для обвинения предоставляется прокурору Ивановой», Дина тревожно приподнялась. Объяви судья: «Слово для обвинения предоставляется Дине Долговой», она не испытала бы большего волнения.

На Юлии Андреевне был темно-серый жакет, из-под жакета виднелась кофточка английского покроя, в руке был зажат карандаш, будто Юлия Андреевна собиралась конспектировать свое же выступление.

— Я обвиняю….

Так начала она речь, о которой они с Лялькой говорили несколько дней кряду.

Она обвиняла братьев Золотовых в первую очередь не за воровство и даже не за убийство, а за перерождение (она так и сказала: «Перерождение») из людей в животных.

— Человек шел от каменного топора к паровозу, от кирки к трактору в поисках лучшей жизни для себя и детей. Час за часом природа отступала и отступает перед человеком. Освоен Северный полюс, произведен первый беспосадочный перелет Москва — Владивосток, новый скоростной пассажирский самолет «ДО-3» совершил удачный пробный рейс по новой воздушной линии Москва — София. Человек рвется к звездам, спускается на дно океана, прокладывает дорогу себе и детям в будущее. Так ведет себя человек. Зверь выслеживает один другого, впивается в горло более слабому, отнимает у него добычу.

Константин Золотов бился над изобретением электропечки. Сейчас их сколько угодно в магазинах, странно слышать, что недавно кто-то бился над их изобретением. Изобретение не ладилось, и Золотов выбросился из окна второго этажа. Так считают те, кто жил рядом с Золотовыми: изобретение не ладилось, изобретатель оказался слабым. Я вправе подвергнуть этот взгляд сомнению. Уже тогда старший сын Золотова, Родион, его первенец, его любимец, встал на губительный путь грабежей и насилия. Изобретатель не выдержал позора, бесчестья, которое ему принес сын. Сотрясение мозга. Тихое помешательство. Смерть в доме умалишенных. Вот оно, ваше первое убийство, Родион Золотов. С имени отца начинайте перечень загубленных вами людей. Вот когда вы сделали первый шаг от человека к зверю.