Букреев умолк. «Подыскал время для таких разговоров. Может быть, Манжула, склонившийся на автомат, слушает и потому так неодобрительно покачивает головой. Хотя нет, он дремлет и потому покачивается».

Потерялись берега Тамани. Переход в двадцать километров рассчитывался на три часа. Дурная погода предохраняла от наблюдения, но до тех пор, пока десант не поймают прожекторы, с методической последовательностью вспыхивающие на том берегу.

Буксируемый мотобот, потеряв одно из двух качеств — подвижность, был подобен жестяной коробке, набитой людьми. Волнение усилилось, и трудней было управлять. Рыбалко, не отходивший от рулевого, то появлялся, то пропадал вместе с кормой, падавшей книзу. Ветер, холодный и резкий, дул с каким‑то ноющим свистом.

Высокая волна. Еще издали видны кипящие по вершине гривы. Они не падали, не сшибались позади идущим валом, а катились вместе с облачной вязкой пылью.

Мотобот не успел увернуться, и волна обрушилась на него. Моряки растащили мешки и принялись вычерпывать воду. Казалось, большое многоголовое и многорукое чудовище встревоженно зашевелилось на днище.

Сталкивались и стучали автоматы, позвякивали диски патронов, слышалось тяжелое свистящее дыхание. Позади, за вторым мотоботом, взлетал и опускался барказ с растопыренными веслами. Где‑то близко прошел торпедный катер, потом второй. Катера принесли встречную волну.

Корабли вступали в канал, в могучий поток, стремительно выносивший сквозь горловину Тамани и Крыма высокие воды Азовского моря. Здесь еще не было минных полей, но могли бродить штвучие мины, сорвавшиеся с якорей. Четыре человека всматривались в» темноту, выставив шесты. Оттолкнули шлюпку, плывущую вверх килем. Вынырнул труп. Плюхнувшись мягко по борту, перевернулся и исчез за кормой.

Снова вкатилась волна. Из трюма кричали мотористы, чтобы быстрее откачивали, так как заливало моторы.

Работая наряду со всеми, чувствуя, как немеют руки и ноги, Букреев понимал — люди могут подойти к крымскому берегу вымотанными, неспособными долго сражаться.

Он заметил, что, бросаясь вычерпывать воду, люди оставляли боковые сиденья и разрывали «кольцо спин», каким‑то образом предохранявшее низкобортное судно. Если «кольцо» будет неразрывно? Ведь борты как бы поднимутся. Трудно будет прорваться воде. Матросы снабжены плащ–палатками. «Если к тому же надеть плащ–палатки и спустить их на борту?»

Манжула, лавируя между мешками, привел мокрого и злого командира роты.

— Черты, шо, товарищ капитан. Николы такого ни ждал. Штормяга начался, товарищ капитан… Кабы только…

Букреев Притянул к себе Рыбалко и, не дав договорить, высказал свою мысль. Рыбалко своим практическим умом мгновенно сообразил все выгоды предложения командира батальона.

— И як я, дурило, ни догадався, товарищ капитан.

По его приказу моряки заняли боковые сиденья, надели плащ–палатки и спустили их по борту. Теперь они сидели, плотно Прижавшись друг к другу. Волны по- прежнему били в судно, но их принимали теперь спины людей.

Кончался второй час похода.

Букреев сидел вместе с бойцами. Волны колотили по спине, взлетали над головой. Промокли и одежда, и обувь, и фуражка. Тело остыло, ноги затекли и почти не ощущались.

Корабли пересекали стержень керченской быстрины. Мимо них промелькнул плот; на нем были орудие и красноармейцы в башлыках. Плот, очевидно, оторвало от буксира. Заметив судно, они что‑то кричали, поднимали руки и потом пропали в гремящей волне.

Таня наклонилась к Букрееву, простонала.

— Таня, что с вами?

— Я больше не могу… не могу…

— Старшего лейтенанта Рыбалко ко мне, — передал приказ Букреев.

Рыбалко добрался к командиру батальона быстрыми прыжками.

— Смените‑ка главстаршину, — приказал Букреев. — Вы мне нужны.

Рыбалко осторожно высвободил Таню и умостился, поерзывая Плечами и что‑то бурча себе под нос. Повозившись с плащ–палаткой, он приблизил к Букрееву свое лицо. Сверив друг у друга часы, они еще раз обговорили порядок подхода к берегу и детали атаки.

Таня лежала на мешках, прикрыв голову палаткой.

— Может, задремлет, — сказал Рыбалко. — Вот лихо. Сами мучаемся, да ще девчат мордуем. Такой войны мабуть ще свит ни бачив.

Волны неслись и неслись, жестокие, бесчисленные и ко всему безразличные. Они били в человеческие спины, обтянутые парусиной хаки, сделанной руками женщин Трехгорки. Знали ли они сейчас, засыпая в каменных домах Красной Пресни После утомительной ночной смены, что где‑то, среди двух вздыбленных морей, ткань, сработанная ими, спасает от гибели хмоло- дых людей, плывущих навстречу подвигу.

Черная ночь, — в ней не чувствовалось ни конца, ни просвета. Вода взлохмачена ветрами, прилетевшими, может быть, от Карского моря и с вершин Урала. Тучи рвались в клочья, иногда брызгали дождем и пролетали вверху, словно птицы, размахивая тяжелыми, намокшими крыльями.

Озябшими пальцами Букреев отвернул рукав ватника. Тонкая фосфорическая минутная стрелка подошла к цифре «25», тупая часовая стояла между «4» и «5». Изучая расчеты штурма, Букреев смотрел на эти же часы и мысленно представлял себе тот миг, когда стрелки укажут «4–30», время артиллерийского налета. Сейчас на Большой земле возле орудий поддержки стали комендоры, в каналы стволов досланы снаряды.

Приближался Крым. Неясные контуры берега возникали впереди белых гребней. Встал Рыбалко и молча, опираясь на ходу на плечи сидевших на боковых балках людей, перешел в корму. Все зашевелились, но не поднялись. Страшный миг, разграничивающий жизнь и смерть, приближался. Что будет через несколько минут? Что ждет каждого из них? Справа блеснуло, и одновременно со светлым столбом, взметнувшимся кверху, донесся густой гром взрыва, усиленный морем. Столб распался на части, упал, но не весь, а наполовину, а волны с рокотом несли еще отголоски взрыва, как будто кто‑то гремел огромным куском жести. Один из кораблей попал на мину. Вскочившая на ноги Таня стояла поддержанная Манжулой и напряженно всматривалась туда, где освещенный прямыми бледными пучками, как будто сверху упавшими на рубку, вспыхнул сторожевой корабль параллельного с ними курса. Прожекторный луч упал на буруны, дотянулся до корабля. Черные фигурки шевелились у носового орудия, и до них долетели звуки выстрелов. Прожектор отвернулся и погас.

И тогда открылась своя земля, разлука с которой, казалось, продолжалась так долго. На западных обрывах казачьей Кубани зажглось узкое колючее пламя. Свист тяжелых снарядов, быстрый и певучий, пронесся над головами, и сразу на крымской земле корончато вспыхнули сотни разноцветных разрывов.

Всегда угрюмый и немногословный Котляров первым поднялся возле своего пулемета и озорно заорал:

— Тамань и Тузла дают жизни!

Но осветился и крымский берег. Красные полоски вы. тянулись из‑за высот. Стреляли немецкие орудия. Прожекторы вспыхнули и уже не гасли. Теперь впереди, позади и с боков были видны корабли десантной эскадры. За первым эшелоном шел Курасов с армейской пехотой. Его корабли стреляли. Изредка, оставляя красные дымчатые следы, выли ракетные снаряды.

Люди повеселели, скатали плащ–палатки, осмотрели оружие, закрепили лямки заплечных мешков.

Итак, скоро начнется. Как тогда говорил Баштовой: «На груди автомат, в ватнике, в шапке–ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, Куников одним из первых подошел к вражескому берегу и начал грозный, победный бой с врагом».

К горевшему сторожевику быстро Приблизился флагман Звенягин. Букреев перевел взгляд на берег. Рокот прибоя достиг его слуха. Итак, вот–вот он должен начать славу «букреевцев». Образ командующего встал перед ним. Букреев вспомнил его мягкий взгляд, нервное подергивание головы и его слово, от которого нет отступления: «букреевцы».

— Зараз отчипляться! — крикнул Рыбалко. — Пойдем своим ходом.

Рыбалко не успел сделать нескольких шагов. Огонь, грохот и горячий воздух пронеслись над мотоботом. Их буксирный «охотник» со сломанной мачтой быстро кренился влево. С узкой палубы, облитой каким‑то жидким текучим пламенем, прыгали в воду люди. Потом они выныривали. Шары голов и выброшенные в саженки руки сбивались в кучки и, то проваливаясь, то снова вылетая, плыли к берегу.