— Футболисты пошли!

Оглянувшись, Борис увидел зловредную ухмылку рыжеватого мальчугана с широким приплюснутым носом, и ему захотелось выскочить из строя и еще сильнее приплюснуть тому нос. Но впереди, вскинув бороду, стоял директор и, казалось, смотрел прямо на Бориса. Пришлось стерпеть…

Поражение внесло большой раздор в ряды побежденных. Начав ругаться еще на футбольном поле, они доругивались потом, когда расходились по домам. И на следующий день в школе шумели на всех переменах. Каждый старался вспомнить ошибки другого и в этих ошибках найти причину неудачи, а тем, кто не играл, кто не был включен в команду, казалось, что причина поражения команды — в ее составе.

— Уже что-что, а такой бы сухой не было! Это только «чемпионы» могут!

Полина Антоновна была и довольна, что у ее возомнивших о себе «игроков» сбили спесь, и в то же время ей было немного обидно за своих «воробышков». Она стала болельщиком своего класса, и в глубине души ей уже хотелось, чтобы он со временем взял у восьмого «А» хороший реванш. Поэтому она с удовольствием прослушала анализ игры, который провел Александр Михайлович с побежденной командой. И то, что ее непривычному взгляду представлялось сплошным хаосом, из которого как-то и почему-то, с непонятной закономерностью постепенно вырисовывалась победа одних и поражение других, вдруг в анализе Александра Михайловича начало распадаться на отдельные эпизоды, и из них складывалось поведение того или другого игрока на том или ином этапе борьбы.

— Почему вы проиграли? — говорил Александр Михайлович, обращаясь к притихшим ребятам!. — Причин много, но главная — коллектива не было. Не было сыгранности, слаженности. Капитана не чувствовалось! — Александр Михайлович посмотрел на Бориса. — Капитан должен быть душою, главное — волей команды. А у вас капитан, как мне кажется, сам растерялся. Было это? — Александр Михайлович опять взглянул на Бориса.

— Было, — ответил тот.

— Уйти и не поприветствовать! — продолжал выговаривать Александр Михайлович. — Никуда не годится! «Игра учит уважать противника», — говорил Макаренко. Противника нужно уважать даже при своем проигрыше.

Потом оказалось, что и с чисто физкультурной точки зрения ребята из восьмого «В» играли неважно: один не смог прыгнуть и повернуться в воздухе, другой слабо выкинул мяч из аута, третий плохо работал корпусом.

У Бориса Александр Михайлович отметил недостаточное развитие ног и плохую постановку дыхания.

— Грудь у вас широкая, емкая — и вдруг одышка. Дыхание нужно ставить! Вообще, мальчики, — закончил свой разбор преподаватель, — футбол, как видите, игра сложная. Плохого я про вас не скажу, техника владения мячом у вас чувствуется. Но в игре участвует весь организм. Мало просто ударить мяч, мало хорошо ударить мяч, — надо хорошо бегать, прыгать, работать корпусом, нужны сила, ловкость, выносливость, смелость, находчивость, нужны и крепкие морально-волевые качества. Одним словом, нужно всестороннее развитие всего организма, нужна гимнастика. Вот вы уже улыбаетесь! Это не ново! Игровики всегда против гимнастики. Но ни один спортсмен не может без нее обходиться. Она укрепляет мышцы, суставы, связки, увеличивает гибкость. Это основа всех игр, всех видов спорта.

Борис серьезно отнесся ко всему, что сказал Александр Михайлович. Оставшись как-то дома один, он обследовал свое тело, ощупал его и нашел, что ноги у него действительно слабоваты. Не понравились и руки. Ему хотелось, чтобы мускулы у него были крепкие, железные, чтобы он мог безотказно делать любые упражнения.

Борис переборол свое презрение к гимнастике и написал заявление в гимнастическую секцию школы.

«Два капитана» по-прежнему считались в классе закадычными друзьями, но дружба их постепенно начинала ломаться. Сухоручко не мог простить Борису того, что тот не включил его в «сборную» по футболу, а Борис не мог поступить иначе. Это было их первой размолвкой, а за нею стали накапливаться и другие.

Сухоручко производил впечатление компанейского, общительного парня, а Борис сам был такой и таких любил. Сухоручко был к тому же добрым парнем: он приносил в школу яблоки, бутерброды и, не жалея, раздавал их направо и налево. Давал он и деньги, которые у него всегда водились. Все это Борису очень нравилось.

Но за всем этим было в нем что-то и неприятное. Сухоручко знал почти все школьные дела, чего не знал — додумывал. Он брался обсуждать какой угодно вопрос и, играя своими тонкими, точно нарисованными бровями, вмешивался в любой разговор. Этим он походил на Васю Трошкина. Но если Вася больше любил подраться, то Сухоручко — только присутствовать при драках и разжигать ту и другую сторону подзадоривающими репликами: «Р-р-ряз его! Р-р-ряз!» И если Васю все-таки в классе любили, то к Сухоручко большинство ребят понемногу начинало относиться с полудобродушной, полупрезрительной насмешкой. Ему дали ядовитое прозвище «Сплетефон». А он и действительно был неисправимым болтуном, постоянным нарушителем порядка в классе, человеком-погремушкой, и поэтому он не смущался ни этим прозвищем, ни отношением ребят к себе. Как бы не замечая его, он со всеми был панибратски близок и фамильярен. «Эй ты, браток», «Здорово, братишка!» или особенно любимое им бессмысленное словечко «манюня» так и сыпались из его уст, точно он действительно всем был друг и приятель. Иногда эти обращения заменялись не менее бессмысленным «моня-моня» или иронически-высокопарным «сэр», «милорд», «мистер Твистер».

Сухоручко принес с собою в класс свой неизвестно где и из каких источников набранный словарь. Директор у него назывался «великий государь», учительская — «дворянское гнездо», звонок на урок — «что делать», уход с урока — «побег с каторги» и так далее.

Рубаха-парень с товарищами, с учителями Сухоручко держался независимо, иной раз вызывающе, даже дерзко. Это у него называлось «вырабатывать характер» и «проявлять свободолюбие».

Сначала Борису кое-что нравилось и в этом — у него самого еще жили какие-то традиции Сеньки Боброва и прочих «мастеров искусств». Но, по мере того как он брался за свои «осечки», эти традиции стали терять для него былую привлекательность. А у Сухоручко они, наоборот, приобретали теперь все более неприятный вид.

Борис даже не знал, учил ли когда-нибудь Сухоручко уроки. Память у него была исключительная, он схватывал все на лету, но схватывал верхушки, без труда и усилий, дополняя схваченное изворотливостью и разными ловкими проделками. У него, например, была очень сложная система лавирования и тонких расчетов — когда его должны и когда не должны спросить. Тут у него была своя стратегия и своя тактика. Он вел даже специальный график: кого, когда и по какому предмету спрашивали. По такому графику он старался определить систему и приемы учителей, или, как он говорил, их психологию, как они «ловят» и как «подлавливают». В зависимости от этого он и строил свои «прогнозы» для себя и для других ребят — в этом он тоже видел свою обязанность товарища.

— Маэстро! Вам угрожает химия! — подает он кому-нибудь предупреждающий сигнал. «Маэстро» смеется над этим, но на всякий случай берется за книгу: кто знает, может, и в самом деле спросят?

Иногда такие расчеты помогали Сухоручко, иногда не помогали, и тогда он, не очень огорчаясь очередной двойкой, вносил корректив в свою систему и строил новые «прогнозы».

Только с математикой у него ничего не получалось: предмет такой, что не наболтаешь. Да и Полина Антоновна постоянно ломала все графики и прогнозы. Как нарочно: сделаешь уроки — она ни за что не спросит, не сделаешь — обязательно вызовет. Нужно готовить уроки каждый день, но как можно каждый день готовить уроки?

Поэтому, придя в школу, Сухоручко без всяких обиняков спрашивал у Бориса:

— Задачку сделал? А ну-ка покажи! Занят был вчера. Колоссально!

И начинал списывать. Это у него называлось «сверять ответы».

Иногда Сухоручко заходил к Борису домой, — заходил с той же целью:

— Ну, как у тебя? У меня, понимаешь, дело пахнет керосином — ничего не получается!..