Было около двух часов пополудни. Тяжелое зимнее солнце только показалось из-за леса. Мы поднялись на сопку, с которой открывался вид на обширную долину. Днем сверху она представлялась мутной полосой, покрытой холодным неподвижным туманом. Наверху, на сопке, тепло и тихо, легко и ясно. Внизу, в долине, тяжко и мглисто. Ледяной туман обжигает. Небо кажется тусклым и серым. Сквозь туман проглядывает красное угрюмое солнце, отчетливое и мертвое словно очерченное циркулем.

— А ведь мы с тобой, парень, не доедем до горелого стланика, — вдруг сказал мне Попов.

— Это почему же? Триста метров осталось — и не доедем. Шутишь все!

— Наледь! Холод лютый. Выпирает водицу-то наружу, тут ее небось по колено набежало.

Я не видел пока никакой «выпиравшей наружу водицы», но не успел я возразить Попову, как наледь предстала перед нами во всей своей непроходимости.

Вверх по руслу, насколько глаз хватал, река дымилась теплым паром. Потоки воды медленно двигались в нашу сторону. Темнеющий снег отмечал поступь наледи.

Опасна наледь на Севере. Она заливает зимние дороги, идущие обычно по ровному руслу рек к стоянкам и лагерям разведочных партий. И беда тогда разведчикам. Ни пешком, ни на лыжах, ни на автомобиле не пересечь наледи.

 — Ну что ж! Поворачивай, значит, оглобли, — сказал Попов. — Стланику-то на сопке гибель, и так видно. Да, ждать придется, пока потеплеет, может, наледь и замерзнет.

Мы повернули домой. Зимний день, не успев начаться, уже подходил к концу. Над ломаной кромкой заснеженных сопок сверкала золотисто-зеленоватая полоса широкого, как река, неба, а над этой полосой медленно клубились сизые тучки, подкрашенные бледно-красной акварелью…

— К морозу небо-то разыгралось, — сказал Попов, и мы прибавили шагу.

Путешествие было недолгим, но озябли мы сильно. Я остался в избе разжигать печку, а Попов отправился с мешком и ломиком нарубить льда. Хотелось крепкого горячего чаю. Товарищ мой вскоре вернулся с пустым мешком.

— Что, льда нет?

— Вода есть, — серьезно ответил мне Попов. — Под самую нашу хату подкатила. Так и брызнула из-под ломика фонтаном.

— Значит, с водопроводом будем. Чем плохо?

— И хорошего мало. Гляди, как бы нам с этим водопроводом плавать не пришлось сегодня ночью.

И, хотя Попов редко ошибался в своих наблюдениях, все же это было невероятно. Жилье наше стояло на достаточно крутом откосе. По вертикали до берега было не меньше пятнадцати метров. Высота трехэтажного дома! Не могла вода взобраться так высоко.

Ночью мороз усилился. Слышно было, как потрескивал на реке лед. Усталые, мы быстро улеглись спать, раскалив докрасна печку. Я был спокоен. Попов — серьезно озабочен. Он укладывался, кряхтя и охая:

— Чего ему, дьяволу, трещать вздумалось. Не к добру, парень, лед трещит. Помяни мое слово…

Попов оказался прав и на этот раз. Вода буквально преследовала нас сегодня…

Я проснулся, когда Попов был уже одет и собирался с ломом в руках отстаивать наше жилье от зимнего наводнения.

— В тамбуре вода-то. Вот тебе и не поплывем. Сапоги поскорей надевай голые, а то замокнешь сразу.

Это было явление все тоге же порядка. Резкое похолодание усилило расширение льда. Повысилось его давление на воду. Под коркой льда она пробивалась во все стороны и вверх, к нашему дому. Конечно, не за один день вода поднялась на такую высоту. Не один день, вопреки своей природе, преодолевала она силу собственной тяжести и ползла по крутому берегу. Так или иначе, но эта непутевая вода оказалась неожиданно на таком уровне, где ей быть совсем не положено!

Весь остаток ночи мы с Поповым спасали жилье от наводнения, вызванного морозом в пятьдесят три градуса по Цельсию.

Вода наступала настойчиво и, казалось, неодолимо. Защита от нее заключалась в том, что мы били глубокие канавы в стороны от дома и тем самым отводили воду подальше от жилья. Но она подступала все снова и снова — упрямо, обильно, слепо.

Попов уже давно остался в одной меховой безрукавке. Я работал без шапки и рукавиц. Откровенно скажу, я не верил в успех наших усилий и давно бы бросил лопату. Но Попов так настойчиво и размеренно углублял ломом канаву, что я поневоле тянулся за своим товарищем.

Да! Слепая стихия столкнулась с настойчивой и разумной волей. Кто кого? Ни у нас, ни у воды выбора не было. Нужно было бороться до конца.

К утру мы все-таки победили. Сердито булькая, вода уходила по канавам, огибая наш дом дымящимися ручьями.

А дня через три потеплело. Наледь замерзла. Река покрылась скользкими неровными натеками, как будто расползлось по ней ледяное тесто и застыло. Нам удалось взять с сопки почти весь стланик. Тепла его хватило на то, чтобы оттаять неподатливую колымскую землю и посадить наши шурфы на пески, которые мы так настойчиво искали.

Наверное, только колымчане знают настоящую цену зимним дорогам. В этом нелегком краю жизнь без них была бы просто немыслима.

В стороны от «трассы», к многочисленным рудникам, приискам и разведкам, зимники пролегают по — руслам застывших ключей и речек, по болотистым топям, непереходимым летом, по каменистым ущельям, непроезжие ухабы которых выравнивает плотно спрессованный снежный наст…

Сколько раз мне приходилось пользоваться этими колымскими зимниками! К счастью, всегда все было благополучно.

Я заговорил о благополучии, потому что зимние путешествия на Колыме совсем не безопасны, и, бывает подстережет тебя беда там, где ты ее ни сном, ни духом не ждешь.

…Полуторатонка с продовольствием пробивалась к нашей разведке уже третьи сутки. Я сопровождал машину, сидя рядом с водителем в кабине. Одеты мы были не громоздко, но тепло. Мотор машины тщательно укрыт толстой стеганкой на вате. «Горючее» пополняем в пути: ехали мы на… деревянной чурке. Больше всего я побаивался за надежность нашего кустарного газогенератора. Но действовал он безотказно, словно понимая, что время военное и бензин нужен фронту. Машина довольно резво бежала по зеленоватой речной глади, обдутой ветром и обрамленной черными дремучими лиственницами.

Двигались мы обычным хорошим зимником, пока не подошло время свернуть в неширокое ущелье с высокими крутыми склонами… Спокойная гладь речного зимника кончилась. Здесь дорога пошла не из легких, но на выходе из этой каменистой щели, пропиленной тысячелетним напором очень агрессивного ключа, был конец пути. Мы радовались, что завершаем свое нелегкое путешествие.

На каменных обрывах — ни деревца, ни кустика, лишь синеватые глыбы снега висели над нами.

— Не дай бог рухнет, — сказал мой товарищ. — Не только что костей наших не соберут, но и от машины мало что останется. Все в лепешку сплющит.

— Не сплющит! Сколько ездим…

Водитель замолчал. Ему было не до разговоров. Надвигался вечер. Темнота в скалах заметно густела. Крепчал мороз. По дну ущелья пополз тяжелый, плотный туман фары не пробивали его и на десяток метров. Было тревожно и сиротливо.

Вдруг что-то случилось с мотором. Он поперхнулся и закашлял отчаянно и громко. Ущелье захохотало, перебрасывая от стены к стене громоподобное эхо.

Водитель, может быть и непроизвольно, дал газ. Машина рванулась вперед, а вслед нам, где-то позади, но не особенно далеко, заглушая горное эхо, проревел снежный обвал.

Мы мчались вперед, не разбирая дороги. Я чувствовал, что спина у меня в испарине. Блестел и потный лоб моего товарища.

— Выходит, проскочили! — Водитель нервно засмеялся: — Вежливая лавина. Подождала, пока проедем!

— Мотор у нас с тобой невежливый. Будь он неладен! Ведь это его выхлопы раскачали в ущелье воздух. Горное эхо лавину с места стронуло. Она, проклятая, как настороженный капкан, на волоске держалась. Чуть-чуть в нас не угодила!

— Скажи мне кто-нибудь такое дома, — удивился мой спутник, — ни за что бы не поверил. Ну, а тут за спиной гремит. Хочешь не хочешь — верь!

Грохот лавины всполошил всю разведку. В свете фар я увидел высокую фигуру Попова, бегущего нам навстречу впереди всех. Друг мой торопился на выручку!