— А вообще-то, знаешь, страшно оставаться. Вдруг все же кто-то видел меня, придут среди ночи… позор. Я живу на Ростовской, хозяйка моя давно уже спит…

Сценаристу обычно нечего делать на съемочной площадке. Но Мережко любил понаблюдать за утренней суетой группы. И поэтому, вернувшись поздно, все же попросил дежурную разбудить его в половине седьмого. Казалось, не успел и заснуть по-настоящему, как его тут же разбудили хлопанье дверей, скрип половиц под торопливыми шагами, сдержанный шумок нервного движения и хрипловатые со сна голоса. Это ожило то крыло коридора, где жила большая часть группы. «Почему же не разбудила?» — сердито подумал о дежурной. Он включил свет и поглядел на часы — было только шесть; окна едва-едва посинели от пробивавшегося где-то сквозь пелену плотно запахнувших небо облаков рассвета.

Мережко вскочил, поставил кофе. От номера напротив, где жили костюмер и реквизитор, донесся брюзжащий голос Коберского:

— Миша, что это у тебя за костюм?

Григорьев отвечал удивленно, непонимающе:

— Обычный, Аникей Владимирович, тот самый, который и был на мне во время после дней съемки.

— Аня, Маня, — уже кричал Коберский, — поглядите на его костюм!

— Все нормально, — после короткой паузы недоуменно отвечала одна из женщин.

— Что же тут нормального, что нормального?! Парень попал под дождь, в таком виде и появляется в кафе… А у вас что? Он что — перед свиданием в бюро добрых услуг забегал? Кто выгладил костюм?

— Я, — робко вздохнул кто-то. И тут же обиженно: — По сценарию он не сразу в кафе шел, там прошло несколько часов. Да и вообще никакого кафе не было…

— Не было — теперь есть! Вам что — художник ничего не говорил?

— Про кафе говорил, — ответил уже другой голос. — А сколько времени прошло — не говорил…

— Мне переодеваться? — нетерпеливо спросил Григорьев.

— Во что? — почти плаксиво протянул Коберский.

— Так что же делать?

— Делайте, что хотите!

— А может, снова под дождь? — хихикнул девичий голосок. — Вон он какой хлещет, натуральный…

— Хватит, я уже два дня под ним был — и под искусственным, и под натуральным. Вот простужусь, будет вам «под дождь»…

Теперь уже все засмеялись — Коберский, наверное, куда-то отошел.

— Так что же делать? — повторил свой вопрос Григорьев. — Решайте, девочки, а я полежу еще чуток, пока машина подойдет.

— Придется просто костюм под душ, — предложила одна из девочек, — а потом вы, Миша, и полежать в нем сможете, так сказать, полезное с приятным…

И снова голос Коберского:

— Гримируйте актеров пока что условно, догримируете там, при том освещении. Кстати, что-то я не вижу осветителей, дрыхнут до сих пор?

— Уже уехали с Савостиным свет ставить, — ответил Жолуд.

Мережко наспех побрился, выпил кофе. Едва вышел в коридор, сразу же столкнулся с Коберским.

— А тебе чего не спится?

— За вами поспишь — толчетесь тут всю ночь, — усмехнулся Мережко.

— Ну, ты даешь! — вдруг даже всхохотнул Коберский. — С больной головы на здоровую. Умеешь! Но я на твоем месте все же спал бы.

— Хочу поехать с вами, посмотрю, как будут снимать эпизод.

— Эпизод? — скептически хмыкнул Коберский. — Какой эпизод! Тут хотя бы пару кадров сиять. Пока Савостин развернется со своим светом, пока отрепетируем… На улице дождь, а в этом тесном кафе жара от дигов будет под все сорок. Тоже — удовольствие… Приезжай часам к десяти-одиннадцати.

— С вами, к восьми.

— Глупый упрямец, ему советуешь, как лучше… Борис Семенович, — Коберский обернулся к подошедшему Скляру, — как массовка?

— Уже в автобусе. Жолуд с ними, отбирает на первый план.

— Пришлете к десяти машину за автором.

— Есть, — Скляр улыбнулся Александру.

— Не надо, Борис Семенович, я пешком, тут близко.

— В дождь?

— Не размокну.

Мережко понимал, почему Коберский возражает против его присутствия сейчас, с утра. Аникей был человеком, в общем-то, интеллигентным и мягким, таким его всегда знал Александр. Однако на площадке, особенно в начале съемки, всегда нервничал, кричал, то есть нередко бывал таким, каким его видели вчера, а вернее, уже сегодня ночью. И все же автору очень хотелось посмотреть, как выглядит то, что он дописал уже здесь, в Ашхабаде.

Улицу поливал все тот же бесконечный дождь. Сквозь открытую дверцу автобуса с запотевшими стеклами слышался наставнический голос Жолуда:

— И помните, товарищи, что вы хоть и безымянные артисты, но тоже до некоторой степени причастны к большому искусству, которое называется коротким упрощенным словом «кино»…

Мережко открыл зонтик и шагнул под дождь, уютно зашуршавший по черному куполу. В голове стоял легкий шумок, какой всегда бывает, когда человек недоспит, тело казалось тяжеловатым, и у Александра несколько раз шевельнулась мысль: а и в самом деле, куда ты идешь в такую погоду? Лежать бы тебе да нежиться в постели. Кто тебя заставляет шлепать по такой слякоти? Но он шел и шел, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть то на проржавевшую водосточную трубу у старого дома, из которой во все дыры фонтанами хлестала желтоватая вода, то бросить завалявшийся в кармане леденец мокрой собачонке, мелко дрожавшей на сквозняке в подворотне. Собачонка не взяла его, трусливо отскочила от сухо, как камешек, стукнувшего о выщербленную брусчатку леденца, недоверчиво и с каким-то своим собачьим укором посмотрела на Мережко. «Так смотрят на праздного баловня, совершающего мелкое благодеяние от сытости и скуки, — почему-то невесело подумалось ему. — Может быть, все-таки вернуться?»

Два автобуса, тонваген и такси Саида уже стояли у кафе. Когда Мережко вошел в него, столы уже были уставлены бутылками с лимонадом, бокалами с коктейлем и кофейными чашками. За столами восседала массовка, щурясь от яркого света дигов и множества мелких ламп на штативчиках. Леня Савостин вразвалочку, но удивительно легко и красиво двигался вдоль столиков, поправляя лампы и подсветки.

За небольшим звукопультом у двери сидела Мишульская, ее мальчишескую прическу обхватывало черное полудужье наушников. Она глазами указала Мережко на стоявший рядом стул. Мережко сел, как-то сразу же оробев от чувства собственной ненужности здесь, старался казаться незаметным, хотя вряд ли кто-нибудь, кроме Мишульской да нервничавшего Коберского, увидел его — все суетливо были заняты делом.

— Ну, как там у тебя свет, что ты опять тянешь? — нетерпеливо спросил режиссер у Савостина.

— Да переставлял же для общего плана. Ведь ты сказал, что сначала будем снимать общий!

— Общий. Внимание, еще раз репетируем!

Леня припал к глазку камеры, двинулся с ней вперед и, перебивая Коберского, поднял руку:

— Стоп!

— В чем дело?

— Тут в правом углу — толстая испитая морда. Ну разве такой будет в молодежном кафе пить коктейли? Виталька, не понимаешь? — набросился он на Жолуда.

— Но по кадру съемка идет слева направо, и этот тип останется на заднем плане, его не будет видно, — с обидой ответил Жолуд. — Вначале-то и ты его не заметил…

— Был бы я хорош, если бы заметил уже в материале. Поприличней массовки ты, конечно, не мог достать…

— А кто пойдет сюда мучиться за три рубля?

— Да вон же, погляди, какая красавица — сама чистота и нежность!

— Эта чистота и нежность еще только в седьмом классе.

— Прекратить! — прикрикнул на них Коберский. — Этого убрать вон туда, к бочке с пальмой. А сюда эту девочку. — Аникей наклонился к камере и наблюдал в кадре, как Жолуд пересаживал девочку на место мужчины. Скривился, сказал Виталию: — Уж больно молода, а так ничего, сделайте ей грим. И возьми, Леня, ее крупнее.

— Симпатичная мордашка, — улыбнулся Жолуд, поняв, что режиссер доволен его находкой.

— Включите третий диг! — скомандовал Савостин.

— Репетируем! — поднял руку Коберский, жадно и придирчиво охватывая взглядом сразу весь зал. — Начали!