Все, до сих пор казавшееся скованным, неподвижным, завороженно глядевшим на камеру и режиссера, ожило, задвигалось; звякнули бокалы, забулькало ситро, заиграла негромкая уютная музыка, задвигались стулья, и в глубине зала несколько пар поднялись танцевать.

— Так, так, ничего, — сказал Коберский. — Стоп!

— Да они все — как настоящие артисты, — наклонился к Мишульской Мережко.

— Как настоящие истуканы, — ответила своим баском Лиля. — Седьмой раз репетируем, удивляюсь, как Коберский еще не вышел из терпения. У него все-таки огромная воля.

В кафе вошли Скляр, Григорьев и Потапова.

— Почему так рано? — вновь набросился на Жолуда Коберский.

— Вы же сказали на восемь, а уже пятнадцать минут девятого.

— Не успели, значит! Не видишь сам, что ли? Мог бы позвонить, они еще часок-полтора отдыхали бы в гостинице, страсть не люблю усталых актеров!

— Так что, попробуем снять? — спросил Савостин.

Коберский не ответил, мысли его, по всей видимости, уже были заняты только что приехавшими актерами, они для него важнее любой сегодняшней сцены с массовкой.

— Тут нет никакой комнатки, где бы они могли пока отдохнуть? — спросил он у Скляра.

— Заведующая дала мне ключ от своего кабинета.

— Отлично. Пусть идут туда… Или нет, постойте. — Он положил руку на плечо Савостину и сказал виновато. — Ты был прав, не снимем мы того, что на сегодня задумали. — И уже властно. — Значит, так: сейчас снимем уже отрепетированный общий план, потом приход героя в кафе, затем… А вот их встречу уже не успеем снять.

— Может, снять крупным планом героиню? — предложил Савостин.

— О, молодец, это идея! — загорелся Коберский. — Только игра у нее сложная, она в этом крупном плане должна задать тон и темп всему эпизоду, поэтому нужно снимать ее свежей, еще не уставшей. Вот этот крупный план снимем — и отпустим ее на все четыре стороны.

— Что, опять свет переставлять? — Лицо у Лени Савостина страдальчески сморщилось. — Пощади, Аникуша!

— Пощадить осветителей и не пощадить актрису — значит, не пощадить кино, — сердито изрек Коберский и нахмурился.

— А массовка? — вмешался Жолуд.

— Что массовка?

— Они тоже устали, тоже ведь люди.

— Да что вы мне все диктуете! — взорвался Коберский и пошел было к двери, но тут же наткнулся на сочувствующий взгляд Мережко, взял себя в руки. — Сигареты есть?

— Есть, — вынул из кармана плаща пачку Мережко.

— Объяви пятиминутный перекур, — сказал он Жолуду. — И все чтоб на террасу, а то еще на дождь выпрутся. И свет выключить, открыть окна!

— Да, жарковато! — вытирая платком пот со лба, заискивающе посочувствовал Коберскому Мережко.

Они стояли в углу большой террасы, еще не готовой для лета, без стульев и столов, курили. Массовка собралась в другом конце, ее участникам что-то снова горячо объяснял Жолуд.

— Конечно же, во всем виновата спешка, — жаловался Аникей. — Она — наипервейший враг кино. Сроки, сроки поджимают. Ведь если бы шло по-людски, то следовало бы в первый день освоить интерьер, установить свет да отрепетировать все как следует. Ну, снять какой-нибудь проходной кадр. А тут приходится все делать сразу…

— Все будет нормально, — успокоил его Мережко.

— Все, да не все… А тебя не пойму. Ну что ты в этой суете находишь интересного? Первый раз на съемках, что ли?

— Тянет почему-то, может, когда-то и мне придется снимать.

— Не лезь не в свое дело, у тебя профессия спокойнее.

— Может, махнемся? — хитровато прищурился Мережко.

— Нет уж, каждый знай свое. Я, правда, сознаюсь тебе, тоже кое-что задумал, хочу попробовать написать, но свое ставить — избави бог!

— Все вы так говорите, а там напишешь первый сценарий, захочешь второй — и прощай тогда, Мережко. Авторский кинематограф нынче в моде.

— Нет, трудно свою вещь ставить, все равно нужна помощь хорошего сценариста. Характеры, сюжет, диалоги… Сложно, — Он бросил в лужу, кипящую от дождя, сигарету и спросил уже с улыбкой. — Может, подключишься к моей задумке? Закончим картину, поедем куда-нибудь в село или махнем на пустынный берег моря, чтоб тихо было, чтобы никто не мешал и не гнал в шею, да сварганим такой сценарий, а?

— Нужно подумать, никогда в соавторстве не работал, не представляю даже, как это. Один пишет, а другой за пивом бегает, так, что ли?

— Если даже и так, — рассмеялся Коберский, — то все будем делать по очереди.

— А я пива не пью, — погладил себя по животу Мережко.

— А я сценариев не пишу!

Теперь они уже оба весело смеялись, и все оглядывались на них удивленно: только что стояли мрачные, только что Коберский, выйдя из себя, едва не покинул съемочную площадку, а тут такой смех. И у всех как-то сразу же поднялось настроение.

И снова Мережко сидел рядом с Мишульской, наблюдая, как готовится группа и массовка к съемке, как уже в который раз репетируют одну и ту же сцену. Наконец наступило долгожданное…

— Все готовы? — спросил Коберский.

Тишина в ответ обозначала готовность.

— Внимание, мотор!

Какая-то быстрая, юркая девушка, вероятно монтажница, объявив номер дубля, вскинула перед крайним столиком хлопушку, резко хлопнула ею.

— Пошли! — взмахнул рукой Коберский.

Затрещала камера, закивали головами, загалдели за столиками, стали есть и пить; плавно, как бы ниспав откуда-то сверху, заиграла музыка, тихая и мелодичная, поднялись из-за столиков пары и очень естественно, как и в жизни, стали танцевать.

Мишульская, почти не глядя на кадр, внимательно вслушивалась в свои наушники. Но вот глаза вдруг расширились, она вскинула голову и стала сердито всматриваться в тех, кто сидел за одним из столиков.

— Стоп! — скомандовал режиссер, вытер вспотевший лоб и тихо Савостину. — Ну как, ничего?

— По-моему, сносно…

Со стула вскочила Мишульская и гневно спросила у зала:

— Кто за левым столиком, у самого микрофона, чавкает?

Двое ребят и девушка, еще не успевшие дожевать пирожное, закрыли рты, застыли ни живы ни мертвы.

А Мишульская, уже тише, сказала Александру:

— Фу, как может жена жить с мужчиной, который чавкает?

— Они еще не женаты, — презрительно усмехнулся Жолуд.

— А может, это не они, а девушки? — спросил кто-то из осветителей и захохотал.

Мишульская окатила его негодующим взглядом:

— Девушки, во всяком случае, те, что за столом, не могут чавкать. Они вполне современны и интеллигентны.

— Замечание звукооператора понятно? — скривившись, спросил Коберский.

— Понятно, — крикнул кто-то за последними, даже не попадающими в кадр столиками.

— Снимаем еще один дубль.

Мережко знал, что сейчас будет долго повторяться одно и то же, ему стало скучно. Не дожидаясь, пока Коберский крикнет свое извечное режиссерское «Полная тишина!», быстро поднялся и юркнул за дверь кафе.

В такси он увидел Саида и Цалю. Саид, закинув голову, неудержимо хохотал, сверкая своими золотыми зубами. Мережко, перепрыгивая лужи, подбежал к машине, распахнул дверцу, уселся сзади.

— Что так весело?

— Ой, Александр Николаевич, не могу, меня Цаля когда-нибудь уморит!

— Анекдоты? — с теплой приязнью поглядел на Цалю Мережко.

— Нет, мемуары, — вздохнул Цаля.

— Он рассказывал, как разводился с первой женой и какой повод выдвинула та дура, когда их не хотели развести. Говорит судье: у меня очень важный аргумент, мой муж допился до того, что кто-то на спине написал ему мелом неприличное слово, — Саид снова взорвался смехом. Потом, вытерев слезы, спросил: — Вас отвезти куда-нибудь?

— Куда-нибудь можно.

— Сейчас должна выйти Потапова, завезем ее в гостиницу, а потом — куда скажете.

Но вскоре вместо Потаповой вышел Жолуд, плюхнулся на сиденье рядом с Мережко:

— Давай мигом в гостиницу! Опять этот проклятый «дипломат» забыли…

— А что, разве реквизитор не могла за ним поехать? — удивился Мережко.

— Да он у меня в номере…

— Ну и что?

— В нем верблюжья шерсть для кофточек, — иронически ухмыльнулся Цаля, — Жолуд все ею понабивал.