Вечером третьего дня атаман, Ивашка, Никита и Семен Чури- ловы собрались на совет. Позвали Федьку Козонка, Кирилла и Грицька-черкасина.

Стали думать, как дальше быть.

—     Завтра же торговлю начинать надо,— заговорил Семен,— рынки открыть, лабазы.

—     Нужно бы с народом тутошним договориться. Ты, Кирилл, иди к рыбакам. Тебе, Грицько, придется с наемниками поговорить, а Федька сходит к мастеровым. Поняли?

—     Я понял, атаман,— ответил Грицько,— только как я с наем­никами балакать буду? Языка ихнего не знаю.

—     А где этот чертов Ионаша? — спросил Ивашка.— Уж не уби­ли ли его? С первого дня не вижу. Найди его, Грицько.

Нет, не убили Ионашу. Как только загудел над городом набат, кашевар вскочил на первую попавшуюся лошаденку и ускакал в Солхат, к хану. Менгли-Гирей выслушал шпиона со вниманием и приказал скакать обратно в Кафу, пробраться в крепость и помо­гать консулу. Хан о полонений ватажников мысли не оставил. Дал Ионаше строгий наказ — следить за Соколом. Как только воины консула почнут брать верх, а ватажники будут разбегаться, ата­мана укараулить одного, поймать и привезти в Солхат. Тогда Мен- гли попытается подкупить Сокола и с его помощью всю ватагу заковать в цепи. Если это не удастся, хан пошлет в горы Ионашу, тот соберет ватажников и поведет их на выручку атамана. Пове­дет туда, куда укажет хан, а там доблестные сераскиры Джаны- Бека сделают свое дело.

Ди Кабела тайно впустил ханского посланника в крепость, провел в свою комнату. Ионаша сказал консулу, чтобы тот дер­жался в крепости самое большее неделю. Через семь дней хан соберет войско и вступит в Кафу.

—     А до того дня хан повелел вам следовать моим советам.

—     Я слушаю тебя, посланец хана,— сказал консул.

—     Да будет вам известно, что я почти все лето жил у Сокола и он мне верит. Я сегодня же уйду в город и буду посылать вам через верных людей вести. А пока скажите мне: много ли в кре­пости вина?

—     Вина? А зачем оно тебе?

—    Все до капли надо отдать трактирщику Батисто. Пусть он открывает свою таверну и отдаст вино даром. Мятежники каждый день должны быть пьяны. Я слышал, у вас много красивых жен­щин— пусть они идут в город. В крепости хоронятся многие бога­тые горожане. У них, наверное, есть тайные подвалы с вином. Узнайте и прикажите открыть. Когда люди пустятся в пьянство и разгул, я брошу в их сердца семя раздора.

Ди Кабела позвонил в колокольчик.

—     Позови ко мне Батисто,— сказал он вошедшему слуге.— По­том собери всех музыкантов, разыщи моих танцовщиц, и пусть они придут все сюда. Позднее пошли ко мне масария Феличе. Иди.

На следующий день гонцы, разосланные по городу, объявили, что власть в Кафе перешла к Совету Двенадцати. Первый указ Совета документально объявил Кафу вольным городом, а всех кафинцев вольными людьми.

«Отныне,— говорилось в указе,—каждый человек может ходить в городе в любое время дня и ночи, вольно продавать сделанное им или выращенное им. Скорее открыть лавки, лабазы, рынки и про­давать там все, окромя живого товару, сиречь рабов и невольни­ков. А еще открыть трактиры и прочие людные места...»

В силу этого указа Батисто открыл свою таверну «Музари» и выкатил в большой зал шесть бочек вина.

—     Друзья мои! — сказал он собравшимся рыбакам и сгигіенда- риям,—Поздравляю вас с вольностью, за которую отдал свою жизнь наш незабываемый Ачеллино. Помянем его светлую душу, пейте вино бесплатно. Капитан любил повеселиться — давайте бу­дем гулять до тех пор, пока не опустеют мои погреба. За свободу, друзья! — и поднял первый бокал.

Узнав о даровой выпивке, люди сгрудились у бочек, и девушки не успевали наливать кружки.

Весть о бесплатном угощении в какой-нибудь час разнеслась по городу. Народу в таверну набилось полным-полно. Слуги выка­тывали в зал бочку за бочкой, вино лилось рекой.

У входа, под ржавой вывеской, толпились не успевшие попасть в таверну. Батисто выбрался через кухню и, поднявшись на подо­конник, крикнул:

—     Кто из вас знает улицу Дворовых собак?

—     Я живу на ней! — ответил один из толпы.

—     В начале ее за красным каменным забором — мои погреба с вином. Идите туда и пейте сколько влезет. Ради нашей свободы мне ничего не жалко. Лови ключи! — и он бросил в толпу звеня­щую связку.

Кто-то поймал ключи и вырвался вперед. За ним по откосу хлы­нула толпа жаждущих.

Ни один из ключей к замку подвала не подходил. Оно так и

должно было быть: подвал не принадлежал Батисто. Но какое до этого дело людям? Раз хозяин разрешил — ломай замок! Не прошло и четверти часа, как на дворе около подвала появились бочки, кружки, ведра. Началась великая попойка.

К полудню город нельзя было узнать. Шум и веселье царили повсюду. По улицам во главе с трубачами и барабанщиками хо­дили орущие, поющие, пляшущие пьяные толпы.

Бочки выкачены на улицы, вино носят ведрами, люди пьют с каждым встречным. И за кого только не пьют! Поднимают круж­ки с вином за Совет Двенадцати, за упокой Леркари, за армянских епископов Тер-Карабета и Тер-Ованеса, за рыбака Кондараки.

В сенате впервые собрали Совет Двенадцати. В него, кроме Никиты, вошли Филос и Паоло — от рыбаков, Джудиче и Родоль­фо— от наемников. От мастеровых послали в Совет кузнеца Егор­ку Перстня да колесных дел мастера Паоло Рума. От купцов вы­браны Федор Сузин и армянин Каярес. От ватаги в Совет вошел Василько Сокол. И сразу же на Совете начался великий спор.

—     Порядки в городе надо менять,— сказал Филос.—В указе повелели рыбакам ловить и продавать рыбу, а где же они будут ее продавать, если лавки и лабазы в руках нашего хозяина. Снова к нему на поклон идти?

—     Сие дело нелегкое,— ответил Семен Чурилов.— Лавки у на­шего хозяина можно отнять, но чем он хуже, допустим, купца Кая- реса или Федора Сузина? И у того и у другого тоже лавки и ла­базы есть.

—     Да я за свое добро горло любому перегрызу! — крикнул Су­зин.— К тому же, если торговое дело в руки голытьбе отдать, пропадем сразу. Вот ты, Колька, сможешь ты торговать? Не смо­жешь, бо до десятка считать научился, не боле.

—     Если у меня возьмут лавки и коморы, я ваш Совет — тьфу!—горячась, выпалил Каярес,—Твое лело, Филос, ловить ры­бу, а продать ее и без тебя сумеем.

—     Соции и стипендарии велели мне спросить у Совета, к кому наниматься на работу? — заговорил Джудиче.— Работа всюду сто­ит, хозяев нет.

—     Не все сразу, мой дорогой Джудиче,— ответил Никита.— Наведем в городе порядок и тишину — хозяева появятся. Боятся они сейчас, по ямам да погребам хоронятся.

—     Постой, постой, Никита Афанасьевич,— вмешался Иваш­ка.— Это что же получается? Стало быть, все снова отдадим хо­зяевам, а простому народу — шиш!

—     Ты, Иван, не хорохорься, кому-то дела вершить надо. Если отдадим мы торговлю и дела важные людям неумелым, начнется в городе голод. Тогда наша власть и выеденного яйца не будет стоить.

—     Так ведь ежели бедным людишкам мы облегчение не дадим, они отшатнутся от нас. С кем от недругов обороняться будем? А ежели татары на город полезут?

—     С ханом договориться надо,— предложил Каярес,— обещать ему дань платить. Золота я дам, и другие тоже не пожалеют.

—     Золота у хана и так хватит. Ему рынок потребен, чтобы ясырь продавать. А мы сие запретили,— вставил слово Сузин.

—     Придется запрет снять. Без дружбы с ханом мы долго не продержимся.

—     Тьфу! — Ивашка сплюнул, махнул рукой и вышел из зала.

Василько за ним. В соседней комнатушке сели они на подокон­ник, долго молчали.

Случилось то, чего Василько никак не ожидал: ватага переста­ла подчиняться ему. И почувствовал он это раньше, чем начались беспорядки у церквей.

Решил он навестить своих ватажников, раскиданных по городу в разных местах. Не успел атаман выйти на улицу, ведущую к порту, как увидел Пашку Батана. В ватаге Батан слыл самым мол­чаливым и послушным, говорил тихо, был смирен, как овца. Сей­час Пашка шел, обнявшись с четырьмя ватажниками, и горланил песню. Увидев атамана, он гаркнул: