—      Он вернется бессильный. Иван половину крови у него выпу­стит. Если не хватит твоей силы, Менгли хан поможет. Он с Ива­ном сейчас в дружбе живет.

—      Хорошо, господин. Повоюю я тебе Ахмата. Потом куда?

—      Там будет видно.

—      Прости, паша мудрый и милостливый, но ведь после Ахма­та ты меня Москву воевать пошлешь.

—      На то воля аллаха и султана.

—      Но я и мои ватажники в аллаха не веруют, а русская зем­ля им родная.

—      А скажи мне, атаман, от кого ты убежал когда-то?

—      От князя.

—      А ватажники? Они ведь тоже от князей бежали. И ты ду­маешь, им князь Иван мил и дорог?

—      А отчина, мать-земля родная?

—      Если ты на земле раб, она тебе мачеха. А если султан тебя высоким именем пожалует, землю, как князю, даст, гарем подарит, ах какие гурии рая будут в нем! А воинам твоим волю даст, толь­ко пусть служат султану верно. Понял, какое дело тебе предстоит? Сделает султан всемилостивейший тебя своим тудуном в каком- нибудь городе. Плохо ли?

—      А если я не соглашусь?

—      Ты же умный мужик. Не для того я тебя из вонючего под­вала вытащил, чтобы снова туда бросить.

—      Ну что ж, паша, тудуном, так тудуном!

—      Слава аллаху. Я и не ожидал иного ответа...

В сумерки фрегат подошел к Кафской пристани. Город, который Василько когда-то видел в огнях, теперь был окутан серой вечерней пеленой. По небу плыли рваные тучи; они заслоняли серп молодого месяца, и над городом опускалась темень. Если месяц

выходил из-за туч, то на темно-синие морские волны раскатыва­лась золотистая дорожка.

Василько в сопровождении молодого турка-матроса сошел на берег. Город был сильно разрушен, и никто за прошедшие три го­да не начинал отстраивать его. Люди ютились в развалинах, либо отгородив себе комнатушку, либо приткнув к стене какой-нибудь навес, защищавший их от непогоды.

Вот и Сенат. Василько остановился около дома, вспомнил дни мятежа и поражения. Вознесла его судьба в ту пору высоко, но и бросила безжалостно в самый низ... Сейчас снова идет он к неве­домой жизни, много обещано ему, но разве знает человек, что ждет его впереди? Яркая мысль осветила голову — а вдруг Ольга здесь, он найдет ее и тогда... «Турка придушу и на корабль не вернусь»,— думает Василько, и тут же возникает вопрос: а куда идти? Может, взять жену на корабль и с ней вместе идти навстречу судьбе?

Ко двору, где когда-то жил Семен Чурилов, Василько подходил с тревогой в душе. Бешено колотилось сердце. Вот знакомые во­рота, вот и дом. Проломлена черепичная крыша, местами замело ее пылью, и уже поросли эти места молодой зеленой травкой. Ва­силько толкнул створку ворот, она распахнулась, и двор, зарос­ший полынью и репейником, предстал перед ним в ярком свете открывшегося месяца. Через двор, вглубь за сараи, протоптана тропочка, Сокол, хотел пойти по ней, но раздумал: ее, наверно, протоптали случайные люди, сокращая свой путь с улицы на ули­цу. Тишина на дворе тяжелым камнем легла на грудь атамана. Он присел около тропки на камень, обхватил голову руками и за­мер надолго: надежда на встречу с желанными ему людьми ушла безвозвратно.

Турок во двор не вошел, он стоял на улице около ворот. Потом тихо подошел, тронул за плечо.

—     Рядом живут люди — спроси.

Василько тяжело поднялся, медленно вышел со двора. Подо­шла женщина из соседнего дома, которая приняла Василько за богато одетого турка со слугой. Она оказалась татаркой, но хоро­шо умела говорить по-турецки. Женщина рассказала, что живет тут давно, хотя хозяев этого дома не застала. Ходили слухи, что тут жила семья русского купца; одни говорили, что вся она погиб­ла во время обстрела города турками. Другие говорили, что это неправда: купец будто бы увез всю семью в Сурож.

—     Думаю,— сказала татарка,— что они погибли. Сурож неда­леко, если бы они были там — приехали бы поглядеть на свой дом. А здесь никто не бывал.

Василько поблагодарил женщину и дал ей золотую монету. Женщина пошла было к своему дому, но потом вернулась, догнала незнакомцев и сказала:

—      Эй, правоверные... Может быть, вам что-нибудь скажет ста­рик. Он с весны живет за сараем в лачуге. Хотя и слепой, но знает много.

—      Слепой? — воскликнул Василько.— А ну пойдем,— и он поч­ти силой потащил женщину во двор. Она подвела его к лачуге, кивнула головой. Василько постучал в рассохшуюся дверь лачуги и услышал до боли знакомый голос:

—      Кто там? Входи с богом.

Василько распахнул дверь, вихрем ворвался в лачужку, схва­тил легкое тело старика, поднял его с лежанки, сжал в своих объятиях.

—      Родимый мой! Дед! Здравствуй!

—      Атаман? Уж не сон ли это? Вася, ты?

—      Я, дед Славко, я... Вернулся... вот...

Славко дрожащими руками ощупал лицо Сокола, огладил пле­чи, руки, повторяя:

—      Недаром я тут... недаром... недаром...

—      Пойдем во двор! Рассказывай,— Василько подхватил деда на свои могучие руки, как ребенка, и понес из лачуги.

Посадил на скрипучие ступеньки крыльца и спросил поче­му-то:

—      Гусельцы не потерял? Играешь?

—      Тут они, со мной. Без них какой я жилец. На рынок выхожу, играю. Подают — кормлюсь.

—      Почему ватагу бросил?

—      Не бросил. Видит бог — не бросил. По указу Ивашки сюда притопал. И недаром. Велено мне тут тебя встречать. И неда­ром,— старик привычным жестом утер воспаленные глаза.

—      Как встречать? Откуда знал, что я жив и приду сюда?

—      А куда тебе больше прийти? Этого дома тебе сердце не поз­волит миновать. А о том, что ты жив, мы еще зимой узнали.

—      Как?

—      Появился в ватаге человек. Говорит, у турков в плену был. Говорит, убег. А к той поре ватажники вроде песни сложили про нашу жизнь у Черного камня. Он прослушал и сказал: «Я-де это­го Ваську Сокола видел, он служит туркам, ходит вольно, живет сытно». Ивашка, грешным делом, все у него про тебя повыпытал, а потом, посоветовавшись со мной, сказал: «Не тот человек ата­ман, чтобы туркам верой служить. Ежели ходит он вольно — все равно сбежит. А коль сбежит—Кафы и подворья чуриловского ему не миновать. Сердце его приведет». И послал меня Ивашка сюда.

Славко помолчал малость, потом добавил:

—      И отдохнуть нам друг от дружки надобно. В спорах вели­ких мы с ним живем.

—      Слава богу,— радостно сказал Василько.— Ивашка жив?

—     Жив. И ватажники живы. На донском берегу ютятся.

—     О вольном городе думают?

— Куда там! Ищо кафинские синяки не зажили, да и с ордын­цами то и дело дерутся. Не до города.

—     Как Микешка?

—     Отделился от нас. Стан свой ниже по Дону разбросил, гра­бежом, сукин сын, промышляет. Из-за него у нас с Ивашкой не­лады пошли.

—     Чем люди живут?

—     Рыбу ловят, землю пашут, отары овечьи завели. От Ахмато­вых татар отбиваются. Сброя кафинская зело пригодилась. Тебя ждут.

—     Я-то зачем надобен?

—     Хоть и живут люди вольно, одначе войны не миновать. Ва­тажек расплодилось, как грибов по осени, а однодушия нет. Если Ахмат настоящую рать пошлет —снова в кандалы закуют, видит бог. А ежели ты приедешь, даже Микеня, на что уж заноза не­стерпимая, и тот не прочь под твою руку встать.

—     Чем я им так по сердцу пришелся?

—     Они ведь при тебе впервые волюшкой дыхнули — светлой памятью тех времен живут. А ты этой памяти огонек.

—     Ну... а о Чуриловых не проведал?

• — Видит бог, не знаю ничего,— ответил Славко и замолчал. Он в те дни был против того, чтобы Василько связывал свою судь­бу с купеческой дочкой.— Ты мне лучше вот что скажи: тайно сю­да прибыл али как? И к ватаге думаешь ли пробиваться?

—     Забирай, дед, гусли и пойдем. Пришел я сюда на корабле явно и поплывем с тобой на Дон — ватагу будем искать.

—     Стало быть, ты и вправду туркам служишь? — спросил ста­рик, когда они шли по городу к пристани.