—     Загадал ты мне, Иваша, немалую загадку,—сказал Василь­ко,— и пока я на людей да на жизнь вашу не погляжу, разгады­вать не стану. Недаром на Руси говорят: утро вечера мудренее.

Когда Ешка и дед Славко ушли к себе, Василько спросил хозяина:

—     Я вижу, мешали они тебе?

—     И тебе будут мешать.

—     Это как же? Растолкуй.

—     А вот так. Ты, я чаю, не просто так с турецкими гребцами приехал?

—     Не просто.

—     Они думают, что ты ради воли с турками хитришь. А как увидят, что султанову сторону гнуть будешь — из пророка в вели­кого грешника превратят — и делу конец. Так что ты с ними луч­ше в открытую...

—     А я разве по-иному делал когда-нибудь?

Укладываясь спать, Василько спросил:

.— А баб в ватагу берете?

—     Берем. Почин твой был. С Полихи.

—     Ты ее... женой?

—     Служанка. Я с другой венчан. Может, жива...

—     А моя жива, как ты думаешь?

—     Бог ее знает.

Утром, чуть свет, Василько вышел на стан, расспросил, где лав­ка Ионаши, и пошел туда. Понял, что Ионаша оба раза в ватагу приходил не по своей воле. И его он по темечку тюкнул не просто. «Схвачу мерзавца и вытащу на круг. Осудим и с камнем в во­ду»,—думал атаман, подходя к дощатой лачуге.

Рывком отворив дверь, Василько ворвался в лачугу. Она была пуста. Сквозняком через открытую дверь сдуло сухую траву с ле­жанки, на полках загремела пустая посуда. «Сбежал, мерзост- ник»,— произнес сквозь зубы атаман, захлопнув дверь.

Целый день ходил он по стану, побывал в кошарах и на хлеб­ных полях, говорил с людьми и все больше и больше понимал уста­лость Ивашки. Вспомнив мечту его о вольном городе в степи, ата­ман понял, как тяжело было Ивашке окончательно похоронить ее здесь. А о том, что мечту эту он похоронил, было видно по всему. Отары, пашни, кузницы, швальни имели и держали те ватажники,

которые прибыли с Ивашкой на корабле. Разобрали корабли. До­ски, брусья, гвозди, паруса и снасти поделил-и они между собой,, оставив на майдане только мачту да изображение лика святой Агнессы. Поэтому устроили себе кое-какие жилища и были кое- какие достатки. А вся голытьба, прибившаяся к ватаге позднее, оказалась у старых хоеяев в работниках, жила по лачугам, в но­рах, а то и просто, в бочках. О каком вольном, равноправном житье речь, если тот же ватажник, недавно сам бывший в цепях, рад заковать теперь в »такие же цепи другого? Сам был нещадно бит, а сейчас готов сунуть кулаком в рыло работнику своему по любому поводу. Если у Норного камця люди были равны, то те­перь разделились на бедных и богатых, и если ватажники в Кафе поднялись на богатеев, то теперь у них самих бедняки устраивают волнения и беспорядки. Вот тебе и вольный город!

...А вечером, позвав к Ивашке деда Славко, атаман начал раз­говор:

—     Вольный город, о коем мы вместе мечтал следует забыть. Не здесь этот город возводить надо и не так. Нам такая затея не по зубам.

—     А кому по зубам? — спросил Ивашка мрачно.

—     Всему русскому люду надо за волю битйся. Вся Русь*у ор­дынцев под пятой, а мы только о себе думаем.

—     К чему этот разговор — не пойму?

—                                                                                                          А к тому, чтр недалеко то время, когда    Москва плечи                                                                                    рас­

правит и хана Ахмата с себя стряхнет. Вот нам бы Москве помочь, тогда — может быть...

—     Если у великкнязя силы на ордынцев есть, он и сам спра­вится без нас, а уж если одолеет его хан — мы, голытьба, ему не спасители.

—     Не скажи, Иваша. Теперь я около турков потерся, многого наслушался и кое-что знаю. Ихний султан хитрый, стерва, а со­ветники его еще хитрее, и я знаю, что они* надумали. Они хотят хана Ахмата с Иваном, князем Московским, столкнуть — пусть-де подерутся. Ныне княжество Московское силой великой наливает­ся, оно скорее всего Орду развеет...

—     Ну и слава богу,— гусляр перекрестился.

—                                                                                                          Не больно и слава, много сил придется    Москве на                                                                                  ордын­

цев положить, ослабнет Москва, и тогда туркове тут как тут.

—     Мы-то тут причем? — Ивашка до сих пор сидел угрюмый, а сейчас у него вдруг появился к разговору какой-то интерес.

—     А при том, что султан меня сюда для этого и послал. Что­бы я всю вольницу степную собрал, да когда Ахмат на Москву уй­дет, все бы его улусы растрепал и пограбил.

—     Ну, а дальше что султан для нас придумал?

—     Вы, говорит, люди простые, бедные, вы, говорит, татар не­навидите, а князей да бояр ненавидите еще больше. И мы, гово­рит, пустим вас на Москву первыми. Сброю вам дадим, все да­дим— князей да бояр бейте, сами на их место вставайте и нам служите. Мы, говорит, дань с вас брать не будем, только, говорит, братьев наших не трогайте—каванского хана, ногайского и протчих.

—      Врет, баранье сало!

—      Вестимо, что врет. Но я согласился. Для того, чтобы к вам приехать, чтобы все это обдумать, обсудить. Вот теперь давайте думать...

—      Отца Ефима бы позвать,— сказал Славко.

—      Ни в коем разе. Разговор, сами понимаете, тайный, никто, окромя нас троих, знать не должон. А поп ваш — человек приш­лый, и кем послан, мы не знаем. Вот Ионашу взять: вроде с пер­вых ден наш ватажник, а на деле сперва ханский соглядатай, те­перь султанский. Да и меня все тот же Ионаша в туретчину за­продал.

—      Да неужто?! — Ивашка аж привстал.— Ему голову обор­вать надо! И каков хитрец! Первым твоим защитником тут был...

—      Убег, мерзавец. Но не о нем речь. Как дальше с ватагой быть?

—      Ты больше нашего знаешь— ты и говори.

—      Я так мыслю: на нас с колом — мы с дрекольем, на нас хитростью и подлостью—мы и того тошней. Неужто султана не обманем, а?

—      Ну говори, говори.

- — Ватагу мы ему соберем — пусть дает нам оружие, деньги. Хана Ахмата побьем и пограбим, а то закисли вы тут со своими овечками...

—      Потом што? — нетерпеливо молвил Ивашка.

—      Потом будет самое главное: Москве помогать.

Ивашка долго молчал, морщил лоб, скреб бороду.

—      Ну, даст бог, Москве мы поможем,— заговорил он,— турок отгоним, а сами куда? Вот мне куда податься? Снова к хромому дьяволу, моему князю старому? Может, мне эта Москва-то и не к чему?

—      Да ты русский человек али нет?

—      Ты, дед, молчи. Теперь твое дело у хана ли, у пана ли — все одно в гусли играть. А я сам ищо в силе, да и Андрюшка во» растет. Его тоже князю в прибыток?! Вестимо, я русский, вестимо, свое Подмосковье и сплю и вижу, истосковался весь. Но я хочу, чтобы мы все: и ты, атаман, и ты, дед, и все наши други-ватажни- ки — кровь проливали не зря.

—      Думал я и об этом,— сказал Сокол.— Было время, когда по Дону плыл. Бери-ка ты, дед, снова посох, проси у Ивашки в паводыри Андрейку да пробивайся-ка на Москву. Расскажи князю Ивану нашу задумку и выговори нам спокойную посадскую жизнь.

—     Я тя, Вася, понимаю, окромя меня идти некому, только си­лы мои теперь не те,— промолвил дед, но в голосе его Василько заметил радость,— не дойду, того и гляди.

—     Может, Андрейку послать одного? Возрос парень, смышлен.

—     Нет, нет. Я тоже пойду. Андрюшку хромать научу—два убо­гих, кому мы нужны? Может, хоть кости свои на родной земле схороню.

—     До истока Дона вас проводим. От истока до реки Прони пешком. А по Проне до Оки. Там лодку купите — денег дадим. Как, Иваша, ты мыслишь?

—     А турки, что скажут, когда узнают, что дед куда-то ушел?— спросил Ивашка, видимо согласившись с планом атамана.

—     Об этом ты подумай. Тебе поганых околпачивать не впер­вой. Помнишь, как Джаны-бека обманул?