—- Пойду, позову Андрюшку,— сказал Ивашка и поднялся.— Уж если мне не доведется, может, сын на родные места поглядит.

* * *

Становище ждало круга. Появился атаман — стало быть, жди перемен. Слухами полны все лачуги, землянки, норы.

Первыми подняли тревогу питуки: куда-то исчез Ионаша и хмельное покупать негде. Потом узнали — корчмарь, оказывается, засадил когда-то атамана в цепи и потому удрал. Через день еще новость: вместо него корчмарем будет Андрейка Булаев. При большом стечении народа молодого купца с гусляром проводили в Кафу за товаром.

Спустя день прошел слух: Василько замыслил большой поход на Орду и думает скликать всех ватажников, раскиданных по До­ну, и даже будет звать Микеню с ватагой. Наконец, круг собрали, и все слухи подтвердились. Атаман Сокол сказал на круге, что ва­тажникам в соседстве с ордынцами не житье, да они и сами это понимали, поэтому зовет Сокол в поход на Ахмата с тем, чтобы его из степей выгнать. Ватаге будет помогать турецкий султан, который с ватажниками хочет жить в дружбе.

Зов в поход, как и прежде, начинается со слов «Вольному________

воля». Споров на кругу было мало, ибо отец Иохим этот зов благо­словил как дело богоугодное и христианское. Несогласных было еще меньше — сказано было на кругу, что отнимать у неверных наворованное не грешно. А сие означало: можно грабить.

Плохо верилось в одно — в турецкую помощь. С чего бы, дума­ли ватажники, султан встанет супротив своих же бусурманов. Но на третий день после круга пристали к становищу три большие фе­люги с оружием, и привез это оружие сам паша Авилляр. Пробыл он у них всего сутки, пообещал ватажникам денег и куда-то уехал с атаманом. Ивашка Булаев рассказал казакам, что уехали они разведать местность. А через неделю стало известно: лодку, на которой выехали в Кафу дед Славко и Андрейка, нашли на берегу ниже стана в верстах двенадцати, перевернутой и разграбленной. Андрюшку и старца злодеи, видно, утопили. Ивашка послал много людей на розыски, но те вернулись ни с чем. Пало подозрение на молодцов из шайки Микени: лодку нашли недалеко от его ста­на. Сам Микеня не отпирался. Только сказал:

— Может быть, и наша оплошка вышла. Упредить надо бы.

Ивашка страшно бранился. Ходил не в себе.

ПОСОЛ СУЛТАНА

Нынче в Бахчисарае тревожно.

Теперь хан Менгли-Гирей в Крыму не хозяин. Теперь в Кафе живет наместник султана, молодой сын Баязета — Мухаммед. Что он скажет, то и хан должен делать. А попробуй, не согласись — сразу пришлют из Стамбула шелковый шнурок. Это означает: кровь хана священна, ее проливать нельзя, вот тебе шнурок — удавись сам и уступи место другому хану, более послушному. За то, что хан царю Московскому шерть дал и до сих пор дружбу эту держит, тоже султан может огневаться.

У султанского наместника еще молоко на губах не обсохло, а он кричит на хана, будто на простого слугу. Кичится силой Ос­манской державы, а чтобы защитить хана — этого нет. В прошлом году налетел на Бахчисарай брат хана Ахмата Зенебек, Менгли- Гирея из нового дворца выгнал, а наместник Баязета пальцем о палец не ударил, чтобы ему помочь. Пришлось хану самому со­бирать по всему Крыму войско да того Зенебека вытурять. Му­хаммед, вместо того, чтобы обеспокоиться, хана назвал сонным зайцем и сказал, что отпишет отцу: хан-де, мол, Бахчисарай чуть было не проспал.

Хану стало ясно, что теперь друзей у него, кроме князя Ивана, нет, должность ханская ненадежна и надо договариваться с Моско­витом на случай нужды. И пошел в Москву гонец с письмом хана. А в письме сказано:

«Султан посадил в Кафе сына своего; он теперь молод и моего слова не слушается, а как вырастет, то слушаться перестанет сов­сем, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньи головы в один котел не лезут. Если по грехам придет мне истома, если конь мой будет потен, то ты мне опочив в твоей зем­ле, дашь ли?»

Иван немедля же послал крепкую грамоту с золотой печатью:

«Дай, господи, чтобы тебе лиха не было, брату моему Менгли- ЗГирею царю, а если что станется в юрте отца твоего, то приедешь ко мне, и от меня, от сына моего, братьев, от великих князей тебе и детям твоим лиха никакого не будет. Если захочешь уйти прочь, нам тебя не держать. А сколько силы моей станет, буду стараться посадить тебя снова на отцовское место».

Недавно приехал посланник султана паша Авилляр и немного хана успокоил. Баязет за дружбу с Москвой хана не упрекает, приказал эту дружбу крепить, и если Ахмат золотоордынский на Ивана войной пойдет, то Ахмату в спину надо ударить и землю его повоевать. И еще просил султан помочь Авилляру в поездке на Орду.

Это сделать было нетрудно: снарядил хан два десятка воинов, дал им по запасному коню, и проводили они султанского посла до Дона, до ватаги.

* [9] *

Было это давно. Где-то в глубине Азии на берегах голубого Онона вырос умный, храбрый и жестокий воин Темучин. Он сбил все монгольские и татарские боевые дружины под свою руку и под именем Чингиз-хана повел их на завоевание вселенной. Воины ве­ликого кагана бросили под копыта своих коней большую часть Ки­тайского государства, подобно саранче, опустошили Среднюю Азию. После малого перерыва два искусных вождя хана Чинги­за— Субэдэ и Джебе огнем и мечом прошли по Хорезму, Ирану и Грузии. Через Ширванское ущелье могучей лавиной ворвались в половецкие степи.

Сын Чингиза Бату-хан повел темную силу дальше — на рус­ские земли. Пала мать городов русских — Киев, погибли в огне и сечах пребывавшие в раздорах и рознях княжества Рязанское, Владимирское, Суздальское, Московское. Застонала под татаро- монгольским игом Русь.

Покорив множество земель, не ушел Бату-хан на родину от­цов, потому что родился в седле во время похода и не тянуло его домой, как многих старых воинов. Он остановился в богатых вы­пасами половецких степях, основал новое государство свое и на­звал его — Золотая Орда. На берегах реки Итиль¹ поставил золо­той шатер, с бунчуком Великого кагана на шесте, и возник вокруг этого шатра город Сарай. Брат Батыя — Берке-хан пошел даль­ше, и на притоке Итиля, речке Ахтубе, воздвиг свою столицу. Ее назвали Сарай-Берке.

Шло время — сменялись ханы. Были среди них умные и глу­пые, иные умножали славу Орды военными победами, расцветом ремесла, торговли, иные терпели поражения в битвах, а свои сто­лицы оставляли в запустении. Но иго, положенное на Русь, дер­жали крепко.

Нынешний владетель Сарай-Берке, хан Ахмат, не очень ум­ный, но и не глупый. Одна у хана заковыка есть — хвастун. А сыз­давна известно: если человек хвастун, значит, и трус разом. Под­вигов у него больше на языке, чем на деле. Еще по зиме послал Ахмат в Москву своего двоюродного брата Зунат-хана за помин­ками. Со времен Бату-хана велось: русские князья навстречу хан­ским послам выходили пешком, потом кланялись до земли, потом прикладывались к ханской басме^[10], подносили послу кубок сереб­ряный с кумысом. Потом слушали, как толмач читал ханскую гра­моту, и становились при этом на колени. В ту зиму Иван, рус­ский князь, навстречу Зунат-хану не вышел, оказался хворым. Вместо кумыса послу подал медовой браги, сославшись на то, что кобылицы у русских зимой не доятся. А правоверному брагу пить не велел пророк, и Зунат увидел в этом насмешку. Басму, правда, князь к голове приложил, грамоту выслушал на коленях, однако поминки дал бедные, малые, а дань платить обещался, как дого­ворено.

Когда Зунат-хан обиделся на малые и худые подарки, Иван ответил, что по русской обыклости дареному коню в зубы не смотрят.

И вернулся посол в Сарай-Берке ни с чем.

Хан Ахмат обругал брата старым верблюдом, трусливым ша­калом, на князя Ивана высыпал проклятия, все, какие знал, и по­велел готовить второй посольский поход на Москву уже не налег­ке, как первый, а с купцами.

Творить посольство он повелел Кара-Кучуку — своему самому решительному и суровому сераскиру. И взял Кара-Кучук с собой шестьсот воинов из своего байрака да сорок тысяч лошадей для продажи. Торговать лошадьми в Москве будут более трех тысяч купцов. В случае чего, купцы эти сядут на коней — все одно они никакие не купцы, а воины из этого же каракучукова байрака. И вот тогда пусть попробует князь Иван подать вместо кумыса свое медовое пойло! Пусть попробует говорить с послом хана не­уважительно!